Жены декабристов

Жены декабристов.

Нам известны имена одиннадцати спутниц первых русских революционеров-дворян. Они не были членами тайных обществ, не принимали участие в восстании 14 декабря 1825 года. Их имена вписаны в историю политической ссылки.

        Они отказались от всех доступных им благ, не побоялись лишиться привилегий своего класса и разделить с мужьями их участь, тяжесть тернистого пути. Они смело последовали в край каторги и ссылки. Русская передовая общественность справедливо расценила этот поступок жен декабристов, как акт огромного общественного звучания, а не только как подвиг любви и супружеской верности. Сам факт добровольного следования жен за «государственными преступниками», противниками самодержавия и крепостничества, их работа в Сибири в условиях строжайшего надзора получили большое политическое и широкое общественное значение.

       Создавая всевозможные препятствия к отъезду жен декабристов, Николай I ставил условием такого отъезда оставление детей в европейской России. Из всех препятствий это было самое жестокое. Шести женам пришлось пережить муки расставания с детьми.

       Безмерно тягостным был переезд в забайкальские «каторжные норы». Только героические усилия и неиссякаемая энергия этих женщин-декабристок дали им силу преодолеть расстояние в 7 тысяч верст, и притом в зимние вьюги, стужу. Они мчались туда, в край отверженных, по, бескрайнему кандальному тракту почти без остановок, обгоняя партии арестантов и каторжников.

Все женщины, по прибытию в Сибирь, давали подписку об отказе от семейной жизни. Свидания с мужьями разрешались по часу два раза в неделю в присутствии офицера. Поэтому женщины часами сидят на большом камне против тюрьмы, чтобы иногда перекинуться словом с узниками. Солдаты грубо прогоняли их, а бывало даже били.

Острог в Чите с трудом умещал всех узников. Поэтому уже в 1828 г. царь распорядился построить новую тюрьму для декабристов в Петровском заводе. Еще до отъезда в Петровский завод декабристки обратились к шефу жандармов с просьбой разрешить им жить в тюрьме, не разлучаясь с мужьями. Разрешение было получено. И женщины тут же начали борьбу с петербургской и сибирской администрацией за облегчение условий заключения.

Старые связи декабристок в столице, личное знакомство некоторых из них с царем удерживали иногда тюремщиков от произвола. Обаяние молодых образованных женщин, случалось, укрощало и администрацию, и уголовников.

         Уже с самого начала публичной поддержкой осужденных декабристов, добровольным изгнанием женщины создавали общественное мнение, которое впоследствии укрепляли, открыто признавая высокое благородство революционеров, рассматривая их выступление как проявление бескорыстного служения отечеству. Большая заслуга женщин и в том, что они, находясь в Сибири, связывали узников с внешним миром, с родными. Женщины писали от своего имени, копируя иногда письма самих декабристов, получали для них корреспонденцию и посылки, выписывали газеты и журналы, русские и иностранные. И эта деятельность принимала общественный характер, ибо информация о сибирских изгнанниках распространялась далеко за пределы родственного круга. Каждой женщине приходилось писать десять, а то и двадцать писем в неделю. Особенно обширный крут корреспондентов был у Волконской и Трубецкой, лично знакомых со многими родственниками каторжан: их «норма» доходила и до тридцати писем «в почту».

          Первой выехала в Сибирь Екатерина Трубецкая. В Иркутске она задержалась на целых полгода. На Благодатской каторге Трубецкая и Волконская прожили семь месяцев, когда в сентябре 1827 г., опасаясь «общего бунта всей Восточной Сибири», правительство соединило декабристов-каторжан в одном месте, в Читинском остроге.. В Читу декабристов начали доставлять с января 1827 г. Первой здесь обосновалась Александра Григорьевна Муравьева, в ее доме поначалу остановились благодатские жительницы Волконская и Трубецкая; еще в мае 1827 г. приехали в Читу жены Нарышкина и Ентальцева, в марте 1828 г. к ним присоединились Н. Д. Фонвизина, А. И. Давыдова в П. Е. Анненкова – Гебль, Анна Розен и Мария Юшневская.

С приездом в Читу жен наладилась постоянная связь декабристов с родными. Так как самим заключенным было запрещено писать письма, то это делали за них женщины. Они распределили между собой всех декабристов и стали писать о них к своим родным, а те, передавали известия по назначению. На имя жен декабристов приходили газеты и журналы, в том числе и иностранные.

Екатерина  Ивановна Трубецкая

(1800 — 1854)

Екатерина Ивановна Трубецкая была дочерью француза Лаваля, бежавшего в Россию в начале Французской революции, и Александры Григорьевны Козицкой, владелицы большого медеплавильного завода, золотых приисков, происходившей из богатого купеческого рода. Детство и юность Каташи (как ласково называли свою дочь родители) протекали счастливо и безоблачно. Счастливым оказался и ее брак в 1821 году с богатым и родовитым князем Сергеем Петровичем Трубецким, заслуженным героем войны 1812 года. Любовь супругов была взаимной и страстной.

  15 декабря полковник был арестован, несостоявшийся диктатор восставших, Трубецкой. Екатерина Ивановна  вышивала, по слухам, знамя для повстанцев, но оно не понадобилось.

Екатерина Ивановна Трубецкая сразу и безоговорочно поддерживала мужа. Она была первой женщиной, которая уже в июле 1826 г., на следующий день после отъезда мужа, отправилась вслед за ним. В Красноярске сломалась карета, заболел провожатый. Трубецкая продолжает путь одна. В Иркутске губернатор Цейдлер долго запугивает ее, требует  письменного отречения от всех прав — Трубецкая подписывает. Через несколько дней губернатор объявляет бывшей княгине, что она продолжит путь вместе с уголовными преступниками. Она согласилась.

Прибыв, она увидела, что тюрьма, тесная и грязная, состояла из двух комнат, соединенных сенями: в одной размещались беглые уголовники, пойманные и водворенные на место, в другой — разжалованные дворяне, декабристы. Трубецкая, увидев сквозь щель тюремного забора мужа, бывшего князя, в кандалах, в коротком оборванном тулупчике, подпоясанном веревкой, упала в обморок. 

Аристократка Трубецкая, привыкшая к изысканной кухне, иногда вынуждена была «сидеть на черном хлебе с квасом». Эта избалованная княгиня в Благодатском руднике ходила в истрепанных башмаках и отморозила себе ноги, так как из теплых башмаков сшила шапочку товарищу мужа.

МАРИЯ НИКОЛАЕВНА ВОЛКОНСКАЯ

(1805-1863)

Дочь известного героя 1812 г. Н.Н. Раевского, она восемнадцати лет, по воле отца, вышла замуж за генерала князя С.Г. Волконского, бывшего гораздо старше ее. 

    Как и жены других декабристов, она узнала о существовании Тайного общества только тогда, когда большинство заговорщиков уже было в крепости. Больная, едва оправившаяся от тяжелых первых родов, Волконская сразу, без колебаний, не только стала на сторону мужа и его товарищей, но и поняла, чего требует от нее голос долга. Когда стал известен приговор, она решила, что последует за мужем в Сибирь, и осуществила это решение вопреки всем препятствиям, исходившим от семьи Раевских и от правительства.

      Барон Розен в своих записках так характеризует Волконскую: “Молодая, стройная, более высокого, чем среднего роста, брюнетка с горящими глазами, с полусмуглым лицом, с гордой походкой, она получила у нас прозванье дева Ганга. Она никогда не выказывала грусти, была любезна с товарищами мужа, но горда и взыскательна с комендантом и начальником острога ”.

Решение Волконской оставить младенца-сына, горячо любимого отца, семью и друзей, чтобы последовать за мужем, приговоренным к двадцати годам каторжных работ и вечному поселению в Сибири, вызывает у Пушкина восхищение ее мужеством, верностью долгу, преклонение перед ее гражданским подвигом.

Свой портрет с сыном Мария Николаевна специально заказала П. Ф. Соколову для передачи мужу в Сибирь: все тридцать лет пребывания Волконских на каторге и поселении он служил единственным напоминанием об их первенце, вскоре умершем (1826-1828).

Волконская нашла мужа в Благодатском руднике и поселилась рядом с ним, вместе с своей подругой, княгиней Екатериной Трубецкой, в маленькой избушке. Бодро и стойко исполняли они свой долг, облегчая участь не только мужей, но и остальных узников. К концу 1827 г. их перевели в Читу, а в 1830 г. их переселили на Петровский завод, где специально для них был выстроен большой острог; там разрешили поселить и жен их. Камеры были тесные и темные, без окон; их прорубили после долгих хлопот, по особому высочайшему разрешению. Но Волконская была рада, что может жить там с мужем, в их каморке, которую она украсила, чем могла; по вечерам собирались, читали, спорили, слушали музыку.

     В 1837 г. Волконского перевели на поселение в село Урик, под Иркутском, а в 1845 г. ему позволили жить в самом Иркутске. Эта вторая половина ссылки была бы гораздо легче первой, если бы не постоянная тревога за детей. Из четверых, родившихся у нее в Сибири, остались в живых только сын и дочь, и их воспитание наполняло ее жизнь.

Муравьева  Александра Григорьевна

(1804 —1832)

Александра Григорьевна Муравьева (урожденная Чернышева) происходила из знатной и богатой семьи Чернышевых. Отец Александры Григорьевны граф Григорий Иванович владел имениями во многих российских губерниях. Сашенька выросла в дружном и счастливом дворянском гнезде. Шесть сестер и брат нежно любили друг друга. Девочки получили образование, основанное на изучении литературы, искусства и музыки.

В 1822 году она выходит замуж за Никиту Михайловича Муравьева, принадлежавшего к высокопоставленной и просвещенной семье Муравьевых.

В день восстания Никиты Михайловича не было в Петербурге. Однако очень скоро на следствии всплыло его имя. Он вместе с женой находился в Тагине, когда из Петербурга прибыли с ордером на арест. В последний момент перед расставанием Никита Муравьев на коленях просил у жены прощения за то, что не рассказал ей о своей тайной деятельности, способной привести к гибели.

Александра Григорьевна устремляется вслед за мужем в Петербург. Она поддерживает непрерывные связи с верхами столичного общества, быстро узнает о содержании сделанных показаний, выясняет настроение в правительственных кругах, добивается личных свиданий, подробно информирует семью. Сожаления окружающих усиливают ее страдания.

Задолго до вынесения приговора, она, предвидя дальнейшее, заранее хлопочет о разрешении разделить участь мужа. Отправляясь в Сибирь за мужем, Муравьева разлучалась со своими детьми, родителями и сестрами, подписала жесткие условия, согласно которым она теряла дворянский титул, имущественные и наследственные права, ей запрещалось возвращаться в европейскую Россию, а дети, рожденные в Сибири, теряли право ношения фамилии отца и становились казенными крестьянами.

Муравьева первой из жен декабристов приехала в Читу. Здесь на краю света она надеялась все же обрести счастье рядом с любимым. Однако по приезде сюда ее уведомили, что видеться с мужем она может не чаще 2 раз в неделю. Александра Григорьевна поселяется в доме напротив тюрьмы, чтобы кроме установленных законом свиданий иметь возможность каждый день видеть издалека мужа и брата, возвращающихся с работы.

Тоска по оставленным детям нестерпимо мучит Александру Григорьевну. Чтобы как-то утолить ее, она просит свекровь заказать хорошему художнику их портреты. В октябре 1827 года пришла посылка. Александра Григорьевна развернула ее, и на нее глянули лица ее детей.

Нарышкина Елизавета Петровна

(1801-1867)

Елизавета Петровна Нарышкина (урожденная графиня Коновницына) происходила из прославленного дворянского рода. Она была единственной дочерью и любимицей в родительском доме, получила прекрасное образование, обладала остроумием, хорошо музицировала, пела, имела способности к рисованию. Ее приняли ко двору, она стала фрейлиной императрицы.

В 1824 году Елизавета Петровна вышла замуж за полковника Тарутинского пехотного полка Михаила Михайловича Нарышкина, человека светского, богатого и знатного. Он был членом Союза Благоденствия, затем Северного общества.

В 1825 году участвовал в подготовке восстания в Москве. В начале 1826 года последовал приказ о его аресте. Елизавета Петровна ничего не знала о противоправительственной деятельности мужа, и произошедшее было для нее жестоким ударом. Он был осужден по четвертому разряду к каторжным работам на 8 лет.

У Нарышкиных не было детей. Их единственная дочь умерла в Москве еще до осуждения отца. Ничто не задерживает Елизавету Петровну в России. Избалованную, выросшую в роскоши женщину не смутили суровые условия, в которые ставились жены, пожелавшие разделить участь мужей: лишение дворянства, имущественных прав, права возвращения в европейскую Россию до смерти мужа и многое другое.

В мае 1827 года Е.П. Нарышкина приезжает в Читу. Издали виден окруженный частоколом острог. Она заглядывает в щель и видит мужа в тюремной одежде, в цепях. Она громко зовет его. Он узнает голос жены и подбегает к частоколу. Тюремный вид мужа, звон кандалов так поражает Елизавету Петровну, что она теряет сознание. Ее приводят в чувство, разрешают свидание с мужем.

Елизавета Петровна втягивается в жизнь колонии декабристок. Учится вести хозяйство, ходит на свидания с мужем 2 раза в неделю. Бывали и непредусмотренные законом встречи. Щели в частоколе острога позволяли разговаривать. Елизавета Петровна приносила стул, садилась и разговаривала с мужем и его товарищами. По вечерам она писала десятки писем родственникам заключенных в Россию.

Елизавета Петровна обладала сложным, не очень общительным характером, при первом знакомстве могла показаться гордой и высокомерной, но товарищи по изгнанию смогли по достоинству оценить скрывающиеся под этим доброту, самоотверженность, стремление помочь в беде.