Русь в эпоху феодальной раздробленности

 Есть у человека давняя привычка сравнивать «век нынешний и век минувший». XI столетие — в отличие от века Х — населено сотнями людей, известных летописцу. Это понятно. Ведь в XI веке возникает и само летописание, резко увеличившее объем наших знаний о прошлом. Сама летопись — как цельный рассказ о первых веках русской истории — оформляется, правда, в начале XII века, но в основу ее ложатся разнородные записи более ранней поры. 

Сталкивая между  собой показания источников —  письменных и вещественных, художественных и бытовых, — исследователи составили себе представление о главном. Это главное — вызревание пестрой политической картины, которую потом мы наблюдаем на протяжении веков, называя ее картиной феодальной раздробленности. 

Первая великая  усобица 1015—1018 годов сталкивает между собой отдельные земли Руси, вновь объединенные затем Ярославом. Смерть Ярослава снова расшатывает внешнее единство Киевского государства и дробит Русь. И снова — видимость единения при Владимире Мономахе. 

Система политических взаимоотношений опирается на развитие экономики. В XI веке впервые наглядно видна экономическая независимость Севера от Юга. Разные системы торговых связей, разные меры, разные деньги. 

Разные проблемы. Если Киев озабочен разделением церквей  и отношением к «латинянам», католикам, то в Новгороде главная опасность для государственной церкви — волхвы, жрецы древнего язычества... 

И масса нерешенных историками вопросов. Обилие противоречий. Вот наиболее заметные. Летописец  пишет о славянских племенах как  о явлении прошлого, которое стиралось развитием государственности. Но археологи только в XI веке различают эти племена по специфическим для них наборам украшений. В более раннее время их быт кажется, напротив, одинаковым. 

Торговые связи. На протяжении всего XI века русский Север активно торгует с Западной Европой. Поток, серебра, идущий с Запада, грандиозен, но он, как о каменную стену, разбивается о неуловимую границу с южными областями, куда серебряные монеты не проникают вовсе. В чем дело? 

Деньги. На севере обильно обращается западноевропейская монета. На юге монетных кладов нет, однако мелкие деньги постоянно упоминаются при описании южнорусских событий. Что их заменяло? 

Собственная монета чеканится в Киеве очень короткое время на рубеже X—XI веков, потом  чеканка ее полностью прекращается. Почему? 

Состав русских  княжеств в XI веке пополняется новой  территорией — Тмутараканью, занимающей Таманский полуостров и часть  Крыма. В конце того же столетия Тмутаракань  была утрачена Русью. Но когда она  была завоевана? 

В XI веке резко  увеличивается число русских  городов. Была ли тогда Москва? 

Список вопросов неограничен. В него могут войти  и крупнейшие проблемы, нерешенность которых ставит под сомнение многое из того, что признано решенным, и  вопросы частные, на первый взгляд необязательные. Однако логика решения любой крупной исторической задачи может быть уподоблена логике решения теоремы: попробуйте опустить хотя бы одно звено доказательства — теорема рассыплется.  

Вот две проблемы, две загадки. На первый взгляд, они не очень значительны, но от правильности их решения зависит оценка важнейших идей, воздействие которых не прекращалось столетиями.  
 

Сенсационное  преступление века. Убийца не обнаружен! 

Наверное, не было в истории древней Руси человека более ненавистного летописцам, чем Святополк — сын и преемник Владимира на киевском престоле. Его брат Ярослав назывался Мудрым, другой брат Мстислав — Красным, сын Владимира Мономаха Мстислав — Великим, Всеволода III уважительно прозвали «Большое Гнездо». А Святополка заклеймили прозвищем «Окаянный». Вот как описывает летописец его кончину: «И во время бегства напал на него бес, и расслабли суставы его, он не мог сидеть на коне, и несли его на носилках... и прибежал в пустынное место между Польшей и Чехией, и там кончил бесчестно жизнь свою. Праведный суд постиг его, неправедного, и после смерти принял он муки окаянного. Стоит могила его на этом пустынном месте и до сего дня, и исходит от нее смрад жестокий».  

А почему такое  случилось с князем Святополком, летописец разъясняет в том же рассказе: «Это бог явил в поучение князьям русским, что, если они еще раз совершат такое же, зная об этом, они ту же казнь примут, даже еще большую». Святополк был братоубийцей. От его руки пали его братья, как и он, сыновья Владимира Святославича, — Борис и Глеб. 

Обстоятельства  этого двойного убийства отвратительны  по своей жестокости. Борис спал в шатре. «И вот напали на него, как  звери дикие, из-за шатра и просунули  в него копья и пронзили Бориса, а вместе с ним пронзили и слугу  его, который, защищая, прикрыл его своим телом. Убив же Бориса, окаянные завернули его в шатер, положили на телегу и повезли, а он еще дышал. Святополк же, окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один из них извлек меч и пронзил его в сердце». 

А вот смерть Глеба. Узнав о смерти брата, Глеб молился со слезами, и «внезапно  пришли посланные Святополком погубить Глеба... Повар же Глеба именем Торчин, вынув нож, зарезал Глеба, как  безвинного ягненка». 

Вообще говоря, можно почти безошибочно утверждать, что смерть Бориса или Глеба, или  каких-то других братьев была предопределена. Последние годы Владимир, управлял Киевским государством руками своих  двенадцати сыновей, посаженных в разные русские города от Новгорода до Тмутаракани и от Полоцка до далекой Мерянской земли. Его смерть вела или к распаду государства, за которым последовала бы братоубийственная война, или же к его новой концентрации путем той же братоубийственной войны. 

Но вот погиб  братоубийца Святополк. Киев достался Ярославу. А на Руси воцарился мир. Хотелось бы добавить — и любовь. Но любить Ярославу было уже некого. Давайте посчитаем1. 

Борис и Глеб пали от руки Святополка. Подосланные  Святополком убийцы, как сообщает летопись, убили в Карпатах еще одного брата — Святослава. Умер сам Святополк. Всеволод отправился свататься к вдове шведского короля Эрика и был сожжен ею на пиру вместе с другими претендентами на ее руку. Сигрида-Убийца — так звали эту женщину. Вышеслав и Изяслав умерли еще при жизни отца. О Станиславе и Позвизде летопись вообще только упоминает, их судьба неизвестна. Псковский князь Судислав был оклеветан и посажен Ярославом в заточение, где просидел 24 года, пережив Ярослава, а потом племянники постригли его в монахи. Только Мстислав Тмутараканский и Черниговский, «Красный Мстислав», владел землями при Ярославе, но и он в 1036 году внезапно заболел на охоте и умер. «Прея власть его всю Ярослав и бысть самовластец Русской земли». 

Так в высшей степени благополучно сложились для Ярослава обстоятельства, давшие ему в руки безраздельное господство на Руси. Его назвали Мудрым, и поколения читателей летописи поражались его благочестию. Больше всего он лелеял память о своих невинно загубленных братьях. Именно Ярославу приписывают инициативу причисления их к лику святых в 1021 году. Первые русские святые стали необычайно популярны на Руси. В их честь нарекали княжичей. Им строили белокаменные церкви. Рукой Глеба благословляли князей. 

Оплакивая братьев, люди воздавали хвалу мудрому Ярославу. Но вот что сообщает скандинавская Эймундова сага. Варяжские предводители Эймунд и Рагнар были приглашены в Новгород «конунгом Ярислейфом», а в Новгороде не было другого Ярислейфа, кроме Ярослава Владимировича. И эти предводители ворвались в княжеский шатер Бурислейфа (надо думать — Бориса) и убили его, а отрубленную голову Бурислейфа Эймунд поднес Ярислейфу. 

В криминалистике есть правило: отыскивая виновника, ищи того, кому преступление выгодно. Выгодно ли оно было Ярославу? На этот вопрос отвечает вся судьба «самовластца» XI века. 

Кто вдохновлял убийц — Святополк или Ярослав? Свидетельские показания XI века дают возможность предположить, что оба  замарали свои руки в крови. Если один виноват в смерти Глеба, то за смерть Бориса, как будто, должен ответить другой. Но гибель Святополка открыла для Ярослава блестящую возможность: свалить все на фактического «соучастника», ставшего навсегда «Окаянным». 

Если это так, то судьба легенды о Борисе и Глебе  парадоксальна. Много столетий она  пользовалась небывалой популярностью, обладая громадной моральной силой. Ведь заключенный в ней протест против братоубийственных войн служил или, по крайней мере, должен был служить цементированию единства Руси, быть призывом к прекращению усобиц, раздиравших Русь в эпоху феодальной раздробленности, перед лицом постоянной опасности со стороны внешних врагов. Прикиньте: уже надвигалась на Русь страшная татаро-монгольская беда. 

Но возникла легенда как версия самозащиты, как  попытка убийцы замести следы  собственного преступления. И если сведения Эймундовой саги правдивы, то перед нами встает гигантская психологическая загадка. Народ, на глазах у которого произошли отвратительно жестокие убийства, осмыслил их по-своему: увидел в них грозную внутреннюю опасность, особенно пугающую перед лицом дикого, кочевого Поля. Но как версия самозащиты Ярослава переросла в народную легенду? Вот загадка, достойная исторической психологии! 
 

Новгородская  загадка 

Конец XI столетия в Новгороде был временем решительных  перемен в быту, ремесле, торговле, промыслах — словом, во всей жизни горожан. Но сильнее всего они коснулись государственного управления. В конце XI века в Новгороде впервые появляются органы республиканского управления — выборные и возглавляемые выборным посадником. Вначале они существуют бок о бок с княжеской властью — властью киевских ставленников, а спустя несколько десятилетий подчинят себе аппарат княжеского управления. Эти республиканские органы представляли интересы местной аристократии: боярства, крупнейших землевладельцев, потомков древней родоплеменной знати. 

Исследователи давно уже поняли скрытый механизм возвышения боярства и торжества  его над князьями. Ведь князья, присылаемые  из Киева, сами чувствовали себя в  Новгороде временными людьми. Они  рвались на юг. Их манил киевский престол, на который они, безусловно, имели право надеяться. Новгород в системе киевского управления давался старшему сыну киевского князя, наследнику Киева. Вот князья и не стремились обзаводиться в Новгороде землями. И главное богатство беспрепятственно переходило в руки местных бояр. 

Однако тогда  же, в конце XI века, в Новгороде  бурно развивается еще один важный процесс, который как будто должен укреплять позиции ремесленников  и купцов. 

На рубеже XI—XII веков резко меняется облик вещей, выходивших из рук новгородских кузнецов, литейщиков, специалистов по украшениям. Вещи, сделанные в X — первой половине XI столетий, великолепны. Украшения выполнены виртуозно и кропотливой техникой, превращающей их в выдающиеся произведения прикладного искусства. Сложные приемы применялись при изготовлении даже самых простых предметов. К примеру, обычный нож сваривался из трех полос: центральная была стальной, а щечки — железными. Это превращало нож в самозатачивающийся инструмент — мягкие щечки постепенно стирались, обнажая твердую и острую сердцевину лезвия. Все эти сложные приемы с конца XI века отмирают. Ножи, например, получали лишь приваренный стальной рабочий край лезвия; когда он стирался, нож оставалось только выбросить. Такое же упрощение затронуло все ремесленное производство.  

Однако технический  регресс не был регрессом экономическим. Напротив, он говорит о бурном развитии ремесла. Потому что упрощение технических  приемов — следствие перехода от кропотливой работы на заказ к  изготовлению массовой продукции для рынка. Внутренняя торговля расширяется, все больше населения вовлекается в сферу городского торга. 

Но этот процесс  неизбежно расширяет и внешнюю  торговлю Новгорода. Русь была почти  начисто лишена сырья, нужного для  ремесленников. Золото и серебро, медь и олово, янтарь и свинец, ценные сорта древесины — все это поступало извне, с Запада и Юга. А резкое увеличение ремесленного производства требовало такого же увеличения ввоза в Новгород сырья. И естественно, этот грандиозный процесс должен был укреплять общественное положение ремесленников и купцов. Однако такого укрепления нет или оно едва заметно. Усиливало свое влияние боярство. Но, значит, и выгоды от развития ремесла и торговли использовало то же боярство? Как? Почему? В этом и есть серьезнейшая загадка. 

Не знаю, правильно  ли предлагаемое решение, но мне кажется, что путь к нему лежит через  осмысление еще одного важнейшего исторического  процесса, заметного в Новгороде в конце XI века. Именно в это время новгородцы начинают активно осваивать северные области — Карелию и Двинскую землю. Отряды новгородской молодежи устремляются в северные леса, подчиняя одну область за другой. Зачем? Чем эти области были богаты? Прежде всего, пушниной — товаром, наиболее ценимым на внешних рынках. Ведь увеличивая ввоз в Новгород ремесленного сырья, нужно было противопоставить ему встречный поток ценностей, в обмен на которые и возможно было получать серебро и медь, самшит и янтарь.