Проблема авторства «Слова о полку Игореве»

     Мы  должны исключить не только тихий 1186 год, но и следующий (последний из возможных), 1187 год, так как в «Слове…» нет призыва к Владимиру Глебовичу  Переяславскому, тяжело раненному в  мае – июне 1185 г. А к 1187 году Владимир почувствовал себя в силах принять  участие в походе, но 18 апреля в  пути скончался. В «Слове…» Владимир упоминается как живой, но «стонущий  под ранами». Следовательно, крайняя  дата написания «Слова о полку  Игореве» должна определяться не 18 апреля 1187 года, как это обычно делается, а 1185 годом, когда, во – первых, был вполне актуален призыв «загородить Полю ворота», а во – вторых, князь Владимир Переяславский был еще жив, но к нему бесполезно было обращаться с этим призывом ввиду его тяжелого состояния.

     Рассмотрение  «Слова о полку Игореве» на фоне конкретной исторической обстановки 1185 – 1187 годов приводит к мысли, что,  во – первых, оно написано в разгар событий, как вполне реальное и своевременное  обращение какого – то киевлянина к тем русским князьям, которые  могли и должны были летом 1185 года спасти Южную Русь от нависшей над  ней угрозы. Во – вторых, мы видим, что поэма, написанная в таких  исключительных условиях, не позволяетсчитать ее созданной в осуждение Игоря, а все старания смягчить его вину, примирить современников с Игорем прямо вытекают из общей задачи поэмы  – собрать воедино все русские  военные  силы и закрыть образованную Игорем брешь. Игорь поневоле стал центральной  фигуройпоэмы, так как нужно было в самую первую очередь помогать земле Игоря.

     Автор поэмы слишком мало говорит о  Северской земле и слишком  подчеркивает общерусскую значимость единства всех князей для того, чтобы  признать в нем северянина, члена  Игоревой северской дружины.

     Сторонники  северского происхождения автора «Слова…» обычно опираются на яркость изображения  похода Игоря, битвы и побега, находя в нем «эффект присутствия». Но ведь и сон Святослава, и разгадывающие  его киевские бояре описаны так, как если бы сам автор присутствовал  при рассказе князя и слышал обращение  бояр к князю. «Эффект присутствия» ощутим и в разговоре половецких ханов, скачущих по следу Игоря, хотя мы прекрасно понимаем, что в данном случае это обычный литературный прием.

     Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич, приняв Игоря в Киеве, созвали  ряд князей или их представителей и решали лбщерусские вопросы  обороны и помощи обездоленной Северщине. В дополнение к дипломатическим  переговорам князей на прощальном пиру и могла быть исполнена великая  поэма, которая должна была смягчить сердца недругов Игоря и вдохновить всех князей «загородить Полю ворота».

     Успех переговоров подкрепленных пламенным  «Словом о полку Игореве», отражен  и в концовке поэмы: Игорь уезжает  из Киева, и «страны ради, гради  весели». Автор как бы благодарит князей и их дружины за стремление бороться с половцами. 

     Возвращаясь к вопросу о возможности отнесения  автора «Слова…» к ближайшему окружению  князя Игоря, следует заметить, что  придворный певец Игоря обязательно  завершил бы подробную картину бегства  князя из плена возвращением его  в родную Северскую землю, в свою столицу, встречей с трогательно  призывавшей его Ярославной. Автор  поэмы все это пропустил; он отметил  только возвращение Игоря в «Русскую землю» и его пребывание в Киеве, откуда он уехал, неся «странам и градам»  радостную весть, очевидно о получении  просимой помощи.

     Все это еще раз убеждает нас в  том, что автор был киевлянином  и смотрел на события не как  придворный князя Игоря, а как  представитель Киева, интересующийся общерусской стороной событий.

     Еще один очень существенный аргумент против причисления автора «Слова о полку  Игореве» ко двору Игоря Святославича. Коалиция северских князей под предводительством  Игоря названа в поэме то «Ольговым  хоробрым гнездом», то «Ольговичами».

     В «Слове о полку Игореве» отражен  тот случай, когда автор поэмы  не выступает против Ольговичей, а, наоборот, стремится вызвать сочувствие к ним и говорит об их рыцарственности: «Ольговичи, храбрыи князи,  доспели  на брань…»

     Применение  же той собирательной формы, которая  употреблялась при дворах Мстиславичей и Ростиславичей и никогда  не применялась при дворах самих  Ольговичей, свидетельствует в пользу того, что автор «Слова о полку  Игореве» не имел отношения ко двору  Игоря Святославича, одного из «Ольговичей».

     Автор «Слова о полку Игореве», окидывая взором всю Русь, не применял никакого общего, собирательного имени к русским князьям. Ни в исторических экскурсах, ни в обращениях к своим современникам он не объединял их под именем Владимировых или Игоревых внуков (подразумевая «Игоря Старого», убитого в 945 г., и Владимира I Святого). Поэт пользуется делением русских князей на две ветви: на полоцких Всеславичей и на многочисленных потомков Ярослава Мудрого; среди последних он выделяет однажды Ольговичей. Всеславичи и Ярославичи имели общего предка—Владимира Святого (Всеслав его внук, а Ярослав—сын), но автор, при всем его стремлении к объединению русских сил, не воспользовался общим происхождением, что еще раз подтверждает высказанную выше мысль о том, что под «Старым Владимиром» никак нельзя подразумевать Владимира I. 
 
 

Оценка  автора в научной  литературе 
 

      В научной литературе часто встречается  оценка автора «Слова» как борца  за единство Руси против феодальной раздробленности. Однако в самой поэме мы не найдем опоры для этой точки зрения. Кристаллизация самостоятельных княжеств - королевств все еще ощущалась как новое, положительное явление. Господствующий класс – боярство - стремился к мирному созидательному развитию, резко осуждая княжеские усобицы, но никогда не проповедуя возврата к единой империи XI в. Русским землям в конце XII в., когда оборона южных рубежей была уже доведена до совершенства, нужна была только согласованность действий всех князей, отсутствие не только прямых усобиц, но и распрей. В «Слове о полку Игореве» нет ни одного намека на желательность ликвидации самостоятельных и суверенных княжеств. Наоборот, каждый из крупных князей воспет именно как независимый в своих замыслах и действиях монарх. Ярославу Черниговскому подвластны были могуты, татраны, Всеволоду Суздальскому - рязанские князья; Ярослав Галицкий грозит Венгрии, судит суды до Дуная, отворяет ворота Киеву. Ни в одном из обращений нет и следа подчиненности этих князей Киеву, киевскому князю. Все они прославлены своим могуществом ч самостоятельностью. Поэт не собирался возвращать историю вспять к единой Киевской Руси. На самого великого князя Киевского поэт смотрит как на полководца, осуществляющего общерусские походы против половцев. Игорь и Всеволод названы «сыновцами» (хотя были двоюродными братьями) Святослава не по его великокняжескому месту в Киеве, а по положению Святослава как старейшего в Ольговичах и сохранявшего домениальные права в Левобережье.

      В характеристике Святослава нет ничего, что говорило бы о его первенствующем положении среди князей, о каких  бы то ни было его великокняжеских правах. Он - полководец, ведущий русские войска по холмам и яругам, через потоки и болота к половецкому Лукоморью; он – победитель Кобяка, старый сокол, не дающий своего гнезда в обиду. Заметную роль при князе играет его боярская дума: бояре знакомят его с положением дел, бояре указывают ему образ действия: «Дон ти, княже, кличет и зоветь князи на победу».

      Политическую  программу автора «Слова…» можно  представить себе близкой к программе  новгородского боярства: князь должен быть руководителем военных сил и должен прислушиваться к воле боярства. Но в отношении противодействия усобицам других князей поэт не возлагает на великого князя Киевского никаких надежд и не наделяет его особыми правами в отношения других суверенных государей.

     Как известно, Святослав княжил совместно  с Рюриком; «Слово…» не дает нам  почувствовать этого. Впрочем, и  в реальной жизни, и в Киевской летописи Святослав всегда безусловно выдвинут на первое место. Дважды Святослав  проигрывал сражения за Киев (в 11/о и 1181 гг.), и оба раза военный проигрыш оборачивался для него политической победой. Врагами Святослава были не киевляне, а Ростиславичи, от которых он вскоре и бежал, но потом неожиданно получил Киев, вероятно по воле киян, воздействовавших на Ростиславичей. Киевлянам, вероятно, казалось, что вокруг убеленного сединами и умудренного многолетним опытом Святослава легче было сплотить других князей для защиты Руси; поддерживая Ольговича Святослава, кияне надеялись обезопасить себя со стороны всего Левобережья. Когда же в 1187 г. окончательно выявилось бессилие Святослава заставить своего родного брата Ярослава действовать против половцев, киевляне перенесли свое внимание на Рюрика. В 1185 г. главной политической фигурой для киевлян был еще Святослав, что и отражено в «Слове».

     Положительными  героями поэмы, торжественно воспетыми  автором «Слова», являются три князя, избранные на престол по воле самих  киевлян: Всеслав Полоцкий, Владимир Мономах и Святослав Всеволодич.

      Ряды  киевских писателей 80-х годов XII в. поредели незадолго до написания «Слова о  полку Игореве»: около 1182 г. скончался  блестящий церковный проповедник  Кирилл Туровский, а в 1183 г. -  архимандрит  Печерского монастыря Поликарп, с  именем которого я условно связал северское и часть киевского  летописания 1130 - 1170-х годов.

      В поле нашего зрения остаются четыре летописца: безымянный хронист Святослава Всеволодича и три летописца, связанные с двором Рюрика Ростиславича: Петр Бориславич, «Галичанин» и игумен Моисей.

      Наиболее  далек от автора «Слова» летописец  Святослава. Единственное, что их сближает, -  это уважение к Святославу Всеволодичу, но оно по-разному у каждого  из них проявляется. Придворный летописец показывает читателю мир глазами великого князя и в той последовательности, в какой Святослав узнает о событиях. Поэт же смотрит на Святослава несколько со стороны. События идут своей чередой: движутся русские полки в степь, скачут половцы, происходит сражение, радуются добыче готские девы, и лишь тогда по принципу контраста говорится об удачном прошлогоднем походе Святослава. Святослав не входит в число хронологических определителей  - время изменяется от «Старого Владимира» до нынешнего Игоря, а не Святослава. Святослав даже не показан как предводитель соединенных русских сил летом 1185 г. Святослав в поэме - удобная центральная фигура пользующегося уважением старого князя, от имени которого можно обратиться ко всем другим князьям. Летописец же подобострастен и выражает свои мысли готовыми церковными формулами: Святослав идет «поущаемь божиим промыслом»; половцы «побегоша гоними гневом божиим, святей богородице»; «створи же бог победу сю месяца июля в 30 в понедельник в память святаго Ивана Воиника» и т. д. Ничего подобного нет у автора «Слова». Летописец внимателен к сыновьям Святослава, неоднократно называя в трех годовых статьях 1183—1185гг. Глеба, Мстислава, Владимира, Всеволода Чермного, а автор «Слова» не счел нужным вообще упомянуть о сыновьях. Но самым главным, конечно, остается церковность языка Святославова летописца, насыщение текста библейскими терминами и настойчиво проводимый летописцем провиденциализм.

      В первую очередь наше внимание должны привлечь два летописца - витии, украшавшие текст своих хроник и повестей красочными поэтическими отступлениями. Один из них  - составитель киевской летописной повести о походе «Святославича Игоря, внука Олгова» в 1185 г., автор, условно обозначенный Галичанином. Другой - выдубицкий игумен Моисей, составитель летописного свода 1198 г., автор ряда однотипных некрологов князей Ростиславичей и составитель философско-поэтической кантаты, пропетой монахами в честь киевского цесаря единодержавца Рюрика Ростиславича. Витийство обоих авторов чисто церковное. У первого (возможно имя его - Тимофей) наиболее поэтическим местом является покаянная молитва Игоря, искусственно вставленная в описание разгрома русских войск близ Сюурлия 12 мая 1185 г. Из начала вставки можно сделать два главных вывода: 

                            «И тако во день святаго  воскресения

                            наведе на ня господь гнев  свой,

                            в радости места наведе на  ны плачь

                      и во веселье места — желю  на реце Каялы.. .» 

      Во-первых, летописец выступает здесь в  роли церковного проповедника, красноречие которого поставлено на службу провиденциализму, что абсолютно не свойственно автору «Слова». Во-вторых, на этой поэтической вставке явно ощущается прямое воздействие «Слова о полку Игореве»: только здесь употреблено народное, необычное для летописания слово «желя», известное нам по поэме, и, кроме того, река Сюурлий названа в этой вставке «Каялой», как и в поэме. Вероятно, вся повесть о походе Игоря и событиях 1185 г. составлялась на основе двух киевских летописных источников в 1189—1190 гг., когда «Слово о полку Игореве» уже существовало и воздействовало на современников.

      Этот  летописец (Тимофей) не мог быть автором  поэмы, но, по всей вероятности, знал ее и даже пытался подражать ей, хотя дух его церковных сентенций резко отличался от духа поэмы с ее свободой мысли, отсутствием церковной фразеологии и широким применением языческой символики. Автор летописной «Повести о 1185 г.», как и автор «Слова о полку Игореве», стремился выгородить Игоря, оправдать, обелить его, но если поэт делал это очень тонко, подчеркивая мужество и рыцарственность незадачливого князя, гиперболизируя враждебные Игорю силы и отвлекая внимание читателей превосходной языческой лирикой плача княгини, то летописец, очевидно по молодости и неумению, составил довольно нескладную повесть, где главными оправданиями Игоря явились вложенные ему в уста (кстати и некстати) благочестивые восклицания и молитвы.