Новаторство Л.Н. Андреева

Стремление показать «ступени» человеческой жизни (рождение, бедность, богатство, славу, несчастье, смерть) определило композиционное строение пьесы. Она складывается из серии обобщенных фрагментов. На такую композицию Андреева натолкнула, по его словам, картина Дюрера, на которой «фазы жизни были отделены на одном полотне рамками».

Такой композиционный прием использовался также символистами в распространенных живописных сериях картин, наделенных неким универсальным  смыслом в трактовке «фаз»  человеческой жизни. В отличие от символистов, у Андреева нет второго, мистического плана. Писатель абстрагирует конкретность к отвлеченной сущности, создавая некую новую «условную  реальность», в которой и движутся его герои-мысли, герои-сущности. Психология героя, человеческие эмоции тоже представляют собой схемы, «маски». Эмоции, чувства человека всегда контрастны. На этой идее основывается андреевская гипербола. Контрастна и обстановка драмы, ее световая и цветовая гамма.

Стремясь воплотить  в пьесу общую мысль о трагедийности  чело¬веческой жизни, Андреев обращается и к традиции античной трагедии: монологи героя сочетаются с хоровыми партиями, в которых подхватывается основная тема пьесы.

«Жизни Человека»  присуща неоднородность драматургического  стиля Андреева. «Отдаляющая» от быта стилизация, о которой он говорил  в письме Немировичу-Данченко и Станиславскому, не была выдержана. За нею проглядывали черты стандартно-мещанской драмы. Стилевой эклектизм характерен и Для других пьес Андреева. Марксистская критика отметила узость социально-философских взглядов и ограниченность жизненных наблюдений писателя. Автор воплотил в «Жизни Человека» всего лишь жизнь среднего буржуазного интеллигента, возвел в понятие общечеловеческого типичные общественные и нравственные нормы буржуазного миропорядка (власти денег, стан¬дартизацию человеческой личности, пошлость мещанского быта и т. д.). 
 
 

Жизнь Человека" (1906) Андреев задумал как "широкий  синтез", как схему движения личности от гармонии к трагедии, как универсальную  модель человеческой судьбы. Но такой  замысел было невозможно реализовать  в формах традиционной реалистической драматургии. С точки зрения формотворчества "Жизнь Человека" и интересна прежде всего.

Задача драматурга (и постановщика) состояла в следующем: "Если в Чехове и даже в Метерлинке сцена должна дать жизнь, то здесь - в этом представлении сцена должна дать только отражение жизни. Ни на одну минуту зритель не должен забывать, что он находится в театре и  перед ним актеры, изображающие то-то и то-то" ⁽³⁹⁾. Отвлеченная рассудочность "картин", в которых "и горе и радость должны быть только представлены" ⁽⁴⁰⁾, предполагала в зрителе не сопереживание, а со-размышление.

Нетрудно, однако, заметить, что принцип "схематизации" не выдерживается в "Жизни Человека" с жесткой последовательностью. Андреев объяснял это тем, что "если выкинуть драму совсем, то, по непривычке к такого рода нарисованным представлениям, публика попросту начнет чихать и кашлять". Зрителя Андреев чувствовал очень хорошо и в этом пошел ему на уступки, или, по его же словам, "смалодушничал": "оставил драматические местечки (например, молитва Отца, которую, в сущности, следовало сделать холоднее и отвлеченнее)" ⁽⁴¹⁾. В результате таких отступлений, которые были по душе актерам, привыкшим к "характерным" ролям, задуманный эффект пропадал, что, впрочем, не вредило успеху. "На представлении "Жизни Человека"... волновались и плакали многие",- свидетельствует В. Беклемишева ⁽⁴²⁾. Особая экспрессивная окраска, делавшая "андреевский" стиль легко узнаваемым, завораживающий ритм, эмоциональный напор эпитетов и метафор - все это, конечно, было и здесь: "И вы, пришедшие сюда для забавы, вы, обреченные смерти, смотрите и слушайте: вот далеким и призрачным эхом пройдет перед вами, с ее скорбя-ми и радостями, быстротечная жизнь Человека". Андреев пытался в схематизированном виде изобразить то, к чему сам не мог остаться безучастным; бунт его героя против загадочного Некто в сером - это продолжение бунта прокаженного против Стены, о. Василия против Бога, в конечном счете - бунта самого Леонида Андреева против абсурдности существования.

Многие критики  видели в его приверженности однажды  освоенным темам игру на публику; Д. С. Мережковский сравнивал избалованный талант Л. Андреева с ребенком, которого насмерть заласкала обезьяна. Но все это было неверно: узко очерченный круг тем (при разнообразии сюжетов) был определен "строем души" этого художника, и недаром "Жизнь Человека" исследователи любят проецировать на судьбу самого Леонида Андреева.

О своих мучительных  поисках устойчивой истины Андреев  писал В. Вересаеву: "Кто я? До каких  неведомых и страшных границ дойдет мое отрицание? Вечное "нет"- сменится ли оно хоть каким-нибудь "да"? И правда ли, что "бунтом жить нельзя"? Не знаю. Не знаю. Но бывает скверно. Смысл, смысл жизни, где он? Бога я не прийму, пока не одурею, да и скучно - вертеться, чтобы снова вернуться на то же место. Человек? Конечно, и красиво, и гордо, и внушительно,- но конец где? Стремление ради стремления - так ведь это верхом можно поездить для верховой езды, а искать, страдать для искания и страдания, без надежды на ответ, на завершение, нелепо. А ответа нет,- всякий ответ - ложь. Остается бунтовать - пока бунтуется, да пить чай с абрикосовым вареньем" ⁽⁴⁴⁾.

"Жизнь Человека" Леонид Андреев посвятил памяти  своей жены. Александра Михайловна  умерла в Берлине 28 ноября 1906 года  от послеродовой горячки. Всего  несколько слов посвящения говорят  очень много о том, что значила  в жизни Андреева эта женщина

Осенью 1906 года Андреев написал пьесу «Жизнь человека», вызвавшую бурные отклики. В большинстве случаев отзывы были отрицательны. Писателя единодушно обвиняли в пессимизме, для чего были основания, ибо концепция человека и его судьбы в пьесе откровенно пессимистична. В драме прослежена жизнь человека с момента его  рождения до последнего вздоха, жизнь  человека вообще. Здесь доведено до предела умышленное уклонение от индивидуализации характера, стремление к предельной обобщенности. Никто  из действующих лиц не назван по имени, каждый из них — человек  вообще и представляет интерес лишь постольку, поскольку имеет какое-то отношение, к основному персонажу  — Человеку, в котором угадываются  некоторые конкретные черты: он талантливый  архитектор, он красив, честен, горд и  независим. Однако эта конкретность тонет в общих характеристиках  и суждениях.  
 
Через всю пьесу настойчиво проводится мысль: кто бы ты ни был — бедный ли, богатый, обыкновенных способностей или талантливый,— судьба твоя предопределена уже в момент твоего рождения — ты неизбежно умрешь. Эту мысль в прямой форме выражает фантастический образ — Некто в сером. Изображение человека в сочетании реального с фантастическим, бытовых картин с условными дало основание некоторым критикам, в том числе А. Блоку, определить метод Андреева как «фантастический реализм». Сам же драматург писал: «Взял я для пьесы совершенно новую форму — ни реализм, ни символизм, ни романтика — а что, не знаю». Поиски «удобных и свободных форм» привели Андреева к разрыву с реализмом, к созданию декадентской пьесы, хотя сам он упорно сопротивлялся отходу от реализма, называя пьесу то неореалистической, то «самой реалистичной, лишь стилизованной».  
 
Л. Андреев пытался представить героя пьесы активным, его Человек бросает гордый вызов тому, кого автор назвал Некто в сером, он и умирает не покорившись. В. Вересаев привел в своих воспоминаниях беседу Андреева с актером, исполнявшим роль Человека: «Так вы играете «человека» большим, могучим, не сдающимся перед роком? — спрашивал писатель.— Вот! Вот именно так и надо его играть! А то все обо мне говорят: пессимист!»’.  
 
Но, как это часто можно было наблюдать у Андреева, его субъективные стремления разошлись с объективным звучанием пьесы, ибо деятелем, борцом его Человек не вышел. Фатум, рок настолько подчинили его себе, что выкрики умирающего выглядят и беспомощными и смешными. Андреевский Человек, «ограниченный зрением… никогда не будет видеть следующей ступени, на которую уже поднимается нетвердая нога его; ограниченный знанием… никогда не будет знать, что несет ему грядущий день…» — так вещает в прологе Некто в сером.  

«Жизнь  человека» — первая пьеса «условного»  театра Андреева —  ярко отразила мировосприятие драматурга.27 Она пессимистична в своей основе: человек, неведомо откуда пришедший в мир, обречен на исчезновение, смерть. На жизненном пути его неизменно сопровождает Некто в сером, как бы напоминая, что все преходяще. Часть критиков истолковывала этот образ в мистическом плане, сближая вечного спутника героя с неумолимым Роком, с божественным Промыслом, часть же воспринимала его как символ неумолимой природы с ее биологическими законами. Луначарский утверждал, что «великолепно задуманный и выполненный „Некто в сером“» представляет собою природу «в ее законах, ничего не желающий закон <...> Он — весь причина, целей у Него нет». Убывающая горящая свеча, издавна символизирующая жизнь человека, как бы подтверждала толкование Луначарского и его сторонников,29 но образ Некто в сером на всем протяжении пьесы все же напоминает о том, что Андреев ищет в реальном ирреальное.

Писатель  изолирует своего Человека от конкретно-исторических, социальных связей (о  них напоминали лишь скупые детали) и, отбросив индивидуальное, создает подчеркнуто схематизированный образ человека. Каким же видится он ему? На этот вопрос давались и продолжают даваться самые противоречивые ответы. Некоторые исследователи рассматривают, например, жизненный путь человека как путь превращения в мещанина. Текст пьесы опровергает подобное истолкование.

В прологе Некто  в сером говорит  об ограниченности зрения и знаний человека, который «покорно совершает круг железного  предначертания», однако в самой драме  человек бунтует, противопоставляя свою волю неизвестному ему  предначертанию. Мятежность, которой автор наградил своего героя, позволяла говорить о нем как драматурге-романтике.

Присущая  писателю дисгармония  в восприятии мира нашла отражение  в изображении  противоречивости человеческой жизни. Юность человека связана с бедностью, но в избытке наделена вдохновением и жаждою сразиться с Некто, точное имя которого ему не известно: «...я смел и силен, я зову Тебя на бой. Поблестим мечами, позвеним щитами, обрушим на головы удары, от которых задрожит земля! Эй, выходи на бой! <...> Побеждая, я буду петь песни, на которые откликнется вся земля: молча падая под Твоим ударом, я буду думать лишь о том, чтоб снова встать и ринуться на бой! В моей броне есть слабые места, я знаю это. Но, покрытый ранами, истекающий алой кровью, я силы соберу, чтобы крикнуть: Ты еще не победил, злой недруг человека!» (1, 190—191). Этому вызову герой останется верен всю жизнь.

Несоответствие  между мечтой и  действительностью  будет подчеркнуто  и далее. Человек  достигает творческой зрелости, он богат, но окружен пошлостью  и враждебностью. Драматург показывает, «как веселятся сытые  люди, у которых  душа мертва».30 Человек оказывается замкнутым в мертвом мире пошляков и манекенов, но сам не сливается с ними. При закате жизнь становится все трагичнее: архитектор снова беден, его творчество чуждо новому поколению, уходит талант, умирает сын. Он изменит себе, преклонит колени, моля бога спасти умирающего сына, но это — ненадолго. Угасающий человек не смирится с дарованной ему жизнью и проклянет того, кто стоит, держа ее убывающую свечу.

Мятежность  героя подчеркнута  и в сцене смерти, которая напоминает концовку пьесы Э. Ростана «Сирано де Бержерак». Человек, лишенный сил и всеми покинутый, в последнюю минуту жизни вновь вспоминает о своем мече (1, 220).

Пьеса вызвала большое  число откликов. Споры  возникали и по поводу адреевской концепции человека, и по поводу необычайной формы драмы. Горький, приветствуя новаторство драматурга, посетовал на заниженность его героя, но целью Андреева было создать образ обыкновенного человека, не героя и в то же время не раба жизни, и тем самым утвердить бунтарство в качестве основы человеческого бытия. Критиков-марксистов (в том числе Г. В. Плеханова) привлек бунт Андреева против буржуазного мира.31 Реакционная критика и церковники восстали против богоборческого пафоса пьесы. По их настоянию для постановок «Жизни человека» были введены ограничительные меры.

Стремясь  к показу всеобщего, Андреев все же не совсем отказался  в «Жизни человека»  от временны́х обозначений действия пьесы: герой ее отождествлен с образом интеллигента конца XIX — начала XX в. И это обернулось против драматурга. Изоляция такого героя от широкого потока жизни, в том числе от общественной борьбы, невольно бросилась в глаза, особенно критикам, считавшим подобное отображение уходом от основной задачи современной литературы. Конкретные «приметы времени» присутствовали и в «Царе Голоде», что стало одной из причин негативного отношения к этой драме. В последующих пьесах такого типа Андреев решительно отказался от подобных временны́х связей («Анатэма», «Черные маски»).

«Жизнь  человека» должна была стать прологом к циклу социально-философских  пьес, посвященных  жизни человечества («Царь  Голод», «Война», «Революция», «Бог, человек и  дьявол»). Однако историческое мировосприятие всегда было наиболее уязвимым в мировоззренческой  концепции драматурга.