Нарушение ситуативной уместности

     Как считает Аристотель, стиль должен соответствовать предмету суждений; необходимо различие стилей поэтической и ораторской (прозаической) речи, выделение качеств, присущих ораторскому стилю, различение стилей для различных родов словесного творчества.

     Цицерон в «Видах красноречия» подробно и дифференцированно определяет границы понятия уместности относительно слушателя. Это прежде всего разрешение на выступление (уместность относительно оратора) и выбор темы и стиля высказываний.

      Уже из сопоставления фольклорного этикета и норм классических риторик видно, что понятие уместности не является статичным. Это категория многоплановая, исторически развивающаяся.

      Изменение происходит не потому, что изменяются прежние правила и категории, а потому, что определенные группы правил детализируются и специализируются. Прежние комплексные правила имеют силу и сейчас, они требуют внимательного изучения и осмысления.

      Все основные понятия риторики выходят  из общего понятия уместности речи. Деление речей по видам, установление способов обращения к различной аудитории, подготовка оратора и подготовка словесного материала оратора – все это оправдывает себя лишь в том случае, если речь уместна.

      Категория уместности скрыта в диалоге. Но поскольку  классическая риторика содержит руководство для ведения монолога, эта риторика не может содержать категории уместности, так как структура монолога зависит от диалога, где и определяется понятие уместности речи. Такие виды речи, как судебная, совещательная, показательная, или такие категории гомилетики, как проповедь, учебная речь, такие виды письменности, как письма, документы, литература, массовая информация, также рассматриваются риторикой как монолог. Но на самом деле каждый вид речи образует часть диалога.

      Диалогичность как критерий уместности проявляет себя не только в устной риторике, но и в письменной. В.В. Виноградов в книгах «Язык Пушкина» и «Стиль Пушкина» показывает, например, как А.С. Пушкин вводил свою стилистику , свой творческий метод в контекст художественный литературы своего времени. Не менее существенно также уяснение категорий уместности в текстах массовой информации. Уместность каждой реплики зависит от того, насколько органически она включена в общий диалог всех органов массовой информации. 

 

3 §. Виды речевой  уместности.

     В лингвистической литературе последних  лет принято выделять уместность стилевую, контекстуальную, ситуативную  и личностно-психологическую или  уместность, обусловленную: а) внеязыковыми и б) внутриязыковыми факторами. На мой взгляд, не совсем целесообразно разграничивать уместность, обусловленную экстра- и интралингвистическими факторами: эти понятия тесно связаны между собой, образуя неразрывное единство. Экстралингвистические факторы обусловливают собственно лингвистические. Практически трудно разграничить уместность контекстуальную и ситуативную. Это тоже во многом взаимообусловленные понятия. В настоящее время различается уместность стилевая, ситуативную, контекстуальную (иногда их объединяют в ситуативно-контекстуальную) и личностно-психологическая (с учетом экстра- и интралингвистических факторов).

       
 

       

       
 

       
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

   4 §. Роль ситуативной уместности.

   Уместность  речи обнаруживается не только на отдельных  языковых уровнях – можно говорить об уместности в определенных речевых  системах, в ситуациях речи, в стиля произведения в целом.

   Под ситуативной уместностью следует понимать употребление языкового материала в зависимости от ситуации общения, стиля высказывания, речевого окружения языковой единицы. Основным критерием ситуативно-контекстуальной уместности являются ситуация и задачи речевого общения. "Нельзя говорить одними и теми же словами, одними и теми же предложениями с ребенком пяти лет и со взрослым человеком: необходим отбор языковых средств, соответствующих возможностям ребенка и уровню развития взрослого человека; нельзя обойтись одним и тем же набором языковых средств, создавая лирическое стихотворение и роман в прозе". В подтверждение этой мысли Б.Н. Головин сопоставляет два отрывка из "Сказки о рыбаке и рыбке" и поэмы "Медный всадник" А.С. Пушкина. Для первого характерны разговорно-бытовые языковые элементы, для второго  —  литературно-книжные. Языковые средства, уместные в одном произведении, неуместны в другом. Даже в рамках одного и того же произведения в зависимости от целевой установки автора используются разные языковые средства. Сравним два отрывка из первой части поэмы А.С. Пушкина "Медный всадник": 

1. Над омрачненным  Петроградом

Дышал ноябрь осенним хладом.

Плеская шумною волной

В края своей ограды стройной,

Нева  металась, как больной

В своей постели  беспокойной.

Уж  было поздно и темно;

Сердито бился дождь в  окно,

И ветер дул, печально воя. 

2. Евгений тут вздохнул  сердечно

И размечтался, как  поэт:

"Жениться? мне? зачем же нет?

Оно и тяжело, конечно;

Но  что ж, я молод  и здоров,

Трудиться день и ночь готов;

Уж  кое-как себе устрою

Приют смиренный и простой

И в нем Парашу успокою.

Пройдет, быть может, год-другой  —

Местечко  получу, Параше

Препоручу семейство наше

И воспитание ребят…

И станем жить, и так  до гроба

Рука  с рукой дойдем мы оба,

И внуки нас похоронят…" 

     В первом отрывке используются книжные  слова, литературно-книжные определения, деепричастные обороты и другие языковые элементы, явно неуместные во втором отрывке.

     Выбор языковых средств определяется темой, жанром, целевой установкой автора. Немаловажное значение имеет также адресат речи: автор должен четко представлять себе того, кому он адресует свою речь (возраст адресата, его социальное положение, культурный и образовательный уровень).

     Ситуативная уместность тесно связана со стилевой. В общих чертах она определяется последней. Однако в конкретных условиях общения она не совпадает с ней: языковые средства, не характерные для какого-то стиля, в определенном контексте, в определенной ситуации, оказываются уместными, даже необходимыми, единственно возможными. Так, например, образ деда Щукаря в романе "Поднятая целина" М. Шолохова был бы неполным, нереальным без диалектизмов в речи этого персонажа. Стилистически уместно использование жаргонизмов в речи бывшего уголовника Заварзина (роман В. Липатова "И это все о нем…"), когда он теряет веру в то, что к прошлому возврата нет:  —  З а м а з а л с я  я,  —  тихо признался Заварзин,  —  однако я  б а р м и т ь  б у д у, что не сбрасывал Столетова на  ж е л е з к у.

     В качестве стилистического приема, как  уже отмечалось, широко используются алогизмы, сближение стилистически  контрастных и семантически далеких  лексем, расширение границ лексической  сочетаемости, лексические и синтаксические повторы и т.д. Однако не следует забывать, что подобное употребление языкового материала всегда должно быть стилистически мотивировано.

     Стилистически немотивированное употребление языковых средств приводит к нарушению  уместности речи. Нарушением уместности является употребление стилистически маркированных единиц без учета их функциональной и эмоционально-экспрессивной окраски, немотивированное разрушение единства стиля. Например, неоправданное употребление слов и словосочетаний официально-делового стиля (канцеляризмов) в других стилях, употребление анахронизмов (перенесение слов и устойчивых словосочетаний из одной эпохи в другую), замена литературного языкового элемента просторечным и т.д. Нарушением критерия уместности является также перенасыщение речи (в особенности  —  художественной) специальными терминами. Подтверждением сказанному может служить отрывок из романа Н. Воронова "Макушка лета":

     Я подышал мехом на крайний привод. Он был в рабочем положении: стальной продолговатый сердечник втянут по ушко в гиреподобный корпус. Когда на пульте мы нажимаем кнопку, чтобы включить масляник, то подаем напряжение в соленоид. Магнитное поле, создающееся в соленоиде, всасывает в себя сердечник. Всасывание приводит в движение механизм привода, и масляник включается. Втянутое положение сердечника закрепляется защелкой. Отключая масляник, мы нажимаем на пульте соседнюю кнопку, возникает магнитное поле в боковом соленоиде и выталкивает из себя маленький сердечник. Он ударяет в собачку защелки, защелка расцепляется. Туго-натуго сжатая пружина выдергивает вверх большой сердечник.

   Неуместность  в художественном произведении страдают иногда отдельные композиционные компоненты текста – диалог, построенный без  учета закономерностей разговорной  речи, фотографичный и бессодержательный, несобственно-прямая речь.

   Герой повести И. Головченко «Черная тропа» Алексей Петрович Павленко – полковник  госбезопасности, в прошлом рабочий. Перед рассветом он выходит покурить на балкон «и долго стоит у перил, глядя на знакомые кварталы, теряющиеся в смутно мерцающей мгле». И далее следует несобственно прямая речь, сигналы которой есть в тексте. Процитируем ее с небольшими сокращениями.

   «Он хорошо знает этот город еще с  предвоенной поры, любит мазаику  его кварталов, простор  новых улиц и площадей, стройные силуэты тополей вдоль проспекта, бессонные огни вокзала, дальнюю колоннаду заводских труб…

   Быть  может, странно, что  и теперь, через  много лет, прошедших  с того времени, когда-то Павленко работал  у станка, его по-прежнему привлекает сам облик завода, привлекает и смутно волнует, порождая чувство легкой, неизъяснимой грусти…

   Возможно, это чувство похоже на грусть, которое  испытывает в эти  минуты Павленко, коренится  в первых, неповторимых минутах радости, пережитых давно, в начале его трудного пути… Алексею Петровичу не приходится сожалеть об ушедших годах – они были заполнены кропотливым и сложным трудом…

   И Алексей Петрович ловил себя на мысли, что даже любуясь  родным городом, раскинувшимся  в долине, он смотрит  со своей профессиональной точки зрения… Он, «ночной сторож» города, думал об охране его ясного покоя.

   Только  понятие ночи у  него было своей. Ночь представлялась Павленко не такой, какой знает  ее каждый  детских  лет. Она невольно вызывала в нем  представление о каком-то средоточиии зла, чайных недобрых помыслов, ухищрений, жестокости и коварства.

   И Алексей Петрович возвращается мысленно к последней почте, к самодельному треугольнику письма, отправленного  злобой…

   Спит  город… Но где-то не спят, притаившись  очные тени зла.

   Нет, Павленко нисколько не жалеет об избранном пути. Правда, не многое смог бы сделать со времени своей юности и на заводе множество прекрасных вещей. Но оберегать самую жизнь мастеров, на труд, кров и очаг, их счастье, не в этом ли гордость твоя… безвестный ночной страж Родины?»

   Мы  сейчас оставим в стороне такие  качества стиля этого отрывка, как  неумение найти нужное точное слово (то есть «неизъяснимая грусть», то через строчку это уже «чувство, похожее на грусть, ночь вызвала представление о каком-то средоточии зла»), как явные грамматические неправильности («он многое мог бы сделать со времени своей юности»), как отсутствие той смысловой емкости, ассоциативности, многоплановости слова, которые делают речь образной, а потому и художественной.

   Посмотрим на этот отрывок только с точки зрения уместности его речевой структуры в данной ситуации.

   Формально это авторская речь – о герое  говорится в третьем лице, но это  способ передачи его внутреннего монолога («Алексей Петрович ловил себя на мысли», «мысленно возвращается» и т.п.). Невозможно представить себе, чтобы человек, проживший интересную жизнь, мысленно мог прибегать к таким шаблонам, к таким стертым словам, к таким банальным красивостям, которыми перенасыщен текст. Это – облик завода, начало трудового пути, кропотливый и сложный труд, профессиональная точка зрения – слова и словосочетания, ставшие шаблонами газетно-публицистического и делового языка. Это манящий свет, неизъяснимая грусть, средоточие зла, тайные помыслы, жестокость и коварство, отравленный злобой, кров и очаг, ночные тени зла – претенциозные беллетристические штампы. Где же свежая мысль героя, где живое слово о нем автора?

   Здесь как раз тот случай, когда нарушено соответствие с действительностью, когда нарушен принцип художественного  реализма. Здесь явная неуместность речевой структуры.

   В статье «Заметки о стилистике современной  советской литературы» («ЛГ», 1965, 19 окт.) В.В. Виноградов остро поставил вопрос о «мещанстве в сфере словесно-художественной стилистики». Мещанская стилистика, как болезнь, проникающая в советскую литературу, уводит в сторону от реализма и проявляется в стремлении к «красивости», к расцвечиванию текста банальными словесными оборотами, к витиеватости фразы, внутренне пустой, к «излишествам» в изображении мелких деталей быта.