Становление и развитие правовой системы Византии

По примеру Законов XII таблиц Кодекс, который является собранием императорских конституций, был разделен на 12 книг, причем каждая книга, как и в других частях Свода, делится на титулы с особым заглавием, а последние — на фрагменты. В книге 1 рассматриваются вопросы церковного права и христианской теологии и officia различных императорских чиновников, книги 2—8 посвящены различным вопросам частного (гражданского) права, книга 9 — уголовное право (преступления и наказания и т. д.); книги 10—12 — положения о государственном управлении.

Рукописи Кодекса очень рано стали подвергаться различным сокращениям: выпускались греческие конституции, вычеркивались и многие латинские. Тогда же были вовсе заброшены 3 последние книги, и под именем Кодекса разумелись только первые 9 книг. Когда же эти 3 последние книги стали снова циркулировать, то еще долго носили особое заглавие Tres Libri. Рукописей кодекса мы тоже имеем довольно много, так что из сопоставления их можем устранить все сокращения и выпуски и установить более или менее подлинный текст. Лучшими из рукописей признаются Веронская VIII столетия, Парижская и Дармштадтская.

Наконец, четвертую часть Юстиниановского законодательства составляют Новеллы. В то время как кодекс, дигестьт и институции были написаны на латинском языке, громадное большинство новелл было издано уже на языке греческом, что являлось серьезной уступкой со стороны императора, пропитанного римскими традициями, требованиям действительной жизни. В одной новелле Юстиниан писал: «Мы этот закон написали не на отечественном языке, но на разговорном греческом, чтобы закон всем был известен из-за легкости понимания».

Сам Юстиниан, несмотря на свое намерение, не собрал в одно целое выходившие при нем новеллы. Но некоторые частные сборники новелл были составлены во время его правления. Как было указано выше, официального собрания новелл, изданных Юстинианом после Codex repetitae praelectionis (534 года), мы не имеем, но до нас дошли некоторые частные сборники их. Древнейший сборник этого рода принадлежит Константинопольскому профессору Юлиану, составлен он был около 556 г. и содержит в себе 122 новеллы Юстиниана; сборник этот обычно называется epitome Juliani [7, с. 242]. Кроме него, уже глоссаторам было известно другое собрание из 134 новелл, изданных между 535—556 гг., собрание, которому дано было имя Аш.Ьептлсит, Наконец, еще позже стало известно третье собрание, содержащее 168 новелл на греческом языке. В современных изданиях новеллы перенумерованы; каждая из них состоит из введения, текста и заключения; текст разделяется на главы. Способ цитирования: Nov 118 сар. 4.7. Новеллы рассматриваются как последняя часть законодательства и являются одним из самых важных источников для внутренней истории его эпохи.

ГЛАВА 3

РАЗВИТИЕ ВИЗАНТИЙСКОГО ПРАВА В VIII—-XIV ВВ

3.1 Эклога и Прохирон: причины создания, источники, структура, новеллы, значение

Эклога (726 г, н.э.) представляла собой сокращенную выборку-компиляцию из кодификации императора Юстиниана, а также последующих актов византийских императоров, с целью сделать законодательство более доступным для населения, так как была составлена не на латыни, а на греческом языке. Эклога отразила в себе изменения, произошедшие в общественной и политической жизни Византийской империи, приблизив законодательство к нормам христианской морали. В Эклоге отражены тенденции к усилению института частной собственности и к централизации управления. Были сокращены поводы к разводу, увеличены имущественные права женщин. Хотя в Эклоге было закреплено рабство, она отражала более высокую ступень развития феодальных отношений, в частности, процедура отпуска рабов на волю значительно упрощалась [5, с. 57-70].

Эклога - это первый после Юстинианова Корпуса официального законодательного свод, призванный сыграть выдающуюся роль в истории византийского права. По своей структуре труд делился на 18 небольших титулов, охватывающих вопросы семейного и брачного права, дарений, наследственного права, опеки и попечительства, положения рабов, купли-продажи, займа, эмфитевсиса, найма, свидетелей, имущественных отношений стратиотов и других должностных лиц, наказаний за преступления, наконец, вопросы военного права, впервые вводимого здесь в официальное византийское законодательство. Совершенно новым и наиболее оригинальным разделом явился знаменитый «пенальный» титул Эклоги. Этот титул, тем не менее, занимает 1/5 часть всего объема и 1/3 часть общего количества глав. Предложенная Эклогой система наказаний во многом отлична от той, которая действовала в прежнем законодательстве. Она предусматривает для различных категорий уголовных преступлений, телесные и членовредительские наказания: битье палками или плетью, отрезание носа, вырывание языка, отсечение рук, ослепление, бритье головы, выжигание волос и др. И хотя сами по себе такого рода наказания не были, по-видимому, новшеством (ведь еще в 13-й главе 134-й новеллы Юстиниана упоминается такая жестокая форма увечья, как отсечение у преступника всех четырех конечностей), масштабы и широта спектра их применимости — это характерная черта именно Эклоги [11, с. 103].

Говоря о Приложении к Эклоге, следует остановиться еще на одном обстоятельстве: помимо уже отмеченных 100 статей, разбитых на 14 групп, в его состав, как правило, включались четыре относительно крупных и достаточно самостоятельных памятника, четыре «закона» Земледельческий, Военный, Морской и Моисеев. Независимо от чрезвычайно сложного и дискуссионного вопроса о времени возникновения этих памятников, мы вправе предположить, что они мыслились юристами того времени как дополнение к Эклоге, учитывались ее составителями, а при включении их в состав Приложения претерпели, возможно, какие-то редакционные модификации в духе приспособления к Эклоге. Во всяком случае, вышеназванные «законы», как и сама Эклога, являются новым, уже не собственно научным типом правовой литературы, но творением того поколения юристов, которое ориентируется не на классические примеры, а на удовлетворение острой потребности населения в упрощенных, кратких и понятных каждому неспециалисту правовых сборниках. Сказанное особенно относится к Земледельческому закону, который представлял собой свод юридических норм, регулирующих жизнь сельской общины, и являлся, очевидно, частной, но признаваемой государством компиляцией, основанной на сочетании обычного эллинистического и варварского права с нормами

действовавшего римско-византийского законодательства. Адекватно отражая социально-экономические отношения в крестьянской общине, закон давал ответ на наиболее типичные конфликтные ситуации, возникавшие в этой среде, и таким образом заполнял лакуну, которая была оставлена более ранними законодательными памятниками, в том числе и Эклогой, которая вообще не касается вопросов аграрного строя, деревни. Близость обоих памятников видна не только при сопоставлении языковых форм и синтаксических оборотов, не только из разительного стилистического сходства и сходства в системе наказаний, на что обращали внимание уже ученые ХТХ столетия, но и тем, что Эклога и Земледельческий закон воспринимались как нечто единое еще в средние века.

Так, редактор одной из переработок Эклоги, известной под названием Эклоги, измененной по Прохирону, сделал попытку добиться полного слияния с нею Земледельческого закона. Он исключил вообще из текста целый ряд глав, рассеял некоторые другие по разным титулам Эклоги, измененной по Прохирону, а в оставшуюся от первоначального текста Земледельческого закона часть ввел целый ряд интерполяций различного происхождения, разбил весь этот юридический материал на две группы, образовав из них титулы 25-й и 26-й Эклоги, измененной по Прохирону [10, с. 126]. Менее оригинальны, в отличии от Земледельческого закона, два других — Морской и Военный, из которых первый представляет собой, по-видимому, частную запись обычного морского права, признаваемую, однако, государством, несмотря на некоторые отличия от Юстинианова законодательства. Возникновение особого Морского закона как плода деятельности какого-то юриста могло быть связано с потребностями возросшей в те времена морской торговли и товариществ, связанных с нею. Сводом норм права, регулирующих наказания военнослужащих, совершивших уголовные преступления или дисциплинарные проступки, является Военный закон 9, который состоит из 41 статьи и распадается по источникам заимствованного материала на три части; первая содержит статьи, аналогичные 6—8-й главам книги I «Стратегикона» Маврикия, в то время как вторая и третья части содержат переработанные нормы Дигест и Кодекса, а также нормы, которые соответствуют некоторым статьям Эклоги и таким позднейшим законодательным сводам, как Прохирон и Василики. Несколько отличающийся от предыдущих законов так называемый Моисеев закон (подлинное заглавие в переводе звучит так: «Выборка из данного богом израильтянам через Моисея закона».

Он представляет собой не что иное, как собрание 70 эксцерптов из Септуагинты (Пятикнижия) и включает сформулированные в Ветхом завете морально-религиозные предписания и нормы социального поведения, включая и знаменитые 10 заповедей, якобы собственноручно начертанные богом Яхве на каменных скрижалях и врученных им Моисею на горе Синай. Все эти отрывки являются почти дословными извлечениями из текста Септуагинты, лишь слегка подвергнутого купюрам, перефразировке или стилистическому редактированию [9, с. 48-50]. Они сгруппированы в 50 глав, которые состоят из одного или нескольких тематически связанных текстов и снабжены рубриками, дающими сведения о содержании и происходящими, очевидно, от самого компилятора. Компилятор, а также современные ему и более поздние составители юридических сборников явно рассматривали эти заповеди и предписания в качестве юридических норм, а сам закон в качестве юридического памятника, о чем свидетельствует и тот факт, что он встречается исключительно в юридических и канонических рукописях, а в титуле 39 уже упоминавшейся Эклоги, измененной по Прохирону, содержится большое количество статей, заимствованных из этого памятника. Так, общей чертой уголовного кодекса, по Эклогадию, является отказ от введенной в Эклоге системы членовредительских наказаний и восстановление смертной казни, правда, с ограничением свободы судьи в выборе способа совершения казни: предписывается исключительно «смерть от меча», т. е. обезглавливание. Но даже и в тех случаях, когда Эклогадий сохраняет введенную Эклогой санкцию, он не следует буквально тексту Эклоги, всякий раз смещая акценты в трактовке объективной и субъективной объективной и субъективной сущности правонарушения в сторону ужесточения санкции. Показательна в этом отношении трактовка такого преступления, как убийство.

В Эклогадии число норм об убийстве сокращено до против тех пяти, что содержатся в Эклоге, причем акцент в нем ставится на дихотомии понятий «предумышленного» и «непредумышленного» убийства. Эта дихотомия, не имеющая терминологической опоры в Юстиниановом законодательстве, сближает текст Эклогадия с текстом Эклоги, которая также различает предумышленные и непредумышленные убийства, но в то же время и отдаляет от нее, так как упраздняет промежуточные ступени, наличествующие в Эклоге. Поэтому не следует отождествлять по содержанию понятие предумышленного убийства Эклогадия с одноименным понятием Эклоги. Наказания за убийство человека в Эклогадии суровее, чем в Эклоге, так как, введя неизвестное Юстинианову праву деление убийств на предумышленные и непредумышленные, он в то же время отверг примененный Эклогой принцип более снисходительного отношения к убийствам, совершаемым в состоянии аффекта, и фактически включил в понятие убийства, совершаемого из явного или потенциального умысла, покушение на убийство [1, с. 201 ]. Судя по состоянию рукописной традиции, Эклогадии сам по себе не имел большого распространения. Но зато в соединении с Эклогой он послужил основой для создания нового юридического сборника — Частной Распространенной Эклоги, возникшей, возможно, в период с 829 по 870 г. в Южной Италии.

Анализ содержания компиляции и сопоставление ее норм с соответствующими нормами Эклоги позволяют составить о ней впечатление как о новом типе частного юридического руководства, автор которого пытался согласовать Эклогу и Эклогадии, но с явным предпочтением последнего, его общей идейной направленности. Во всяком случае, мы вправе констатировать, что автор Частной Распространенной Эклоги создал свой собственный труд. Особый интерес представляют те ее нормы, которые отсутствуют в собственно Эклоге. Так, новыми по отношению к Эклоге являются: статья о браках, заключаемых посредством письменного договора, которая, по-видимому, является фрагментом какой-то утраченной новеллы Льва III; статья, носящая название «О наследстве сирот» и содержащая законоположение, по которому предписывается, что наследство детей-сирот, умерших в малолетнем возрасте, не переходило к их матери, ибо доля, причитающаяся на ребенка, переходит к братьям умершего по отцу. Новшеством по отношению к Эклоге являются и две статьи об уходе в монастырь как причине расторжения брака, заключенного по устному соглашению или по письменному, и об имущественных последствиях этого акта для супругов, наследников и монастыря. Явное и благожелательное внимание автора компиляции к вступлению в монастырь как причине расторжения обручения и брака обнаруживает в нем скорее иконопочитателя, чем иконоборца, и служит доказательством того, что автор создавал свое произведение после восстановления иконопочитания.

Важны статьи о даче денег под проценты с определением максимально допустимого процента, фактически легализовавшая ростовщичество, о «морской ссуде» под процент, о запрете заимодавцу брать землю в ипотеку при займе крестьянами денег [7, с. 242]. В большинстве случаев Частная Распространенная Эклога опирается на нормы Юстинианова права и иногда расходится с Земледельческим законом. Вместе с тем черты нового проявляются и в этом юридическом памятнике.

В статьях 45—49 титула 17 Эклоги рассматриваются различные формы преступлений, связанных с убийством человека. Иногда Эклога в этих вопросах следует за Юстиниановым законодательством. Но вместе с тем в явном стремлении дать более точную оценку объективной и субъективной природы преступления, дифференцировать наказания в соответствии с вводимыми различиями степени виновности и тем самым ограничить свободу судьи в оценке доказательств и в определении меры наказания она существенно   отклоняется от соответствующих норм Юстинианова законодательства, содержащихся, в частности, в Дигестах и Кодексе. К тому же относительно небольшое число норм Эклоги, направленных на предотвращение убийств и телесных повреждений, не могло исчерпать всего разнообразия частных проблем, встающих в ходе расследований подобного рода преступлений, например степени виновности, соучастия [3, с. 303].

Еще более ощутимой была нехватка в Эклоге норм, карающих за преступления против веры, которым она посвятила всего-навсего четыре статьи «пенального» титула. Правда, еретики караются, по Эклоге, даже строже, чем по Юстинианову законодательству,— «смертной казнью мечом». А в Кодексе Юстиниана для монтанистов предусматривались лишь имущественные санкции и ссылка. Принимая во внимание конкретную историческую обстановку в Византии УШ в., это вполне объяснимо: ведь еретики, являвшие собой в это время активную и мощную оппозиционную по отношению к правительству силу, представляли реальную опасность для византийского государства. Поэтому Эклога имела основания привлекать их к ответственности, причем не только к церковному суду, но и к светскому. Но если даже видеть под «монтанистами и манихеями» Эклоги всю совокупность еретических учений, имевших распространение в то время в Византии, то и тогда придется признать, что византийским судьям было в высшей степени затруднительно вести на основе Эклоги процессы, вызванные преступлениями против веры и вообще религии. Поэтому составители Приложения к Эклоге включили в него большую часть предписаний Юстинианова Кодекса о еретиках, позаимствовав их из первой книги сборника VI в., известного под названием Collectio Tripartita, где эти предписания препарированы и изложены уже на греческом языке. Характерно, что среди них отсутствуют отрывки из Кодекса, т. е. тексты, на основе которых было составлено предписание Эклоги о манихеях и монтанистах, что лишний раз и весьма наглядно свидетельствует о дополняющей роли Приложения.