Жены декабристов

Наиболее ценные вещи и деньги должны были храниться в губернском казначействе и пользоваться ими можно было только с разрешения начальства. Кроме того, дамы должны были ежемесячно отчитываться в собственных расходах перед комендантом С.Р.Лепарским, который был вправе задерживать присылаемые им суммы. Все письма проходили обязательную цензуру коменданта, затем канцелярии иркутского генерал-губернатора, и, наконец, III Отделения в Петербурге. "Милая матушка, какое мужество надо иметь, чтобы жить в этой стране! Счастье для Вас, - сообщает княгиня М.Н. Волконская свекрови, - что нам запрещено писать Вам открыто".[17] Но, несмотря на это, дамы смело защищали своих мужей и их товарищей.

Николай I предоставил каждой право развестись с мужем - «государственным преступником». Однако женщины пошли против воли и мнения большинства, открыто поддержав опальных. Они отрешились от роскоши, оставили детей, родных и близких и пошли за мужьями, которых любили. Добровольное изгнание в Сибирь получило громкое общественное звучание.

Сегодня трудно представить себе, чем была Сибирь в те времена: «дно мешка», конец света, за тридевять земель. Для самого быстрого курьера - более месяца пути. Бездорожье, разливы рек, метели и леденящий душу ужас перед сибирскими каторжниками - убийцами и ворами.

1.2. Путь Е.И.Трубецкой в Сибирь

«Я готова пройти семьсот верст, которые отделяют меня от мужа, по этапу, плечом к плечу с каторжниками, но только не тяните больше, прошу вас, отправьте меня сегодня же!» (Е. И. Трубецкая — И. Б. Цейдлеру)[18]

Екатерина Ивановна Трубецкая первая из жен декабристов обратилась к Николаю I с просьбой разрешить ей последовать за мужем.

Ее отца, французского эмигранта графа И. С. Лаваля, знал весь аристократический Петербург. В его сохранившемся до наших дней роскошном особняке на Английской набережной собиралось избранное петербургское общество.

Здесь давались балы, и в этом зале незадолго до 14 декабря 1825 года великий князь Николай Павлович танцевал мазурку в паре с дочерью графа Лаваля, Екатериной Ивановной.

14 декабря 1825 года великий князь Николай Павлович стал императором Николаем I, а муж Екатерины Ивановны, декабрист князь Сергей Петрович Трубецкой, оказался в Петропавловской крепости и приговорен был к вечной каторге...

Получив разрешение на поездку, Трубецкая выехала в Сибирь 24 июля 1826 года, на другой день после отправки на каторгу мужа.

Она даже отдаленно не представляла себе, что ждет ее в этом крае отверженных, в этой стране изгнания, и не знала, уезжая, что она навсегда расстается со всеми друзьями своего короткого, так быстро промелькнувшего счастья.

В этот далекий сибирский путь ее со слезами на глазах провожал отец, граф Лаваль. Дочь не плакала. И отца убеждала не плакать. Она говорила, что детей у нее нет и ее долг — быть с мужем в тяжелые для него дни. Она просила отца простить ее...[19]

Карета тронулась по набережной Невы. Сенатская площадь и памятник Петру I. Напротив — здание Академии художеств.

Вдали — силуэт Петропавловской крепости, откуда только что увезли на каторгу ее мужа, и на другом берегу — громада Зимнего дворца, где она не раз танцевала на придворных балах. Она проклинала сейчас его державного хозяина.

Начался долгий и томительный путь. На тысячи верст потянулись перед глазами Трубецкой безбрежные сибирские просторы, часто безлесные и безрадостные. Нужно было проехать десятки верст, чтобы добраться от одного селения до другого.[20]

По этому бескрайному тракту длинной цепью, звеня кандалами, холодные и голодные, шли в Сибирь партии арестантов и каторжников. Чтобы скрасить свою горькую долю и облегчить тяжкий путь, они пели. Это были печальные, трогательные и надрывные песни, которые русский народ сложил про Владимирку, про Сибирь, про каторгу.

Далекий Сибирский тракт был полон опасностей. Часто сбивались с пути. Время от времени встречались голодные стаи волков.

В Красноярске заболел провожатый Трубецкой, секретарь ее отца, француз Воше, и она поехала дальше одна. В пути сломалась карета, она продолжала путь на перекладных почтовых лошадях. В Иркутске ей неожиданно посчастливилось встретиться с мужем.

Здесь находились восемь декабристов, остановившихся по пути в Нерчинские рудники. Окруженные казаками, они собирались уже сесть в ожидавшие их тройки, когда к ним неожиданно подъехала молодая женщина и осведомилась, с ними ли князь Трубецкой. Это была княжна В. М. Шаховская, невеста приговоренного к двенадцатилетней каторге декабриста П. А. Муханова. Чтобы быть ближе к любимому, она приехала в Сибирь с сестрой, бывшей замужем за декабристом А. Н. Муравьевым, сосланным без лишения чинов и дворянства.

— Екатерина Ивановна Трубецкая едет вслед за мною,— сказала она встретившемуся ей декабристу Оболенскому.— Она непременно хочет видеть мужа...[21]

Начальство, увидев Шаховскую, начало торопиться с отъездом. Декабристы нарочно медлили. И в тот самый момент, когда больше уже нельзя было тянуть и тройки тронулись, подъехала Трубецкая.

Конвойные не успели оглянуться, как Трубецкой соскочил с повозки и обнял жену.

Свидание длилось недолго. Декабристов увезли, а Трубецкая осталась в Иркутске, но выехать отсюда скоро ей не пришлось: здесь ее ожидали бесконечные и мучительные объяснения с иркутским губернатором Цейдлером.

Последовавшие за мужьями жены декабристов поставлены были в Сибири в совершенно особое, исключительно тяжелое положение.

Генерал-губернатором Восточной Сибири был в то время Лавинский. Каторга была подчинена ему, и его беспокоили распространившиеся слухи, что вслед за мужьями туда собираются ехать их жены. Княгиня Трубецкая, княгиня Волконская и Муравьева, урожденная графиня Чернышева, уже получили разрешение на поездку. Таких высоких представительниц аристократического Петербурга еще никогда не было на каторге, и перед Лавинским, естественно, встал вопрос, в какие условия жены осужденных должны быть поставлены в 'Сибири и как держать себя с ними.

Лавинский знал злобное настроение и мстительную непримиримость Николая I, знал, что царь не хочет пускать в Сибирь жен декабристов, и понимал, что и сами декабристы и их жены должны быть поставлены в Сибири вне общего положения о ссыльнокаторжных, вне закона. Чтобы выяснить вставшие перед ним вопросы, Лавинский приехал в Петербург.

Он обратился за советом к начальнику Главного штаба, генерал-адъютанту Дибичу, и ознакомил его со своими соображениями по этому поводу. Дибич знал, что вопрос этот занимает и самого Николая I, и в тот же день, утром 31 августа 1826 года, доложил царю «соображения» Лавинского.[22]

Царь ответил необычайно быстро. Он приказал немедленно и секретно создать для обсуждения вопроса особый комитет, который собрался в тот же день, 31 августа, в семь часов вечера. Уже на следующий день, 1 сентября, Лавинский срочно направил иркутскому губернатору Цейдлеру для сведения и исполнения исключительно жесткие правила, регулировавшие положение жен декабристов на каторге и в ссылке.

Правила эти не были официально опубликованы, но, утвержденные Николаем, приобретали силу закона. Они лишали жен декабристов самых элементарных, установленных законом человеческих прав...

Приехав в Иркутск, Трубецкая обратилась к Цейдлеру за разрешением следовать дальше. Выполняя полученную из Петербурга инструкцию, губернатор уже при первом свидании стал убеждать Трубецкую вернуться обратно.

Трубецкая отказалась. Тогда Цейдлер дал ей подписать документ, выработанный петербургским секретным комитетом на основании представленных Лавинским соображений. Трубецкая подписала эти суровые условия и просила Цейдлера не задерживать ее.

Цейдлер ознакомил ее с рядом новых ограничений, установленных по указанию Николая I для жен декабристов. В них говорилось, что: необходимые женам декабристов средства на жизнь они могли получать до смерти своих мужей лишь через посредство начальства, но и эти деньги имели право расходовать согласно особым строгим правилам; после смерти мужей женам декабристов возвращались все их прежние права, как и право распоряжаться своими доходами, но все это лишь в пределах Сибири; возвращение же их в Россию могло иметь место лишь после смерти мужей, с высочайшего на то каждый раз разрешения и с определенными, установленными для жен декабристов ограничениями.

Николай I добавлял к этим ограничительным правилам, что он и «не предполагает в делах сего рода допускать каких-либо исключений».[23]

Трубецкую и эти новые ограничения не смутили. Она подписала документ и просила Цейдлера отправить ее наконец. Но губернатор имел четкие и ясные указания из Петербурга о том, как вести себя дальше, чтобы все же не допустить жен декабристов на каторгу, к мужьям. В них говорилось: «С тем вместе должно обратиться к убеждению, что переезд в осеннее время через Байкал чрезвычайно опасен и невозможен, и представить, хоть мнимо, недостаток транспортных казенных судов... и прочие тому подобные учтивые отклонения, а чтобы успех в оных вернее был достигнут, то ваше превосходительство не оставите принять и в самом доме вашем, который без сомнения будут они посещать, такие меры, чтобы в частных с ними разговорах находили они утверждение таковых убеждений».[24]

Все эти и «прочие тому подобные учтивые отклонения» Цейдлер пустил в ход, но Трубецкая, ссылаясь на данное ей царем разрешение, требовала, чтобы Цейдлер не задерживал ее больше.

У губернатора были, однако, указания из Петербурга и на этот счет. Ему предписывалось в случае, если, несмотря на все эти меры, жены декабристов останутся непреклонными в своем решении следовать за мужьями, «переменить совершенно обращение с ними, принять в отношении к ним, как к женам ссыльнокаторжных, тон начальника губернии, соблюдая строго свои обязанности...».[25]

Вот перед этой глухой стеной и оказалась приехавшая в Иркутск Трубецкая. Ей, первой выехавшей из Петербурга в Сибирь к осужденному мужу, пришлось особенно трудно: она должна была подписать документ, который на многие годы вперед определял бытие ее самой и жен остальных декабристов, бытие их мужей и всех декабристов.

К ней первой губернатор Цейдлер применил полученные из Петербурга инструкции и с нею держал себя особенно твердо и настойчиво. Цейдлер прекрасно понимал, что, если ему не удастся отклонить Трубецкую от поездки к мужу, он тем самым откроет путь в Сибирь и женам других декабристов.

Трубецкая, а вслед за нею и Волконская должны были проявить — и проявили — огромную силу воли, настойчивость и смелость, чтобы пробить эту стену, воздвигнутую Николаем I между декабристами и их близкими...

Трубецкой был доставлен из Петербурга в Иркутск в ночь на 29 августа 1826 года, а в ноябре жена его получила от него из Нерчинского завода письмо и сразу же ответила, но вырваться из цепких рук иркутского губернатора сумела не скоро. Месяц за месяцем проходил в этой мучительной борьбе Трубецкой с Цейдлером.

Трубецкая оставалась тверда. Муж писал ей из Благодатского рудника в письме от 23 декабря:

«Я знаю, что ты готова перенести все, чтобы быть со мною... но не могу не желать, чтобы предстояло тебе менее переносить; унижений я для тебя, равно как и для себя, нисколько не боюсь, ибо истинно так же мыслю, как и ты, что уничтожить человека могут только дурные дела...»[26]

Письма мужа укрепляли волю и мужество Трубецкой. Но Цейдлер не сдавался. Генерал-губернатор Лавинский возлагал на него всю ответственность за отъезд жен декабристов из Иркутска на каторгу и писал ему: «Сообразив сие и зная, что жены осужденных не иначе могут следовать в Нерчинск, как через Иркутск, я возлагаю на особенное попечение вашего превосходительства употребить все возможные внушения и убеждения к остановлению их в сем городе и к обратному отъезду в Россию».[27]

Видя, что ужасы каторги и будущие тяжелые условия жизни в Сибири не пугают Трубецкую, Цейдлер сказался больным, и Трубецкая долго не могла добиться свидания с ним.

Трубецкая терпеливо ждала. Прошло уже пять месяцев со дня ее приезда в Иркутск, а Цейдлер не выпускал ее. Муж продолжал ей писать с каторги, он не переставал надеяться на ее приезд.

Наконец Цейдлер принял ее. Видя, что никакими доводами не сломить волю Трубецкой, он объявил ей, что разрешает дальнейшее путешествие, но только по этапу, вместе с каторжниками, под конвоем. При этом он предупредил Трубецкую, что на этапах люди мрут как мухи: отправляют пятьсот человек, а доходят до места не более трети.

Трубецкую не остановило и это...

Цейдлер не выдержал и дал наконец разрешение. Это было 19 января 1827 года. Трубецкая в тот день выехала и скоро прибыла в Большой Нерчинский завод. Здесь начальник рудников Бурнашев дал ей подписать новый, еще более ограничивавший права жен документ. Эта новая подписка обязывала Трубецкую: не искать никакими путями свиданий с мужем, за исключением разрешенных, не чаще двух раз в неделю; не передавать мужу никаких вещей, денег, бумаги, чернил, карандашей и ничего от него не принимать, особенно писем, записок и бумаг; никому не писать и не отправлять и ни от кого не получать писем, иначе как только через коменданта; никому не продавать и не дарить своих вещей, вести приходо-расходную запись своих денег и не иметь никаких денег, кроме хранящихся у коменданта; не передавать мужу спиртных напитков, а пищу — лишь через старшего унтер-офицера; свидания с мужем иметь лишь в арестантской палате и разговаривать с ним лишь на русском языке; никуда не отлучаться от места своего пребывания. И так далее, и так далее...

Трубецкая подписала этот документ и выехала в Благодатский рудник, где в двенадцати верстах от Большого Нерчинского завода находился ее муж. Она увидела его впервые сквозь окружавший тюрьму тын, в кандалах, в грязном, подпоясанном веревкой тулупчике, обросшего бородою. Вид его потряс молодую женщину...