Критерии естественно-научного познания

Есть ли вред от антинауки? Прямого вреда, впрочем, непосредственного  от веры в НЛО и растения, чувствующие  на расстоянии, что их собрались  сорвать, нет. Хуже другое — человек, приучившийся все воспринимать некритически, отучившись думать, становится легкой добычей всяческих жуликов, т.е. тех, которые обещают сделать несметные  деньги прямо из воздуха, построить  завтра рай на земле и решить все  проблемы, и тех, которые берутся  за тридцать часов научить всему  — хоть иностранному языку, хоть каратэ. [3, с.41]

Непосредственный вред приносит псевдомедицина (антимедицина). Тех, кого лечили знахари, «сильнейшие  колдуны», «магистры и апостолы черной и белой магии» и «потомственные ворожеи», обычно врачи спасти уже  не могут. Иногда говорят, что знахари  и колдуны излечивают путем внушения, гипноза и т.д. Разумеется, это  возможно, но лишь если болезни связаны  с психикой либо имеют одновременно психическую и соматическую причины. Поэтому внушением достигается  чаще всего кратковременное улучшение, а болезнь идет своим чередом.

В естествознании иногда бывает так, что полученные результаты измерений  не вписываются в рамки старой теории. Вопрос в том, в рамки какой  теории они не вписываются. Если речь идет, например, о необычных магнитных свойствах или необычно низком сопротивлении керамического образца, изготовленного из оксидов меди и лантана, то это странно (мы привыкли, что керамика — это диэлектрик) и надо бы разобраться тщательно и перемерить семь раз. Но зато тот, кто разобрался (а не прошел мимо), открыл высокотемпературную сверхпроводимость. Неожиданности в науке бывают. Более того, в неожиданных результатах есть особая прелесть — к их достижению всегда стремятся.

2. Естествознание и нравственность

Развитие естествознания, науки вообще и сама жизнь общества нуждаются в урегулировании поведения  и действий людей посредством  не только правовых, но и нравственных норм. Существуют многочисленные и  многогранные взаимосвязи естествознания и нравственности как системы  социальных норм, регулирующих поведение  людей и направленных на сохранение и развитие общества. Ученый-естествоиспытатель, как и любой человек, испытывает двойной контроль: внешний — со стороны государства, социальной группы, общества и внутренний — основанный на развитом чувстве ответственности, совести и нравственном идеале. Человечество выдвигало разные нравственные идеалы: гармоническое единство многообразных  интересов людей, единство личного  и общественного, царство справедливости, добра, правды и красоты. Они изменялись, обогащались опытом жизни. Наряду с  правом в любом обществе действуют  так называемые «неписаные законы», которые лежат в основе правил нравственности — морали. [3, с.42]

Естествознание, как и  вся наука в целом, оказывает  сильное влияние на мораль, испытывая  на себе обратное воздействие. Общество не может не ограничивать научный  поиск, если сам поиск или его  результаты противоречат нормам нравственности или сложившимся представлениям о гуманности. Вопрос, можно ли запретить  постижение истины во имя спасения морали, ответа не имеет. Приоритет  истины перед моралью иногда основывается на простом сравнении: мораль относительна и изменчива, а истина абсолютна  и вечна. Однако справедливость такого довода весьма сомнительна. Во-первых, любая истина, в том числе и  естественно-научная, всегда относительна в силу объективных и субъективных причин. Во-вторых, не всякая истина нужна  людям, о чем хорошо сказал немецкий философ Шопенгауэр: «Вы превозносите достоверность и точность математики, но зачем мне с достоверностью знать то, что мне знать не нужно?»

До сих пор так или  иначе ставятся под сомнение или  ограничиваются некоторые этнографические  исследования, эксперименты над человеческими  зародышами и многое другое. Продолжают бунтовать противники вивисекции —  операций на живом животном с целью  изучения функций организма, действия на него различных препаратов, разработки новых методов лечения и т.п. До сих пор спорят, нравственна  ли пересадка органов.

Остается спорной правомерность  евгеники — учения о наследственном здоровье человека и путях его  улучшения. Прогрессивные ученые ставили  перед евгеникой вполне гуманные цели. Их намерения были благими. Однако идеи евгеники использовались и для  оправдания расизма. Некоторые проблемы евгеники, в частности лечение  наследственных заболеваний, в последнее  время ученые пытаются решить с применением  генных технологий и методов медицинской  генетики. В связи с этим и особенно с проведенными экспериментами по клонированию млекопитающих интерес к евгенике возрос. [3, с.43]

Создатели евгеники исходили из того, что все люди несовершенны. Уже в раннем возрасте можно заметить — одни дети одарены здоровьем, но природа «отдохнула» на интеллекте, другие не могут похвастаться физической красотой и крепостью, но опережают  сверстников в умственном развитии, третьи — хорошо успевают и в  школе, и в спортивной секции, но вот характер не сахар... И таким  комбинациям нет числа. Эта закономерность нашла отражение даже в пословицах и поговорках («Сила есть — ума  не надо» и т.п.). А сказок о глупых красавицах и умных дурнушках  просто не счесть. Поэтому человек, сочетающий в себе и красоту, и  силу, и интеллект, и нравственность, кажется каким-то чудом природы. У окружающих такие люди вызывают разные чувства — у кого восхищение, а у кого и зависть. А вот  ученые уже много лет назад  стали задумываться над тем, как  и в силу каких причин появляются на свет такие редкие, всесторонне  одаренные люди. И нельзя ли сделать  так, чтобы их в человеческом обществе становилось все больше и больше? Как изменилась бы жизнь вокруг...

Первый, кто поставил перед  собой этот вопрос, был английский психолог и антрополог Фрэнсис Гальтон (1822—1911), двоюродный брат Чарлза Дарвина (1809—1882). Аристократ по происхождению, Гальтон занялся изучением родословных  прославленных аристократических  семейств Англии. Его задача была ничуть не проще поисков философского камня  — он пытался установить закономерности наследования таланта, интеллектуальной одаренности, физического совершенства. Гальтон считал, что если для получения  новой породы необходим отбор  лучших животных-производителей, то тех  же результатов можно добиться и  целенаправленным отбором семейных пар. Лучшие должны выбирать лучших, чтобы  в результате рождались здоровые, красивые, одаренные дети. Гальтон  предлагал создавать особые условия  для «размножения генов» выдающихся людей из аристократических семей. Таково начало евгеники.

Однако любой селекционер  знает: чтобы создать новую породу с улучшенными свойствами, нужно  выбраковать примерно 95% животных. Худшие не должны участвовать в размножении — таков принцип любо го отбора. И вот тут евгеника напрямую сталкивается с неразрешимыми проблемами, лежащими в области человеческой этики и морали. [3, с.43]

Как бы ни были гуманны побудительные  мотивы евгеники — сделать человечество более здоровым, красивым, одаренным  и, в конечном счете, более счастливым, — в самой ее сути есть какой-то изъян. Она не вписывается в сложную структуру человеческого общества, сотканного из противоречий не только биологических, но и юридических, социальных, психологических, религиозных. Ведь всякое усовершенствование так или иначе начинается с разделения на плохое и хорошее, жизнеспособное и слабое, талантливое и бездарное. Разделение — а потом отбор, выбраковка не отвечающих тем или иным требованиям вариантов. На уровне человеческого общества такой отбор неизбежно означает дискриминацию.

С точки зрения чистой науки  евгеника в своих посылках тоже содержит изъяны. Например, ее основная задача —  изменение соотношения вредных  и полезных признаков в сторону  полезных. В самом деле, в некоторых  случаях можно сказать, что есть «вредные» разновидности генов  и «полезные». Однако по самым оптимистическим  подсчетам генетиков за 200—300 лет  можно было бы увеличить число  «полезных» генов в человеческой популяции всего лишь на сотые  доли процента. Бесполезность отбраковки «вредных» генов показали и эксперименты нацистов: в свое время в фашистской Германии были уничтожены многие психически больные, и сначала действительно  рождалось меньше детей с отклонениями. Но спустя 40—50 лет, и сейчас процент  психически больных в Германии приблизительно такой же, как и раньше.

Другой камень преткновения — евгеника пытается контролировать сложные поведенческие признаки людей, интеллект и одаренность, которые определяются большим числом генов. Характер их наследования очень  сложен. К тому же в развитии таланта  и интеллекта большую роль играют культура, язык, условия воспитания. Все это передается ребенку не через гены, а с помощью общения  с близкими людьми и учителями.

Вне всякого сомнения, задачи евгеники остаются благородными. Основная дискуссия идет вокруг способов их решения. Возможно, что с развитием  генных технологий сложнейшая задача улучшения наследственного здоровья человека будет решена приемлемыми  и вполне цивилизованными методами. [3, с.44]

В обществе, в котором  преобладают люди с рациональным, практическим складом ума, наука  развивается иначе, чем в обществе, где больше идеалистов и романтиков и где запрещающие барьеры  носят национальный, этнический или  сословный характер.

Влияние естествознания на мораль в обществе всегда было огромно, однако в нем никогда не было единого  мнения в вопросе об оценке такого влияния. С одной стороны, расширение горизонтов знания, разрушение унизительных предрассудков, обеспечение доступа  к естественно-научным и культурным ценностям — все это имеет  положительный нравственный оттенок. С другой — главный полигон  испытания материализованных идей естествознания с древних времен до наших дней — поле военных  действий, что побуждает видеть в  науке воплощение зла и безнравственности.

Еще в недалеком прошлом  многие сторонники науки надеялись, что она способна решить и нравственные проблемы. Но теперь, кажется понятно, что из науки и особенно из естествознания трудно извлечь правила о том, как надо и не надо поступать. Известно, что во многих странах большинство  передовых естественно-научных достижений используется для создания новой  военной техники, в том числе  и средств массового поражения, рассчитанных на безнравственные действия — уничтожение людей. При этом считается, что ученые и инженеры-разработчики создают новый вид оружия для  оборонительных целей. Но применение оружия в любом случае приводит к гибели людей, часто безвинных. Виноваты ли и несут ли моральную ответственность  ученые, научные разработки которых  служат базой для создания оружия? Или основную ответственность несут  те, кто применял оружие и давал  команду на его применение ради наживы либо удовлетворения своих эгоистических  потребностей обладать еще большей  властью? Эти вопросы, волновавшие  людей еще с древних времен, включают целый комплекс правовых и  нравственных проблем, решение которых  зависит от политических, социальных и других факторов, а также в  большей степени от того, для каких  целей применялось оружие. Перед  учеными чаще всего ставится вполне благородная задача — создавать  эффективное оружие для защиты государства. Ученые-естествоиспытатели всегда выступали  с гуманной мирной инициативой. В  качестве примера можно назвать  Пагуошское движение ученых за мир, разоружение, международную безопасность и научное  сотрудничество. Такое общественное движение сформировалось в 1955 г. по инициативе крупных ученых: физиков А. Эйнштейна, Ф. Жолио-Кюри и философа Б. Рассела. [3, с.45]

Взаимосвязь и сочетание  естествознания как науки о природе  и морали как правил нравственности, безусловно, сложны, и для их научного анализа по-прежнему остается огромное поле деятельности. Очевидно одно: естествознание вряд ли может претендовать на замещение  морали. Ясно и другое: настоящим  ученым всегда руководит высокий  нравственный идеал, ради которого он трудится не покладая рук, ради которого он решает чрезвычайно трудную, но благородную  задачу расширения горизонта естественно-научного познания загадочного и постоянно  изменяющегося окружающего мира. О таком нравственном идеале написал  А. Пуанкаре в своей книге «Последние мысли»: «Наука ставит нас в постоянное соприкосновение с чем-либо, что  превышает нас; она постоянно  дает нам зрелище, обновляемое и  всегда более глубокое, позади того великого, что она нам показывает; она заставляет предполагать еще  более великое; это зрелище приводит нас в восторг, тот восторг, который  заставляет нас забывать даже самих  себя, и этим-то он высоко морален. Тот, кто его вкусил, кто увидел хотя бы издали роскошную гармонию законов  природы, будет более расположен пренебрегать своими маленькими эгоистическими интересами, чем любой другой. Он получит идеал, который будет  любить больше самого себя, и это  единственная почва, на которой можно  строить мораль. Ради этого идеала он станет работать, не торгуя своим  трудом и не ожидая никаких из тех  грубых вознаграждений, которые являются всем для некоторых людей. И когда  бескорыстие станет его привычкой, эта привычка станет следовать за ним всюду; вся жизнь его станет красочной. Тем более, что страсть, вдохновляющая его, есть любовь к  истине, а такая любовь не является ли самой моралью?»

3. Рациональная и реальная картина  мира в формировании мировоззрения

Основываясь на естественно-научном  восприятии мира, многие убеждены, что  окружающий мир подвластен рациональному  анализу. Для них, как они полагают, все явления природы можно  логически объяснить, а то, что  сегодня кажется чудом, завтра станет объяснимым и понятным. В узком  смысле слова «моя картина мира», «мое мировоззрение» — это мои  собственные представления об окружающем мире, сложившиеся на основе его  восприятия моими органами чувств. В широком смысле — это мои  накопленные суждения обо всем, что  воспринимают мои органы чувств и  чем заняты мои мысли. Все это  лишь отражение небольшой части  видимого окружающего нас мира.

Многие думают примерно так: «Как можно найти место для  различных невидимых абстрактных  образов в крошечной картине, составленной из наших конкретных опытных  представлений? Я доволен своим  конечным и ограниченным восприятием  мира Внеземные явления относятся  к области утопий и фантазий, и  пусть о них думают другие». Перспектива  такого замкнутого миропонимания должна вызывать сомнение хотя бы потому, что  всякое конкретное мировоззрение находится  в движении. Наши представления о  мире постоянно изменяются. Мы говорим  о собственном горизонте познания, который может расширяться. Чтобы  раздвинуть рамки наших познаний, существует множество различных  образовательных систем, книг и т.п. [3, с.46]