Норманская теория и дискуссии о происхождении древнерусского государства

      Представления о единственном Несторе-летописце были характерны для М.П. Погодина, который защищал авторство Нестора и его последователя Сильвестра и принимал норманистскую интерпретацию летописи. Антинорманисты же, читавшие летописные тексты примерно также, как и скептики, не могли мириться с тем, что скептики омолаживали летописные известия более чем на два столетия. В результате рациональное зерно в понимании летописей не было усвоено спорящими сторонами.   

      В 30—40-х гг. XIX в. спор о Несторе принял иное направление. А. Куба-рев в ряде статей сопоставил летопись с Житием Бориса и Глеба, а также Житием Феодосия Печерского, достоверно принадлежавшими Нестору. В летописи эти сюжеты излагал «ученик Феодосия», а в житиях — ученик преемника Феодосия — Стефан, лично Феодосия не знавший и писавший по воспоминаниям немногих знавших его старцев. Аргументацию А. Кубарева поддержал П.С. Казанский, полемизируя, в частности, с П. Бурковым, пытавшимся признать разнородные памятники, принадлежащими одному и тому же автору — Нестору. Именно П. Бутков пытался примирить сочинения Нестора с текстами летописи, полагая, что Нестеровы жития были написаны значительно ранее составления летописи (тем же Нестором). Этот " аргумент будет позднее использован А.А.Шахматовым (впоследствии он от него отказался) и живет в некоторых работах до сих пор. 

        В 1862 г. вышла небольшая, но важная статья П.С. Билярского. Автор убедительно показал различия в языке житий и летописи, которые никак не позволяют приписать те и другие тексты одному автору. В том же и следующем году свое мнение о летописях высказал один из крупнейших лингвистов XIX столетия И.И. Срезневский. Он не отрицал участия Нестора в летописании (хотя и не обосновал этого), но впервые поставил вопрос о летописных текстах X в. и об участии многих летописцев в составлении того текста, который известен под названием «Повесть временных лет». Появилось также несколько публикаций о сложности летописной хронологии из-за разных систем счета лет,

          В 1868 г, вышла основательная работа К. Бестужева-Рюмина, доказывавшего, что все русские летописи, включая «Повесть временных лет», являются сводами, основанными на различных письменных и устных источниках. В последующей полемике, продолжающейся и до сих пор, обозначились разные взгляды на само понятие «летописный свод», а главное на способы выявления источников и причинах тех или иных вставок или изъятий текстов из летописей. В XX в. определились два основных подхода: А.А. Шахматова (1864—1920) и Н.К. Никольского (1863—1935). Шахматов полагал, что надо сначала реконструировать текст того или иного свода и лишь затем оценивать его содержание. В итоге, он много лет пытался восстановить редакции «Повести временных лет», но под конец пришел к заключению, что это сделать невозможно. Неоднократно он менял взгляд и на авторство основной редакции, то приписывая ее Нестору — автору житий, то Сильвестру. Древнейший свод, по Шахматову, был составлен в конце 30-х гг. XI в. в качестве своеобразной пояснительной записки в связи с учреждением в Киеве митрополии константинопольского подчинения. Многочисленные сказания, являющиеся как бы параллельными текстами к сообщениям летописей, он признавал извлечениями из летописей. Н.К. Никольский гораздо большее внимание уделял содержательной, идеологической стороне летописных текстов, усматривая и в разночтениях прежде всего ту или иную заинтересованность летописцев и стоящих за ними идейно-политических сил. Соответственно и все внелетописные повести и сказания он считал не извлечениями из летописей, а их источниками. Литература в целом в Киевское время ему представлялась более богатой, чем это принято было думать ранее, а начало летописания он готов был искать в конце X в. Эти два подхода живут и поныне в работах по истории летописания.

           Практически в течение всего XIX в. изучение летописания и источников летописей почти не соприкасалось со спорами о варягах и русах. И это притом, что именно из летописей черпали исходный материал. Лишь в публикациях Д.И. Иловайского (1832—1920), выходивших в 70-е гг. XIX в. и собранных в сборнике «Разыскания о начале Руси» (1876), была установлена определенная связь между летописеведением и проблемой начала Руси. Иловайский был абсолютно прав, устанавливая, что «Сказание о призвании варягов» является позднейшей вставкой в «Повесть временных лет». Указал он и на то, что Игорь никак не мог быть сыном Рюрика: по летописной хронологии их разделяли два поколения. Но на этом основании он сделал скоропалительное заключение, что если это вставка, то с ней, следовательно, не стоит и считаться. В итоге как бы зачеркивались не только концепция норманизма, но и основное направление антинорманизма — Венелина — Гедеонова — о южном, славянском береге Балтики как исходной области варягов. Историю Руси Иловайский искал только на юге, причем «славянизировал» разные явно неславянские племена, в частности роксолан, в имени которых многие видели первоначальных русов (хотя очевидно, что это русы-ала-ны, т, е. иранцы).  

Глава 2. Критика норманнской  теории

          Существуют 4 основных аргумента норманизма, которые до сих пор используются для доказательтсва истинности этой теории (3 были сформулированы Байером, 1 Миллером): 1. От финского названия Швеции «Руотси» (эстонское «Роотси») и произошло собственно название «Русь»  2. Имена послов и купцов в договорах Руси с греками (X в.) не славянские, следовательно, они германские. 3. Названия Днепровских порогов в книге византийского императора Константина Багрянородного «Об управлении империей» (середина X в.) даны по-славянски и по-русски, но славянские и русские названия явно отличаются, следовательно, русов, по Байеру, необходимо признать за германоязычных шведов.4. Варяги, согласно древнейшим летописям, живут «за морем», следовательно, они шведы.

1) Давайте попробуем проанализировать   аргумент, касающийся происхождения и  значения термина "русь". Еще Ломоносов указал на нелогичность произведения имени «русь» от финского обозначения шведов «руотси», поскольку ни славяне, ни варяги такого этнонима не знали. Возражение Миллера, обратившегося к примерам «Англии» и «Франции», Ломоносов отводил очевидным аргументом: имя страны может восходить либо к победителям, либо к побежденным, а никак не к названиям третьей стороны. Филологи из Европы - Экблом, Стендер-Петерсен, Фальк, Экбу, Мягисте, а также историки  Пашкевич и Дрейер пытались утвердить и укрепить построение, согласно которому "русь" происходит от "руотси" - слова, котором финны называют шведов и  Швецию. "Русь" в смысле "Русское государство" - означало государство шведов - руси. Пашкевич говорил, что "русь" - норманны из Восточной  Европы. Против  этих построений выступал Г.Вернадский, говоривший о том, что термин "русь" имеет южнорусское происхождение, и что "рукхс"  - аланские племена  южных  степей  середины  I  тысячелетия нашей эры. Слово "русь" обозначало существовавшее задолго до появления варягов сильное политическое объединение Русь, совершавшее военные походы на побережье Черного моря. Если обратиться к письменным  источникам  того  времени - византийским, арабским, то  можно увидеть, что они считают русь одним из местных народов юго-восточной Европы. Также  некоторые  источники  называют его, и  это  особенно  важно, славянами. Отождествление понятия "русь" и "норманны" в летописи, на которое упирали норманисты, оказалось позднейшей вставкой.           

 Похожее  положение и у другого основного  пункта  норманнской  теории-происхождения  слова  "варяги". Среди  разнообразных гипотез есть и такая, которая предполагает не скандинавское происхождение этого термина, а русское. Еще в XVII в. С.Герберштейн проводил параллели между именем "варяги" и названием одного из балтийских  славянских  племен - варгов. Эта  идея  была развита Ломоносовым, позже-Свистуном. Общий смысл их гипотез сводится к тому, что "варяги" - это пришельцы из  балтийских  земель, которые нанимались на службу к восточнославянским князья. Если исходить из правильности этих гипотез, становится непонятным, откуда в летописи  взялось  слово "варяги". Понятно, что искать его в скандинавских сагах совершенно бессмысленно.           

 Более  пятидесяти  ученых на протяжении двух веков занимались проблемой скандинавских заимствований в  русском  языке. Норманисты  хотели показать, что  многие  предметы и понятий в русском языке имеют скандинавское происхождение. Специально для этого  шведский  филолог  К.Тернквист  проела огромную работу по поиску и отсеивания из русского языка скандинавских заимствований. Результат был совершенно неутешителен. Всего  было  найдено  115 слов, абсолютное большинство из которых - диалекты XIX века, в наше время не употребляемые. Лишь тридцать - очевидные  заимствования, из  которых только десять можно привести в доказательство норманнской теории. Это  такие  слова, как  "гридин", "тиун", "ябетник", "брьковск", "пуд". Такие слова, как "наров", "сяга", "шьгла" - употребляются в источниках по одному разу. Вывод очевиден. Точно с таким же успехом исследователь А.Беклунд пытался доказать наличие на территории русского государства скандинавских имен.           

 Еще  одна основа норманистского учения - скандинавская топонимика на территории Руси. Такие топонимы  исследованы  в  работах  М.Фарсмера  и Е.Рыдзевской. На  двоих они выявили 370 топонимов и гидронимов. Много? Но в то время на исследованной территории было  60.000  населенных  пунктов. Несложные  подсчеты  показывают, что  на  1000  названий населенных пунктов приходится 7 скандинавских. Слишком смешная  цифра, чтобы  говорить о варяжской экспансии. Скандинавские названия населенных пунктов и рек скорее говорят о торговых связях.           

 Сторонники  норманнской теории также упирали  на обилие скандинавских слов в русском  языке.  Это  касалось  области  гидронимики: понятия "лахта» (залив), "мотка» (путь), "волокнема» (мыс), "сора» (разветвление)   и некоторые другие казались варяжскими. Однако было доказано, что эти слова местного, финского происхождения.           

 Вообще, если внимательно разобрать все  данные, вроде бы поддерживающие  норманнскую  теорию, они непременно повернуться против нее. К тому же норманисты используют иные источники, чем антинорманисты, и  в  большинстве  своем эти источники западные, например,  три жития Оттона Бамбергского. Такие источники часто фальсифицированы и предвзяты. Источники  же, которые  можно  брать  на веру византийские, например, совершенно четко указывают на то, что нельзя смешивать русь с варягами; Русь упоминается  раньше, чем варяги; русские князья и дружины молились либо Перуну, либо Христу, но никак не скандинавским богам. Также заслуживают доверия  труды  Фотия, Константина Багрянородного, в которых ничего не говорится о призвании варягов на Русь.           

 То  же  самое  можно говорить и об арабских источниках, хотя вначале норманисты сумели повернуть их в свою пользу. Эти источники  говорят  о руссах как о народе высоком, светловолосом. Действительно, можно подумать о россах как о скандинавах, но эти этнографические выводы  весьма  шатки. Некоторые же черты в обычаях указывают на славян.           

 Совокупность  всех источников смело позволяет  говорить о несостоятельности  норманнской  теории. Кроме  этих  неопровержимых доказательств, существует множество других - таких, как  доказательство  славянского происхождения  названий  днепровских порогов, некоторые археологические данные. Все эти факты развенчивают норманнскую  теорию. Вывод  из  всего вышесказанного следующий: можно предположить, что роль норманнов на Руси в первый период их появления на территории восточных славян (до третьей четверти X в.)- иная, чем в последующий период. Вначале это роль купцов, хорошо знающих чужие страны, затем - воинов, навигаторов, мореходов.            

 На  престол  была призвана ославяненная скандинавская династия, ославяненная, видимо, во второй половине IX века или к моменту прибытия  в Киев  Олега. Мнение, что  норманны сыграли на Руси ту же роль что и конквистадоры в Америке - в корне ошибочна. Норманны дали толчок экономическим и социальным преобразованиям в Древней Руси - это утверждение также не имеет под собой почвы. 

2) Ломоносов отметил «германизацию» Байером имен славянских князей. Весьма важно и убедительно его заключение, что «на скандинавском языке не имеют сии имена никакого знаменования» (примером «германского» осмысления славянских имен может служить толкование княжеского имени Владимир как «лесной надзиратель»). Заключение Ломоносова никто из норманистов и до сих пор не преодолел. Также, очень значимо замечание Ломоносова о том, что со времени принятия христианства на Руси утверждаются греческие и еврейские имена, но это не значит, что носители этих имен – греки или евреи, а потому сами по себе имена не указывают на язык их носителей. В соответствии с этим размышлением Ломоносов допускал, что имя «Рюрик» - скандинавское, но пришел князь с варягами – русью с южного берега Балтики. Убежденность его основывалась и на том, что он, будучи в Германии, побывал на побережье Варяжского моря, где еще сохранились не только славянские топонимы, но местами звучала и славянская речь.   

3) Что касается Днепровских порогов, то М. Ю. Брайчевскийв своей статье по существу полностью опроверг один из важнейших аргументов норманистов: он показал, что большинство «темных» названий порогов, перевод которых искали в германских языках, на самом деле легко объясняется словами из алано-осетинского языка.  

Но, на мой взгляд, самым главным аргументов в пользу антинорманизма является то, что государство не может возникнуть само сабой, его не могут построить несколько человек, государство – это всегда закономерный процесс в развитии общества. Даже если на минуту предположить, что Рюрик был варягом, это не означает, что он построил государство, общество само внутренне было готово и достаточно развито для государственности. Поэтому норманнскую теорию можно вполне считать беспочвенной. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Глава 3. Почему норманнская  теория существует до сих пор 

Читателя, может быть, удивит то, что эта  унизительная для русского национального достоинства теория не встретила в верхах нашего культурного общества никаких протестов. Но это тоже имеет свое историческое объяснение. Почва и все условия для пышного расцвета норманизма были подготовлены на Руси задолго до эпохи немецкого засилья.

Еще в  конце пятнадцатого столетия у великих  князей Московских, уже начавших титуловать себя царями, возникла чисто политическая необходимость официально возвысить свой род в глазах европейских монархов. Это было вызвано следующими обстоятельствами: в 1453 году турки сокрушили Византийскую империю, а девятнадцать лет спустя великий князь Иван Третий женился на племяннице последнего императора Зое (Софье) Палеолог и в качестве русского государственного герба принял римско-византийского двуглавого орла. С этого момента в Кремле возникает и провозглашается идея: "Москва — Третий Рим, а четвертому не бывать». Иными словами, Москва объявила себя прямой наследницей и преемницей Византии, которая была оплотом православия и восточно-европейской культуры. Московским государям надо было чем-то обосновать свои права на такую преемственность и в то же время утвердить за собой царский титул, которого никак не желали признавать за ними другие монархи.

В соответствии с этим, опальный митрополит Спиридон, — известный на Руси как широко образованный человек и духовный писатель, — получил от великого князя Василия Третьего задание: разработать соответствующим образом родословную Московской династии.