Московский  государственный  университет

  им. М. В. Ломоносова

Географический  факультет 
 
 
 

Расширение  территории России в  XVI в. 
 
 
 
 

Выполнила:

Федорова  Татьяна

I курс, 106 группа 
 
 
 

Москва  – 2003

Оглавление 

Московское  государство XVI в. глазами иностранца

 
     Как только западный путешественник XV или XVI в. Направляясь из Германии к востоку, заезжал за Одер и вступал в Польские владения, он уже начинал чувствовать переход в другой мир, отличный от того, который он оставлял позади себя. Вместо красивых селений, каменных городов и замков с удобными гостиницами, он, чем далее, тем реже встречал маленькие деревянные города и села с плохими постоялыми дворами. Этот переход чувствовался все резче по мере приближения к восточным пределам польских владений. Количество вод и лесов увеличивалось; жилые места встречались реже, а вместе с тем увеличивалась глушь и неизвестность страны. Если, перешедши Вислу в среднем ее течении, путешественник еще имел перед собой, по направлению к юго-востоку и по юго-восточным берегам Балтийского моря страны, несколько известные по связям их с Польшей и Ливонским орденом, то далее к востоку слабели и исторические, и географические связи. С какого бы пункта, в котором северо-восточная Европа соприкасалась с западною, ни двинулся путешественник, чтобы пробраться в эти страны, он встречал обширные лесные или степные пустынные пространства, где ему часто приходилось ночевать под открытым небом. Литва, по выражению де-Ланнуа, большею частью пустынная страна, наполненная озерами и лесами. Пробираясь через владения Ливонских рыцарей в Новгород Великий, он должен был проехать значительное пустынное пространство «без всяких следов человеческого жилья»; такие же пустыни встретили его на верховьях Днестра и не оставляли потом до самой Кафы. 

     При таких условиях северо-восточная  Европа не могла иметь живых сношений с западною; потому и на западе не могло быть точных и подробных сведений о ней. Писатель первой четверти XVI века, приступая к описанию Московии, должен был сознаться, что западные космографы и географы его времени без стыда и совести рассказывают о северо-восточной Европе всякие небылицы, показывающие, что их сведения о ней недалеко ушли от сказаний древних греческих и римских географов. Но и самому Кампензе не много верных сведений могли сообщить его соотечественники купцы, долго жившие в этих странах: тем менее можно ожидать таких сведений от путешественников XV века. Сводя иностранные известия за XV и первую четверть XVI века, мы находим в них следующие географические представления о северо-восточной Европе. 

     За  Польшей на восток и северо-восток лежит обширная страна, ровная, обильная лесами, озерами и реками, во многих местах пустынная и вообще менее веселенная, нежели Польша. Более известную часть этой страны, ближайшую к Польше и Литве и подвластную им, составляют Красная и Нижняя Россия; далее на северо-восток, до самых границ Азии, простирается также Россия, называемая Белой Россией или Московией, но независимая, вовсе неизвестная западным космографам и историографам и составляющая как бы другую часть света; в первой четверти XVI века можно было ещё сказать, что имя этой страны недавно стало известно Западной Европе. На западе Московия соприкасается с Литвой и Ливонией, от которой отделяется рекой Нарвой и Чудским озером. На юг от Московии, тотчас за Рязанью, тянутся обширные степи, по которым кочуют татары. К востоку, выходя своими владениями за пределы Европы, Московия соприкасается с Скифией, или Азиатской Сарматией, которая за Доном, или Танаисом, древней границей Европы и Азии, тянется длинною и широкою полосой по Волге на север до самого океана и населена также татарами. На севере не указывается определенной границы; говорится только, что с этой стороны Московия простирается до Ледовитого океана под самый север; на этих пространствах живут бесчисленные племена в безграничных лесах, которые, не прерываясь, тянутся, на северо-восток до Гиперборейской Скифии и никому не известного Скифского океана, на расстоянии трёх месяцев пути, по показанию русских, от которых заимствовал сведения о Московии П. Иовий. В Московии живут московитяне и многие другие племена, недавно покоренные ими. На окраинах северо-восточной Европы наших географов оставляют всякие достоверные сведения; по их представлениям, эти страны покрыты не только мраком неизвестности, но и действительным мраком, в котором живут дикие лапландцы и щебечущие по-птичьему пигмеи, неизвестные даже самим москвитянам. Западные космографы знают, что москвитяне говорят тем же языком и исповедуют ту же веру, как и русские, подвластные Польше; но историческая связь между ними представляется им уже смутно. Кампензе остается даже в каком-то недоумении, говоря, что весьма многие и доселе считают русских, или рутенов, подвластных польскому королю, за одно с москвитянами, основываясь на одинаковости их языка и вероисповедания. Имя москвитян сближается с разными именами у Плиния, Птоломея и других древних географов, а татары и другие племена, окружающие Московию с севера и северо-востока, отождествляются со скифами. Любопытно это постоянное, заимствование географических названий у древних писателей. Во многих случаях к этому заставляла, прибегать необходимость: не знали современных местных названий. Но даже там, где известны были современные туземные названия, видим старания поставить рядом с ними классические, или из последних вывести и объяснить первые. Видно, что исторические вспоминания о северо-восточной Европе, основанные на сказаниях древних, прерывались для западного географа XV или начала XVI в. там, где оставляли его эти руководители, и, описывая современную Россию, он ничем лучше не надеялся уяснить своим читателям собственные известия, как сближая их с классическими сказаниями. Действительно, у известных нам иностранных писателей о России до второй четверти XVI века мы находим самые скудные и смутные исторические сведения об этой стране. Они помнят, что между Борисфеном, Танаисом и Меотийскими болотами было когда-то царство россов, столице которого был Киев: это царство со своей столицей было завоевано татарским героем Батыем; они помнят и другого татарского героя-: завоевателя Тамерлана, которого называют сыном Батыя. Этим почти и ограничиваются их сведения по истории России до XV века. 

     Герберштейн первый делает довольно точное определение главного народа, живущего в северо-восточной Европе за Польшей, и довольно подробно обозначает пределы занимаемой им области. Русскими, говорит он, называются вообще все народы, говорящие по-славянски и исповедующие христианскую веру по обряду греческому; они так размножились, что вытеснили все жившие между ними чуждые племена или распространили между ними свои обычаи. Область этих русских простирается от Сарматских гор, недалеко от Кракова, по Днестру до Днепра и Понта Эвксинскаго; только с недавнего времени на низовьях Днестра и Днепра утвердились турки и татары и, благодаря их нападениям на Днепровскую область, христианско-русское население не идет вниз по Днепру далее города Черкас. От городка Черкас граница русского племени идет вверх по Днепру до Киева, потом за Днепр по Северной области и оттуда прямо на восток к верховьям Дона, лотом к впадению Оки в Волгу, где можно положить границу распространения христианства с этой стороны, ибо за этим пунктом на восток и юг живут дикие племена магометанской веры, между которыми еще много язычников. Определяя точнее границу государства в этом пункте, Герберштейн полагает ее на р. Суре, отделяющей владения Московские от Казанских; но при этом надо разуметь только нижнее течение Суры, при впадении которой в Волгу великий, князь Василий Иванович построил Васильсурск (Basilgorod). От Нижнего вверх по Волге граница идет прямой чертой до Северного океана, оттуда через северные племена, подвластные королю шведскому и государю московскому, по пределам Финляндии, чрез Финский залив (Sinus Livonicus), по восточным краям Ливонии, Самогитии, Мазовии и, наконец, Польши, где пограничная черта возвращается к Сарматским горам (по р. Сану). В Самогитии и Литве русские перемешаны с чуждыми иноязычными и иноверными племенами; однако ж первые и здесь преобладают. Политически эта область русского племени принадлежит двум государствам: большая часть ее составляет Московское государство, меньшая принадлежит Литве с Польшей. Пограничная черта. Литвы и Московии шла в первой половине XVI века по Днепру; правый берег принадлежал Литве, левый Москве, кроме городов Дубровны и Мстиславля, входивших также в состав Польско-Литовских владений. Определяя точнее эту границу, Герберштейн говорит, что она начиналась в 12 милях от Смоленска со стороны Дубровны, от которой считалось до нее 8 миль. На северо-западе граница Московского государства шла по пустынным болотистым пространствам, лежавшим по течению реки Великой; потому Герберштейн, проезжая этой стороной в Москву, не мог с точностью рассмотреть и определить здесь пограничную черту; он говорит только, что эта черта проходит западнее Корсулы, не доезжая Опочки. Дале на север пограничная черта с Швецией шла по р. Польне, в Корельской стране. О Корелах Герберштейн говорит, что они, находясь между Шведским и Московским государствами, платят дань и тому и другому. В конце века то же говорит Флетчер о лопарях, живших севернее Корелы; они подвластны русскому царю и королям датскому и шведскому, которые всё берут с них подать; но русский царь имеет здесь самое значительное влияние и получает гораздо более доходов, нежели прочие. На северо-востоке граница не могла быть точно определена вследствие постоянного движения завоеваний и колонизации в этой стране. В русском описании пути к Оби Герберштейн прочитал, что князья тюменские и югорские, племена по Оби и даже далее в глубь Сибири подчинены московскому государю и платят ему дань; но и сам Герберштейн усомнился в вероятности этого, соображая, что эти данники не так еще давно нанесли много вреда Московскому государству своими набегами на его восточные области. В первой половине XVI века это показание действительно было неверно, но зато верно выражало постоянное стремление государства, которого исторические условия принуждали двигать свое население все далее на северо-восток, занимая и колонизуя пустынные пространства северо-восточного угла Европы и северной Азии. Такой же неопределенностью должна была отличаться граница государства и на юго-востоке, потому что эти страны носили отчасти тот же характер и представляли государству ту - же задачу, как и страны на северо-восток от него, и если к концу XVI в. северо-восточное движение терялось в беспредельных пустынях Сибири, то на юго-востоке оно несколько раньше достигло, наконец, по крайней мере в одном пункте, своего естественного предела. 

  Прочнее и быстрее распространялись пределы  государства на востоке. Страна на восток от Волги обозначается у иностранцев общим, неопределенным именем Татарии или Азиатской Сарматии. Часть ее к югу от бывшего Казанского царства, от Камы до Каспийского моря, между Волгой и Яиком, составляла степную страну ногаев или мангат¹. Главным пунктом этой страны была Астрахань. Любопытно, что некоторые иностранцы в XVI веке при описании этого края удерживают одно географическое название, хотя предмета, им обозначавшегося, давно уже не существовало: на левой стороне Волги они указывают место древнего Болгарского царства и довольно обстоятельно определяют границы его области: по их словам, это царство находилось между царством Казанским и Астраханским, простираясь между р. Камой и Самарой, от Волги до Яика. Столицей его был большой город Болгары на левом берегу Волги, в XVII веке он был уже селом и имел смешанное население, состоявшее из калмыков, мордвы и русских². В северной полосе Ногайской страны обитали черемисы; южная, большая, половина ее была местом кочеванья ногайских орд. Сюда же, в прикаспийские степи на восток от Астрахани, по временам приходили из-за Яика калмыки, тревожа своими разбоями черемис и ногаев. 

  Весь приморский край от Урала до границ Норвегии, с находящимися к северу островами Ледовитого океана, сделался достоянием географии только со второй половины XVI века благодаря экспедициям, предпринятым компанией английских купцов для открытия новых стран и рынков³. К западу от Белого моря, по Мурманскому берегу лежит Лапландия, крайние пункты которой суть Нордкап, Святой Hoc (Cape Greace) и Кандалакса. Обитающие на этом пространстве лопари охотно давали дань чиновникам, посылавшимся сюда из соседних государств Датского, Шведского и Московского: этим средством лопари надеялись приобрести себе право оставаться в покое от нападений этих государств: так прост и миролюбив этот народ, замечает один из агентов английской компании, описывая лопарей⁴. В области мурманских лапландцев главным пунктом служил Вардгуз, далее которого к западу запрещено было ходить русским. В Лапландии, принадлежавшей московскому государю, важными в торговом отношении пунктами были Кола и Кегор⁵. К югу от Лапландии до пределов Новгородской области простирается Карелия, несколько раз делившаяся и переходившая из рук в руки между двумя государствами. Граница с Ливонией шла по р. Нарве, Чудскому озеру и Пейпусу, далее к югу пролегала по полям недалеко от Печорского монастыря (в Псковской губернии).

Расширение  территории России

Присоединение Пскова

     «Младший  брат» Новгорода – Псков –  находился на северо-западной окраине  русских земель и твердо придерживался  промосковской ориентации ввиду литовской и немецкой военной опасности. Предпочитая иметь за своей спиной сильного защитника в лице великого князя московского, псковичи почти всегда принимали от него наместников. В начале 16 в. псковское вече утрачивает свою былую политическую самостоятельность и становится органом местного самоуправления под верховной властью Москвы.

     Долгое  время устойчивая и размеренная  жизнь Пскова не предоставляла предлога для вмешательства в его внутренние дела, поскольку серьезных усобиц наподобие новгородских здесь не было. Но Василий III был намерен окончательно подчинить Псков Москве. К тому же лояльность псковичей по отношению к московскому государю не устраняла их трений с его наместником и представителями вечевой администрации стали поводом для присоединения Псковской земли к Московскому государству.Псковичам, решившим подать жалобу на очередного наместника, было приказано собраться не в Пскове, а в Новгороде, где псковские бояре и купцы были арестованы. Это произошло в январе 1510 г. Известие об этом как громом поразило псковичей. На собравшемся вече великокняжеский дьяк передал поклон от государя, а вместе с тем и требование, «чтобы у вас веча не было, да и колокол бы вечевой сняли, а здесь быти двум наместникам, а по пригородам наместнику же быти». Сроку для размышления посланец дал до утра. Псковичи приняли все условия, а после приезда самого Василия III были произведены новые аресты среди бояр и купцов. На сборы им дали ни много ни мало – ночь, и в одночасье три сотни знатнейших псковских семейств были высланы в Москву, вслед за вывезенным туда вечевым колоколом. Горько оплакивали псковичи потерю своей вековой вольности; жаловались, что они « бедные не ведали правды московские», а город их поруган и разорен.

Присоединение Рязани

     Покорение Рязани доставило меньше хлопот, поскольку это был уже акт формальный и никакого реального сопротивления Москве оказано быть не могло. Пока последний великий князь рязанский Иван Иванович был малолетним, его двоюродный дед, «государь всея Руси» Иван 3, управлял Рязанью «на полной своей воле». При Василии III опека над Рязанью усилилась, и тогда рязанское боярство во главе с возмужавшим князем Иваном решило бороться за сохранение остатков политической независимости. В этих целях рязанцы начали тайно поддерживать отношения с крымским ханом, о чем незамедлительно стало известно в Москве. В 1521 г. князя Ивана под благовидным предлогом позвали к великому государю и без лишнего шума упрятали в темницу. И хотя позднее ему удалось бежать, былой поддержки в собственном княжестве он не получил и дни свои закончил эмигрантом в Литве. Как и после присоединения Пскова, множество знатных рязанцев «вывели» в московские волости, а в принадлежавших им земельных владениях были поселены московские служилые люди. Делалось это в целях предотвращения восстаний, смуты и «отпадания» от Москвы покоренных земель.