Теория агрессии К. Лоренца

Из примеров натравливании  у утиных самок, видно, что возникновение  новой наследственной координации  принимает весьма существенное участие  в образовании нового ритуала, и  что таким образом возникает  автономная и весьма жестко закрепленная по форме последовательность движений, т.е. не что иное, как новое инстинктивное  действие. Пример толкунчиков, танцевальные движения которых пока еще ждут более  детального анализа, может быть, подходит для того, чтобы показать нам другую, столь же важную сторону ритуализации; а именно - вновь возникающую реакцию, которой животное отвечает на адресованное ему символическое сообщение  сородича. У тех видов толкунчиков, у которых самки получают лишь символические шлейфы или шарики без съедобного содержимого, они  с очевидностью реагируют на эти  фетиши ничуть не хуже или даже лучше, чем их прародительницы реагировали  на сугубо материальные дары в виде съедобной добычи. Таким образом  возникает не только несуществовавшее прежде инстинктивное действие с  определенной функцией сообщения у  одного из сородичей, у "действующего лица", но и врожденное понимание  этого сообщения у другого, "воспринимающего  лица". То, что нам, при поверхностном  наблюдении, кажется единой "церемонией", зачастую состоит из целого ряда элементов  поведения, взаимно вызывающих друг друга.

Вновь возникшая моторика ритуализованных поведенческих  актов носит характер вполне самостоятельного инстинктивного действия. Иными словами, последовательность действий, первоначально служившая каким-то другим, объективным и субъективным целям, становится самоцелью, как только превращается в автономный ритуал. Обособившееся инстинктивное действие - это не побочный продукт, не "эпифеномен" связи, соединяющей обоих животных; оно само и является этой связью. Постоянное повторение таких связывающих пару церемоний выразительно свидетельствует о силе автономного инстинкта, приводящего их в действие.

У животных нет символов, передаваемых по традиции из поколения  в поколение. Впрочем, и у животных случается, что индивидуально приобретенный  опыт передается от старших к молодым  посредством обучения. Такая подлинная  традиция существует лишь у тех форм животных, у которых высокая способность  к обучению сочетается с высоким  развитием общественной жизни. Явления  такого рода доказаны, например, у галок, серых гусей и крыс. Однако эти  передаваемые знания ограничиваются самыми простыми вещами, такими как знание маршрутов, определенных видов пищи или опасных врагов, а у крыс еще и знание опасности ядов.

Необходимым общим элементом, который присутствует как в этих простых традициях у животных, так и в высочайших культурных традициях у человека, является привычка. Жестко закрепляя уже приобретенное, она играет такую же роль в становлении  традиций, как наследственность в  эволюционном возникновении ритуалов.

Непосредственная причина  всех изменений, за счет которых ритуалы, возникшие филогенетически и  культурноисторически, стали так  похожи друг на друга это, безусловно, селекционное давление, формирующее  сигнал: необходимо, чтобы посылаемые сигналы соответствовали ограниченным способностям восприятия у того адресата, который должен избирательно реагировать  на эти сигналы, иначе система  не будет работать. А сконструировать  приемник, избирательно реагирующий  на сигнал, тем проще, чем проще (а  значит, однозначнее) сами сигналы. Разумеется, передатчик и приемник оказывают  друг на друга селекционное давление, влияющее на их развитие, и таким  образом во взаимном приспособлении оба могут стать в высшей степени  специализированными.

Как при филогенетической, так и при культурной ритуализации вновь развивающийся шаблон поведения  приобретает самостоятельность  совершенно особого рода.

И инстинктивные и культурные ритуалы становятся автономными  мотивациями поведения, потому что  сами они превращаются в новую  цель, достижение которой становится насущной потребностью организма. Самая  сущность ритуала как носителя независимых  мотивирующих факторов ведет к тому, что он перерастает свою первоначальную функцию коммуникации и приобретает  способность выполнять две новые, столь же важные задачи; а именно: сдерживание агрессии и формирование связей между особями одного и  того же вида. Любое отклонение от форм общения, характерных для определенной группы, вызывает агрессию, и потому члены такой группы оказываются  вынуждены точно выполнять все  нормы социального поведения.

Ритуал удерживает внутривидовую  агрессию от всех проявлений, которые  могли бы серьезно повредить сохранению вида, но при этом не выключает ее функций, необходимых для сохранения вида! Полезный, необходимый инстинкт вообще остается неизменным; но для  особых случаев, где его проявление было бы вредно, вводится специально созданный  механизм торможения. И здесь снова  культурно-историческое развитие народов  происходит аналогичным образом; именно потому важнейшие требования Моисеевых  и всех прочих скрижалей это не предтисания, а запреты.

5.Торможение

Торможение, запрещающее  убийство или ранение сородича, должно быть наиболее сильным и надежным у тех видов, которые, во-первых, как  профессиональные хищники располагают  оружием, достаточным для быстрого и верного убийства крупной жертвы, а во-вторых социально объединены. У хищников-одиночек, например, у  некоторых видов куниц или  кошек бывает достаточно того, что  сексуальное возбуждение затормаживает  и агрессию, и охоту на такое  время, чтобы обеспечить безопасное соитие полов. Но если крупные хищники  постоянно живут вместе, как волки  или львы, надежные и постоянно  действующие механизмы торможения должны быть в работе всегда, являясь  совершенно самостоятельными и не зависящими от изменений настроения отдельного зверя.

Таким образом возникает  особенно трогательный парадокс: как  раз наиболее кровожадные звери, прежде всего волк, обладают самыми надежными тормозами против убийства, какие только есть на Земле. У разных животных механизмы социального  торможения приводятся в действие очень  разными признаками. Поскольку торможение это активный процесс, который противостоит какому-то столь же активному побуждению и подавляет его, или видоизменяет, то вполне правомочно говорить, что  процессы торможения высвобождаются, разряжаются, точно так же как  при разрядке какого-либо инстинктивного действия. Разнообразные передатчики  стимулов, которые у всех высших животных включают в работу активное ответное поведение, в принципе не отличаются от тех, какие включают социальное торможение. В обоих случаях передатчик стимула  состоит из бросающихся в глаза  структур, ярких цветов и ритуализованных  движений, а чаще всего из комбинации всех этих компонентов. Ритуализованные  движения, обеспечивающие торможение агрессии у сородичей, обычно называют позами покорности или умиротворения.

При исчезновении сигнала, призывающего к борьбе, поначалу избегается только выплеск внутривидовой агрессии; активное торможение уже начатого нападения  еще не включается. Однако совершенно очевидно, что с точки зрения эволюции здесь всего один шаг от первого  до второго; и как раз возникновение  умиротворяющих жестов из сигналов борьбы "с обратным знаком" являет тому прекрасный пример. Естественно, у очень  многих животных угроза заключается  в том, что противнику многозначительно "суют под нос" свое оружие, будь то зубы, когти, клюв, сгиб крыла или  кулак. Поскольку у таких видов  все эти прелестные жесты принадлежат  к числу сигналов, "понимание" которых заложено в наследственности, то в зависимости от силы адресата они вызывают у него либо ответную угрозу, либо бегство; а способ возникновения  жестов, предотвращающих борьбу, определен  здесь однозначно: они должны состоять в том, что ищущее мира животное отворачивает оружие от противника.

Среди различных и происходящих из различных источников церемоний  умиротворения наиболее важными  являются ритуалы умиротворения  или приветствия, которые произошли  в результате переориентации атакующих  движений. Они не затормаживают агресссию, но отводят ее от определенных сородичей  и направляют на других. Везде, где  наблюдается переориентированный  ритуал умиротворения, церемония связана  с индивидуальностью партнеров, принимающих в ней участие. Агрессия некоего определенного существа отводится от второго, тоже определенного, в то время как ее разрядка на всех остальных сородичей, остающихся анонимными, не подвергается торможению. Так возникает различие между другом и всеми остальными, и в мире впервые появляется личная связь отдельных индивидов.

Внутривидовая агрессия, разделяющая  и отдаляющая сородичей, по своему действию противоположна стадному инстинкту, так  что само собой разумеется сильная  агрессивность и тесное объединение  несовместимы. Однако не столь крайние  проявления обоих механизмов поведения  отнюдь не исключают друг друга. И  у многих видов, образующих большие  скопления, отдельные особи никогда  не переступают определенного предела: между каждыми двумя животными  всегда сохраняется какое-то постоянное пространство.

Существует тип социальной организации, характеризующийся такой  формой агрессии, как коллективной борьбой одного сообщества против другого. Нарушения именно этой, социальной формы внутривидовой агрессии в  самую первую очередь играют роль "Зла", в собственном смысле этого слова. Именно поэтому социальная организация такого рода представляет собой модель, на которой наглядно проявляются некоторые из опасностей, угрожающих нам самим. самим. В своем  поведении с членами собственного сообщества животные, являются истинным образцом всех социальных добродетелей. Но они превращаются в настоящих  извергов, когда им приходится иметь  дело с членом любого другого сообщества, кроме своего. Сообщества такого типа всегда слишком многочисленны для  того, чтобы каждое животное могло  персонально знать всех остальных; принадлежность к определенной группе узнается по определенному запаху, свойствен ному всем ее членам.

Для чего же нужна эта  партийная ненависть между стаями крыс? Какая задача сохранения вида породила такое поведение? Так вот, самое ужасное и для нас, людей, в высшей степени тревожное состоит  в том, что эти добрые, старые дарвинистские  рассуждения применимы только там, где существует какая-то внешняя, из окружающих условий исходящая причина, которая и производит такой выбор. Только в этом случае отбор вызывается приспособлением. Однако там, где отбор  производится соперничеством сородичей  самим по себе, там существует огромная опасность, что сородичи в слепой конкуренции загонят друг друга  в самые темные тупики эволюции. Таким образом, вполне вероятно, что  партийная ненависть между стаями, царящая у крыс это на самом деле лишь "изобретение дьявола", совершенно ненужное виду.

Внутривидовая агрессия на миллионы лет старше личной дружбы и любви. За время долгих эпох в  истории Земли наверняка появлялись животные, исключительно свирепые и  агрессивные. Почти все рептилии, каких мы знаем сегодня, именно таковы, и трудно предположить, что в древности  это было иначе. Однако личные узы  мы знаем только у костистых рыб, у птиц и у млекопитающих, т.е. у групп, ни одна их которых не известна до позднего мезозоя. Так что внутривидовой  агрессии без ее контр-партнера, без  любви, бывает сколько угодно; но любви  без агрессии не бывает.

Ненависть, уродливую младшую  сестру любви, необходимо четко отделять от внутривидовой агрессии. В отличие  от обычной агрессии она бывает направлена на индивида, в точности как и  любовь, и по-видимому любовь является предпосылкой ее появления: по-настоящему ненавидеть можно, наверно, лишь то, что  когда-то любил, и все еще любишь, хоть и отрицаешь это.

У животного, даже не принадлежащего к привилегированному классу млекопитающих, исследование обнаруживает механизм поведения, который соединяет определенных индивидов на всю жизнь и превращается в сильнейший мотив, определяющий все  поступки, который пересиливает все "животные" инстинкты -- голод, сексуальность, агрессию и страх -- и создает общественные отношения в формах, характерных  для данного вида. Такой союз по всем пунктам аналогичен тем отношениям, какие у нас, у людей, складываются на основе любви и дружбы в их самом чистом и благородном проявлении.

Заключение

Чем больше развивается цивилизация, тем менее благоприятны все предпосылки  для нормальных проявлений нашей  естественной склонности к социальному  поведению, а требования к нему постоянно  возрастают: мы должны обращаться с  нашим «ближним» как с лучшим другом, хотя, быть может, в жизни  его не видели; более того, с помощью  своего разума мы можем прекрасно  сознавать, что обязаны любить даже врагов наших, — естественные наклонности  никогда бы нас до этого не довели…  Все проповеди аскетизма, предостерегающие от того, чтобы отпускать узду инстинктивных  побуждений, учение о первородном  грехе, утверждающее, что человек  от рождения порочен, — все это  имеет общее рациональное зерно: понимание того, что человек не смеет слепо следовать своим  врождённым наклонностям, а должен учиться властвовать над ними и ответственно контролировать их проявления.

       Я старался быть как можно более точным в формулировках, описывая эту книгу, но, боюсь, я все равно был косноязычна. Тем не менее произведение очень ценно в плане осмысления мира и себя в этом мире. Поступки, мысли, действия разворачиваются перед человеком гораздо полнее, чем он думал раньше, что дает возможность регулировать их и сдерживать агрессию, сопровождающую нас с самого рождения. Более того, как будто подсвечиваются связи между инстинктами и людским поведением в определенных ситуациях: это чрезвычайно любопытно с точки зрения наблюдения за окружающими.

СЕ ЧЕЛОВЕК

            Я на то, с ноги снимая свой сапог, ему ответил:

            "Это, Демон, страшный символ человека: вот нога из