Ахматова

О мгновенном переносе из одной точки пространства в  другую говорит такое ожидаемое  событие, как перенос из “горницы”  в “храм”: “Снова мне в прохладной горнице / Богородицу молить... “... ” / Только б сон приснился пламенный, / Как  войду в нагорный храм... ”"1

Лирическая героиня  понимает, что уготованный ей путь – не из легких, она предвидит  лишения на этом пути:

Ах, пусты дородные котомки,

А на завтра голод  и ненастье! (Под навесом темной риги жарко, 1911)

Однако сойти с  этого пути для нее - означает смерть. В стихотворении "Хорони, хорони меня, ветер! " лирическая героиня  словно прогнозирует: а что с ней  станет, если она выберет такой  желанный для нее путь земной страсти, любви? Прогноз этот неутешительный, она обращается к ветру, символу  свободы, так:

Я была, как и ты, свободной,

Но я слишком  хотела жить.

Видишь, ветер, мой  труп холодный,

И некому руки сложить.

Последняя фраза  подчеркивает суетность мирских  наслаждений: часто земная любовь предает, и человек остается одиноким. Стоит  ли менять свободу и дар творчества на такой трагический исход?

И все же эта тропа  так желанна, что трудно пересилить себя и отказаться от земного счастья, поэтому иногда лирическая героиня  в преддверии земной любви не спит по ночам: ее терзают сомнения.

Я эту ночь не спала,

Поздно думать о  сне…

Создается ощущение, что в лирической героине происходит тяжелая борьба. Между чем? Скорее всего, между жизнью и вечным.

Еще подспудно, подсознательно, она выбирает второе, а настоящей  большой любви боится. За всем этим стоит страх перед катастрофой  личной свободы, катастрофой творчества. Она готова убить свою любовь –  и она это делает, лишь бы не кануть в чувства навсегда. Сколько раз  лирическая героиня хоронила своих  возлюбленных?

Слава тебе, безысходная  боль!

Умер вчера сероглазый король.

Это в "Вечере". Сероглазый король – единственная, сокровенная любовь, любовь на века. Такая любовь, если положить ее на чашу весов, едва ли не перевесит и свободу, и восторги творчества. Здесь выбор  за героиней, и она выбирает свободу, а возможность самой большой  земной любви умирает и превращается в боль.

Позднее Ахматова напишет  еще одно стихотворение, вошедшее в  сборник "Белая стая", в котором  ее единственный светлый жених окажется на смертном одре, измученный жестокой судьбой и нелюбовью лирической героини. Пронзительная сила этого  стихотворения заключается в  том, что вдруг становится ясно, что  крест отречения от любви несет  не только лирическая героиня, но и  тот, от которого она усилием воли смогла отказаться. Получается, что  ее твердость, ее выбор стали приговором для Него.

Совершив отреченье  от земной истинной любви, лирическая героиня А. Ахматовой начинает свое служение искусству, Музе, миру гениев. Однако тоска по пятому измерению (так  она назвала любовь) приводят ее к тому, что она начинает в любовь играть, не ведая еще, куда ее может  завести подобный маскарад.

В игре своей она, конечно же, бесподобна. Страстная  любовница, неверная жена, Золушка, канатная плясунья – арсенал ее масок действительно  впечатляет. Она способна жестом, словом, взглядом добиться своего, присушить:

И как будто по ошибке я сказала: "Ты…"

Озарила тень улыбки милые черты.

Далее она разъясняет нам, что подобные умышленные оговорки – своего рода наживка, от которой "всякий вспыхнет взор", и понятно, что  она такими вот приемами владеет  виртуозно. Ради чего? Ради игры. Влюбила  в себя, а сама любит не более  чем сестринской любовью.

Нет, конечно, она  увлекается, и порой сильно: "я  сошла с ума, о мальчик странный! ", она отдает должное силе любви:

Любовь покоряет обманно

Напевом простым, неискусным…

То змейкой, свернувшись  клубком,

У самого сердца колдует,

То целые дни  голубком

На белом окошке воркует… 

Но

…верно и тайно ведет

От радости и  от покоя…

…страшно ее угадать!

И конечно она  страдает из-за любви: "... память яростная мучит, // Пытка сильных – огненный недуг! " Однако она способна побеждать этот недуг, она с гордостью может сказать любимому:

Сердце к сердцу не приковано,

Если хочешь –  уходи.

Много счастья уготовано

Тем, кто волен  на пути.

Она способна забыть прежнее, какую бы боль это ей не причиняло:

Кто ты: брат мой или  любовник,

Я не помню, и помнить  не надо.

Поражает та степень  свободы, которую лирической героине  удается отстоять в отношениях, она  любит, но не принадлежит, и это типично  мужская черта в ее характере: "Муж хлестал меня узорчатым, // Вдвое сложенным ремнем. // Для  тебя в окошке створчатом // Я всю  ночь сижу с огнем". И еще: "Меня покинул в новолунье // Мой друг любимый. // Ну так что ж! " Создается ощущение, что ей нравится балансировать между дозволенным и недозволенным в отношениях: "Пусть путь мой страшен, // пусть опасен. // Еще страшнее путь тоски". О какой тоске идет речь? О тоске по Настоящей любви: "Но сердце знает, сердце знает, // что ложа пятая пуста! " Интересно отношение поэтессы к числу пять: мы уже писали о том, что она называла любовь "пятым измерением" (в энциклопедии символов сказано: "Число пять связывали… с любовью, чувственностью…1"), а здесь мы понимаем, что пятая ложа – отнюдь не место в театре, а, скорее, место в сердце для Него, Сероглазого короля, и оно пустует, потому что лирическая героиня совершила отречение от Любви ради свободы, а страсть и другие забавы сердца – это всего лишь забавы, это игра.

3.2 "Четки". Поединок  противоречий

В сборнике "Четки" противоречия в характере героини  усиливаются, вступают в смертельную  схватку. Создается впечатление, что  они готовы разорвать ее в этой борьбе. Игра в любовь заходит слишком  далеко, становится нестерпимой страстью, мукой. Неслучайно сборник открывает  стихотворение "Смятение".

По тональности "Четки" сродни второй книге стихов А. Блока "Пузыри земли", особенно стихотворение "Все мы бражники здесь, блудницы". Пафос стихотворения задан строкой "Как невесело вместе нам! " Речь здесь идет о том, что греховность  сладка только внешне, суть же ее убога  и никакого душевного веселия не дает человеку. Недаром "…навсегда забиты окошки" в художественном пространстве стихотворения, это значит, что внутреннее творческое зрение, одухотворенность лирической героини застланы каким-то разрушающим началом. Символика тоже зловеща: ад, смертный час, черный цвет узкой юбки и трубки, которую курит избранник героини, кошачий разрез его глаз – все страшно до такой степени, что "сердце тоскует". Какой антитезой звучат эти строки прежним, умиротворенным, тем, что были произнесены лирической героиней еще в начале пути!

Синий вечер. Ветры  кротко стихли.

Яркий свет зовет  меня домой.

Я гадаю: кто

там? – не жених  ли,Не жених ли это мой?. . (из сборника "Вечер")

Нет, на пути ей встретился не светлый жених, царевич, Сероглазый король, а такой же, как она, игрок, жестокий в чувствах, волевой, сильный  – одним словом, ровня. Создается впечатление, что он есть ее отражение. Судьба послала лирической героине это испытание, может быть, для того, чтобы закалить ее душу, очистить от гордыни.

Известно, что сталь  закаляется в огне, а человек учится на своих ошибках. Лирическая героиня  в сборнике "Четки" проходит суровое  испытание страстью. "Слишком  сладко земное питье, // Слишком плотны любовные сети", - сетует она, как  бы оправдываясь. На пути попался тот, кто "сможет ее приручить". Интересен выбор самого слова: не тот, кого я смогу полюбить, например, а именно тот, кто сможет приручить, сломить волю и заставить страдать, тот, кто в "искусстве страсти нежной" неподражаем, для кого чувства – игра, способ проявить власть и волевое начало.

В художественном воплощении его образ рисуется с помощью  таких символов: "Взгляды его  – как лучи", "и только красный  тюльпан, тюльпан у тебя в петлице" (эта деталь наводит на мысль о  том, что герой – самовлюбленный, напыщенный, гордый), "он снова тронул мои колени почти недрогнувшей рукой", "как непохожи на объятья прикосновенья этих рук! " Он неверный: "…скоро, скоро он вернет свою добычу сам", "И сердцу горько верить, // Что близок, близок срок, // Что всем он станет мерить // Мой белый башмачок", "Как я знаю эти упорные // Ненасытные взгляды твои! "

Лирическая героиня  больна этим человеком:

Безвольно пощады просят

Глаза. Что мне  делать с ними,

Когда при мне  произносят

Короткое, звонкое  имя?

Она действительно  влюблена, приручена, низвергнута с  высоты своей свободы в обыкновенную роль женщины, которая любит, ревнует, которой изменяют и даже могут  разлюбить и бросить. "У разлюбленной просьб не бывает", горько говорит  она, как бы прося пощады, - но тщетно!

Она готова даже снять  все свои маски и положить их к  его ногам:

Не гляди так, не хмурься гневно.

Я любимая, я твоя.

Не пастушка, не королевна

И уже не монашенка  я-

В этом сером будничном  платье,

На стоптанных каблуках…

Она готова к предельной близости, готова предстать перед  избранником такой, какая есть, она  признает его победу, ибо понимает, "какую власть имеет человек, // который даже нежности не просит! " Эта страсть стала слепой, она  ведет героиню к саморазрушению. Высокие покровители пытаются достучаться  до нее:

... И кто-то, во  мраке дерев незримый,

Зашуршал опавшей  листвой

И крикнул: "Что  сделал с тобой любимый,

Что сделал любимый  твой!

Словно тронуты черной, густою тушью

Тяжелые веки твои.

Он предал тебя тоске  и удушью

Отравительницы любви.

Ты давно перестала  считать уколы 

Грудь мертва под  острой иглой.

И напрасно стараешься быть веселой -

Легче в гроб тебе лечь живой!. . "

Я сказала обидчику: "Хитрый, черный,

Верно, нет у тебя стыда.

Он тихий, он нежный, он мне покорный,

Влюбленный в меня навсегда! "

("Отрывок", 1912)

Но сердечный недуг в конце концов обрывается тогда, когда действительно задето и самолюбие, и женская гордость лирической героини.

С содроганием она, наконец, понимает суть своего возлюбленного:

О, я знаю: его отрада –

Напряженно и страстно знать,

Что ему ничего не надо,

Что мне не в чем  ему отказать.

("Гость", 1914)

А ведь эти черты  так свойственны были ей самой  когда-то!

Она словно говорит  сама себе – довольно, и вот уже  по-другому звучит ее голос, решительно и категорично:

Не будем пить из одного стакана

Ни воду мы, ни красное  вино!

И вот уже нечто, похожее на язвительную насмешку, вырывается из ее уст в его адрес:

Будешь жить, не зная лиха,

Править и судить,

Со своей подругой тихой

Сыновей растить.

Мол, кесарю - кесарево, а Богу – богово:

Много нас таких, бездомных,

Сила наша в том,

Что для нас, слепых и темных,

Светел Божий дом…

Наконец-то лирическая героиня почувствовала былую  силу!

Изменило ли ее это  испытание, стала ли она добрее в  любви, искреннее? Похоже, что нет: "Мальчик  сказал мне: "как это больно! // И мальчика очень жаль" Она  по-прежнему разрушитель человеческих сердец! И что-то не похоже, что ей действительно жаль чужих страданий.

Опять, тот, кто ее любит, обречен на смерть.

Мы видим, что лирическая героиня понимает теперь разрушительную силу земной любви, возвращается к своим  духовным истокам: все чаще в стихах звучит мотив покаяния:

Дал Ты мне молодость  трудную.

Столько печали в  пути.

Как же мне душу скудную

Богатой Тебе принести?

Долгую песню, льстивая,

О славе поет судьба.

Господи, я нерадивая,

Твоя скупая раба.

Ни розою, ни былинкою

Не буду в садах  Отца.

Я дрожу над каждой соринкою,

Над каждым словом глупца. 19 декабря 1912

Она обращается к  Богу, идет от невзгод в Божий  дом и там действительно находит  утешение:

Я научились просто, мудро жить,

Смотреть на небо и молиться Богу…

Находит прощение, осознает свою духовную и творческую задачу:

Исповедь

Умолк простивший мне  грехи.  

Лиловый сумрак гасит  свечи, 

И темная епитрахиль