Первая русская революция

В реальной аграрной жизни им были обнаружены две единицы - относительно малочисленные хутора (Финляндия, Прибалтийский край, юг России и Сибири) и общинное землевладение, охватывавшее основную массу крестьянства. Столыпин обратил внимание на то, что еще в 1830 — 1840-е годы в южных губерниях (Таврической, Екатеринославской и др.) после упразднения нескольких тысяч хуторов на казенных землях крестьян принудительно сводили в одну деревню, построенную по определенному плану, родившемуся в канцелярии. Делалось это ради удобства сбора податей, которые обеспечивались круговой порукой общины. При этом вполне в духе императора Николая I составлялись огромные деревни до 6 тыс. душ, без учета цифровых показателей «нормальной» сельскохозяйственной единицы. Старожилы, испытавшие на себе этот бюрократический эксперимент, со слезами на глазах рассказывали Дмитрию Аркадьевичу о своей былой жизни.

Своеобразную идейную поддержку Столыпин нашел в выводах известного социолога-органициста П. Лилиенфельда, бывшего одно время губернатором Курляндии, который отмечал большую производительность местных арендных хуторов в сравнении с крупными собственниками. Постепенно подводится итог многолетним наблюдениям: «в земледелии нормальное хозяйство - подворное, личное, это естественное явление».

Далее было предпринято дотошное сравнение материальных, культурно-хозяйственных выгод и, как бы мы сейчас сказали, экологических последствий двух систем землепользования. Предпочтение явно отдавалось хуторскому хозяйству. Его владелец может внедрять всяческие хозяйственные улучшения и поднимать культуру почвы без опасения, что выгодами от них воспользуется тот, к кому при общинном переделе перешел бы этот участок земли. Чересполосица приводила к хищнической эксплуатации полученного на время надела без восстановления его плодородия, к тому же он располагался далеко от дома и скотного двора. Перевозка навоза, орудий труда и урожая отнимала неоправданно много времени. Самые элементарные подсчеты нерациональных трат, утверждал Столыпин, просто пугают. С такими потерями процветания не достичь даже при хороших урожаях в течение нескольких лет подряд, что само по себе случалось редко. Кроме того, в общине совершается процесс опасной нивелировки, «уничтожения самостоятельности и инициативы личности», психология уравниловки гасит желание рисковать и искать новое. А круговая порука, которая обеспечивала фискальные повинности всех, тяжким бременем ложилась на более дисциплинированных и состоятельных членов общины, уменьшая тем самым ее богатство.

Как показал исторический анализ вопроса, предпринятый опять же по заветам Конта, считать общину сугубо национальной чертой «русской самобытности» - заблуждение, свойственное и некоторым консерваторам, и радикалам. Разница лишь в том, что первые, «панегиристы общины», видели в ней оплот против нигилистов, а вторые, с легкой руки А. Герцена, - эмбрионы социализма. Опираясь на исторические изыскания других отечественных позитивистов (М. Ковалевского, Н. Кареева), Столыпин пришел к выводу, что общинное пользование землей — явление мирового порядка, в разное время многие народы прибегали к такой доиндустриальной организации сельского хозяйства. Существует она и в ряде современных стран, например в Ирландии. История повторяется, подчеркивает Столыпин, многие ирландские болезни и неудачи «напоминают наши собственные». Погрузившись в изучение «писчьих» книг древнего Новгорода, Пскова и некоторых других русских городов, он убедился, что крестьянская община возникла у нас с появлением крепостного права в XVI в., причем тогда это был исторически неизбежный и по-своему необходимый социальный институт гражданского права. Теперь же историческая ситуация изменилась, община себя изжила.

Собрав материалы за 20 лет исследования, Столыпин пишет обзор «Наш земледельческий кризис» (1891), в котором доказывает, что падение производительности труда, малоземелье, низкая культура полей, плохая оплата вложенного в них труда, бедность крестьян и их классовая злоба во многом проистекают из отсталого общинного землепользования. Пребывая в таком плачевном состоянии, сельское хозяйство будет еще более отставать от роста промышленности и не удовлетворять город - главный потребитель продукции. Капиталистический процесс - реальность, с которой нельзя не считаться и которой требуется иное, более эффективное землепользование. После появления в середине 90-х годов работ легальных марксистов (П. Струве, М. Туган-Барановского и других) такая точка зрения стала расхожей, но напомним, что Д.А. Столыпин начал высказывать свои взгляды еще в конце 60-х годов, «когда они имели все признаки новизны и оригинальности».

Нельзя утверждать, что «аномалии и несообразности» общины, отсутствие у нее признаков внутреннего развития никто, кроме Столыпина, не видел. Фронт ее противников был широк, хотя и не един, к ним можно отнести и литераторов И. Гончарова. А. Фета, и сановных бюрократов Н. Бунте, П. Валуева, К. Победоносцева, и ученых Ю. Янсона, А Постникова. П. Ефименко, П. Гиоргиевского, В. Тригорова. Последние собрали много фактических данных, но даже лучшие работы не были свободны от субъективизма. Априори считая общину патологическим наростом на теле народной жизни, они подбирали факты под эту установку. Отсюда недостаточная систематичность работ, невозможность их сопоставления, сравнения и объединения. Но в литературе в передовом общественном мнении господствовало прямо противоположное, народническое толкование, считавшее общину мостиком к общественному владению орудиями производства и выступавшее против капиталистического пути развития России.

Какое же землепользование отвечало, по Столыпину, этому пути? Его мнение категорично - только «хуторская система», и все же он решил подкрепить личные наблюдения объективной научной информацией. Его решительно не устраивало, что статистические данные последних десятилетий о бытовом положении крестьян в стране касались только общины. Как в физиологии начинают с изучения здоровых, а не больных тел, в живописи - с изображения прекрасных, а не уродливых предметов, так социолог, считал Столыпин, должен начать с хуторского землепользования, которое кое-где еще осталось в России. Через Московское общество сельского хозяйства, где он нашел идейных союзников и какое-то время являлся председателем Хуторского отделения, были организованы опросы и сбор статистических данных о переселениях и хуторах в западных и южных губерниях. Специальные анкеты распространялись и собирались руководителями сельскохозяйственных обществ, земскими статистиками, уездным начальством, волостными старшинами, священниками, врачами и учителями сельских школ. Кроме того, разнообразные сведения черпались из местной прессы различных губерний. Подобный вид социологической работы поддержало Вольное экономическое общество, которое накопило много достоверных фактов о разложении общины. На основании полученных материалов Столыпин делал доклады и выступал в печати - московской и местной земской. Результаты исследования были сгруппированы в два больших тома. Выводы опросов совпали с его собственными - «личное хуторское владение эффективнее общинного». Впрочем, опросы выявили существенные региональные отличия первого типа землепользования и кое-какие недостатки, которые, по мнению Столыпина; необходимо учесть при надвигающейся реформе. Главный из них - дробление земли хутора по наследству при наличии нескольких детей. Дмитрий Аркадьевич предлагал ввести законодательный минимум для деления земли. Кстати, западные фермеры избегали этой опасности проще - старший сын по желанию получал всю землю, а младшим за уступаемую долю он давал деньги.

Но то, что было ясно самому Столыпину и его единомышленникам по Московскому обществу сельского хозяйства, не встречало понимания среди землевладельцев - помещиков и общинников. В этих условиях Столыпин решил прибегнуть к последнему из еще не использованных им методов Конта - к эксперименту, надеясь при удаче усилить свои доводы в пользу хуторской системы наглядными и убедительными примерами.

Проблема частной собственности на землю решалась в позитивистской социологии далеко не однозначно: некоторые теоретики отрицали абсолютную поземельную собственность, хотя исходили из разных аргументов (Г. Спенсер, Д. Милль. Н. Михайловский, П. Лавров), некоторые оправдывали ее (Е. де Роберта, В. Ключевский, Д. Столыпин). Л. Слонимский считал, что обе стороны могут спорить бесконечно и бесплодно, ибо речь идет о разных аспектах вопроса. Те, кто отвергает частную собственность на землю, имеют в виду ее государственно-политический элемент, а именно - важность территории в качестве единого «наследия человеческого рода» (как вода, воздух, солнечный свет и т.д.); те же, кто ее защищает, подразумевают хозяйственный, экономический элемент, то есть форму трудовых затрат и капитала. Абсолютно частной собственности на землю достичь трудно, за государством всегда остается право гарантировать для общего пользования свободный проход и переезд через частную территорию, право преимущественного выкупа земли у частных лиц, когда этого требует государственная польза. В отличие от других форм собственности, поземельная специфична, она имеет двойное (хозяйственно-политическое) значение и не может всецело поглощаться частным правом.

Столыпин предложил свой вариант решения вопроса. С начала 80-х годов до конца жизни он экспериментировал в своих усадьбах и поместьях родственников (в частности, в Тарханах, «малой родине» М.Ю. Лермонтова), создавал арендные хозяйства как форму вольнонаемного труда на помещичьих землях, с правом арендатора на выкуп участка, если через несколько лет его хозяйство будет процветать. Разумеется, Столыпин не был пионером, аренда существовала и раньше. Но он внес одно очень важное уточнение. Когда в конце 60-х годов в ряде южных губерний кое-кто из помещиков стал сдавать усадьбы в аренду, выяснилось, что временные владельцы хищнически относились к земле, лесу и постройкам. Настоящий владелец после нескольких лет аренды нередко получал окончательно разоренную и ограбленную усадьбу, где даже хозяйственные постройки были растащены на топливо. Как показали исследования, так случалось, когда аренда бралась в интересах накопления торгового капитала. Учтя это, Столыпин в качестве главного условия аренды выдвинул требование обязательного «хозяйствования на земле». Он долго обдумывал условия эксперимента: оптимальные размеры арендного участка земли, круговое размещение пашен, покосов и пастбищ, тип жилища для хозяина, формы построек для скота и инвентаря, место для колодца, сада, огорода. Типовой проект стоил около 500 руб. Все это излагалось в ряде брошюр, к которым прилагались формы контрактов на аренду хуторов. Начался эксперимент в Таврии, столыпинском имении близ Мелитополя, где были построены 16 хуторов, на 60 десятинах земли каждый. (Среднестатистический общинник в центральной России имел меньшее количество земли.) Позднее эксперимент был перенесен в имения Саратовской и других губерний. На первых порах крестьяне встретили слухи о предложениях барина настороженно — они издавна относились к предложениям подобного рода, как бы сравнивая, по словам некоторых исследователей, «перчатку с рукавицей»: у частного владельца отдельный «чуланчик» для каждого пальца, а в общинной рукавице они все вместе и в мороз не зябнут, греют друг друга.

Патриархальная вера в то, что наступит время и по распоряжению верховной власти вся земля будет передана в руки крестьян, обнаруживалась любым беспристрастным исследователем деревни. Но вид удобных домов, преимущества компактного расположения полей и угодий, благоприятные условия аренды сделали свое дело. Будущие арендаторы выстроились в очередь, с каждым после собеседования и отбора заключался контракт на шесть лет. Арендатор должен был внести треть паевого взноса, остальная часть давалась ему в кредит на несколько лет. Постепенно образовался устойчивый спрос на аренду, который в ходе многолетних экспериментов постоянно увеличивался, хотя первоначальный денежный пай из-за роста цен на землю становился все больше. Крестьянина это уже не пугало.

В условия договора включался штраф за неразрешенную управляющим рубку фруктовых деревьев и ягодных кустов. Управляющий оплачивал государственные налоги на землю и не вмешивался в производственный процесс, помогая по необходимости специальной литературой, собранной в библиотеке имения. Первый год отводился на нужды собственного подворья, а с получением доходов начиналась оплата кредита. Многие хуторяне увеличивали размеры арендованной земли, нанимая на лето сезонных рабочих (с оплатой выше средних доходов крестьян центральной России). Вскоре хуторяне смогли покупать косильные машины, катки для молотьбы, плуги разных видов (общинник пользовался обычно сохой и цепом). В их домах появились личные сельскохозяйственные библиотечки. Таким культурным арендаторам, крепко вставшим на ноги, Столыпин предлагал продавать землю. По его расчетам, это принесло бы ее старым хозяевам большую прибыль и, кроме того, способствовало бы созданию «нового крепкого сельского класса союзников дворянских усадеб».

Интересно, что большую часть арендаторов составляли русские, меньшую - украинцы и только один был из немцев. Предполагаемый эффект подобного выбора, как установили неоднократные проверочные комиссии из Московского общества сельского хозяйства и Харьковского земледельческого училища, внимательно следившие за ходом эксперимента, полностью оправдался. Результаты проверок печатались в специальной прессе. Вот в общих чертах оценка итогов десятилетнего эксперимента в Таврии: на первых порах арендное хозяйство немца вырвалось вперед и быстро стало эффективным, более или менее зажиточно жили и упорно трудились украинцы, менее богатыми и более разболтанными были хозяйства русских. Вначале у немца сложились с соседями напряженные отношения, но постепенно все нормализовалось, и его «прикладные» уроки охотно перенимались: черный пар, химическое удобрение полей, новые машины, посадка специфических трав на выпасе и т.п. Уже через несколько лет контролеры зафиксировали добротные постройки, обилие фруктовых деревьев, множество сельскохозяйственных машин на подворьях, правильный севооборот и травосеяние и, что особенно ценно, предприимчивую кооперативную деятельность по кредиту, хранению и сбыту продукции, ремонту техники. Почти все крестьяне стали арендовать дополнительную землю (и не малую), которая примыкала к их старому участку, хотя только за пять лет эксперимента цены на нее удвоились, а то и утроились. Редкий арендатор не имел нескольких рабочих лошадей и нескольких (как правило, породистых) коров.

Несмотря на дифференциацию по доходам среди арендаторов, по мнению одной комиссии, «даже беднейшие из хуторян производят впечатление такого достатка и довольства, которое не случалось еще видеть у наших общинников, оно напоминает невольно соседние немецкие колонии». Высокая продуктивность хуторского землепользования достигалась за счет более полноценной организации работы. Росли произюдительность труда и доходы, люди меньше уставали, отбросив неэкономные перемещения и пустое времяпрепровождение. Напрашивался законный вывод: «произведенные опыты показывают, насколько русские крестьяне способны к развитию своего хозяйства, когда они поставлены в более нормальные условия».

Сходная картина наблюдалась и в других имениях Столыпина, хотя были различия в деталях, связанных с неодинаковыми климатическими и почвенными условиями. Как относились «братья по классу» к этим опытам? Подавляющая часть помещиков боялась сдавать крестьянам землю в аренду, полагая, что после нескольких лет работы на ней те начнут считать ее собственностью, ибо вера в «черный передел» в крестьянской душе обладала силой инстинкта.

В начале XX в., спустя годы после смерти Дмитрия Аркадьевича, целый ряд съездов объединенного дворянства в Саратове, Москве, Санкт-Петербурге ставил вопрос о разрушении общинного землевладения, но не по экономическим, а по политическим соображениям. Как иронично заметил М. Ковалевский, этими людьми владела «фантастическая идея» считать общину «рассадником социалистических бацилл», лекарство против которых они видели только в личной собственности. При жизни же реформатора соседи-помещики цеплялись за свои нерентабельные «вишневые сады» и настороженно приглядывались к его опытам. Сказывались обломовская инертность и отсутствие хозяйственной рациональности. Столыпин вспоминал только один случай, когда некий городской промышленник, купивший соседское разоренное имение, узнал об арендном опыте и приехал лично - все внимательно рассмотрел, взвесил, вернувшись домой, сделал расчеты и, создав 19 хуторов на своей земле, приступил к похожему эксперименту. Он блестяще удался, и имение впервые за долгие годы стало приносить доходы.

Помимо хуторского и отрубного землепользования (отруб - участок общинной земли, получаемой крестьянином в личное пользование) как самого справедливого средства решения аграрного вопроса в России, Столыпин особое внимание уделял развитию передовой земледельческой промышленности и оттоку явно избыточной части населения Центральной России в Сибирь и Казахстан. Еще в 1869 г. он правильно подчеркивал, что такой процесс идет уже давно, но в хаотичной, стихийной форме, и его надо организовать: расчистить свободные земли, дать ссуду переселенцам, освободить их первое время от налогов, помочь в переезде и на новом месте. Эти акции должны быть частью социальной политики государства. Она себя оправдает, ибо находят силы оторваться от привычных корней, как правило, сильные, инициативные и предприимчивые люди. Если их поддержать, то выиграет и страна в целом. На этом основании он горячо приветствовал создание в 1883 г. государственного Крестьянского банка