Ктевская Русь

 

И тем не менее, несмотря на все эти трудности, делающие наши исторические выводы в значительной мере условными, ни одно поколение историков  не отказывалось погружаться в дебри  сложных туманностей и искать в них истоки тех общественных явлений, которые никогда не переставали  и едва ли когда-нибудь перестанут волновать  человеческую мысль. Это не любопытство, а потребность.

 

В настоящих очерках рассматриваются  общественные и политические отношения  древней Руси главным образом  в тех рамках, в каких это  позволяют прежде всего наши письменные источники. Другие виды источников привлекаются лишь отчасти и попутно.

 

Письменность появляется в отдельных обществах на довольно поздних ступенях их истории. Письменность у восточных славян появилась  уже в классовом обществе, когда  остатки родовых отношений бытовали в нем только в виде пережитков прошлого. Первые известные нам письменные памятники — договоры с греками, «Правды», летописи — связаны с  интересами общества, уже порвавшего связи с родовым строем.

 

Договор с греками 911г. упоминает  о письменных завещаниях, которые  могли делать русские, живущие в  Византии. Если здесь можно допустить, что русские, живущие в Византии, могли писать завещания не по-русски, а по-гречески, то в договоре 945 г. русская письменность подразумевается  с гораздо большей категоричностью. Русский князь обязуется снабжать своих послов и купцов, отправляемых в Византию, грамотами «пишюще  сице: яко послах корабль селико». Грамоты должны служить гарантией, что послы и купцы прибывают к грекам именно от князя русского и с мирными целями.

 

Последнее исследование С. П. Обнорским языка договоров приводит автора к очень важному для  истории выводу. Договоры 911 и 945 гг. отличаются один от другого по типу языка. Договор 911г. пропитан болгаризмами, но писан он все же языком русским; в договоре 945 г. черты русского происхождения  дают себя чувствовать достаточно широко. Отсюда вытекает предположение, что  перевод договора 911 г. сделан болгарином на болгарский язык, но этот перевод  был выправлен русским справщиком; переводчиком договора 945 г. должен был  быть русский книжник. С. П. Обнорский  приходит к убеждению, что оба  перевода сделаны были в разное время (911, 945 гг.), приблизительно совпадающее  со временем заключения самих договоров.2 Наличие русской письменности в  начале X века, таким образом, становится как будто Несомненным.

 

Господствующие классы общества на всем значительном пространстве, занятом  восточным славянством, во время  составления используемых мною письменных памятников, т. е. в IX—XI вв., говорили приблизительно одним языком, тем самым, который  мы можем видеть в этих памятниках, — где он лишь несколько искажен  последующими переписчиками, — имели  общее представление о своих  интересах и способах их защиты и  довольно рано (первые сведения IX века) успели связать себя общностью религиозных  верований с соседней Византией.

 

Само собой разумеется, что те крупные факты, с которыми нас знакомят письменные памятники, имеют свою собственную и часто  очень длинную историю, о которой  умалчивают эти источники. Самый  характер некоторых памятников, конечно, исключает возможность требовать  от них «историчности», поскольку  они часто имели целью только зафиксировать определенный, иногда очень ограниченный комплекс явлений  данного момента, носящий, как всякий подобный комплекс, следы отмирающих и вновь возникающих элементов, не всегда, однако, легко распознаваемые.

 

Только автор «Повести временных лет» ставил перед собой  подлинную широкую историческую задачу, которая, нужно сознаться? остается не вполне разрешенной и в настоящее  время. Он хотел написать ни больше ни меньше, как историю Киевского  государства с древнейших времен: «Откуда пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити  и откуда Русская земля стала  есть». Летописец писал свой труд с определенной целью и в определенной политической обстановке. Ему нужно  было показать в истории Киевской Руси роль княжеского рода Рюриковичей.

 

Отсюда понятной делается и склонность его к норманизму. А. А. Шахматову удалось показать, что на первых страницах «Повести временных лет» мы имеем переделку  старых преданий о начале русской  земли, освещенную сквозь призму первого  русского историка-норманиста, сторонника теории варяго-руси.

 

Заранее можно сказать, что  с летописной концепцией образования  Русского государства нам придется очень значительно разойтись  не только потому, что у нас разные с автором летописи теоретические  представления об обществе, государстве  и историческом процессе в целом, но и потому, что, имея перед собой  определенную задачу, летописец сделал соответственный подбор фактов, для  него полных-смысла, для нас часто  имеющих второстепенное значение, и  совсем пропустил мимо своего внимания то, что для нас сейчас имело  бы первостепенную ценность. Кроме  того, все наши летописцы были связаны  волей заказчиков, каковыми обычно являлись князья. Заказчиком той летописи, которая имеется в нашем распоряжении, был Владимир Мономах.

 

Летописец поместил в конце  своего труда заметку о самом  себе: «Игумен Силивестр святого  Михаила написах кЪигы си „лето-писець", надеяся от Бога милость прияти, при князи Володимере, княжащю  ему Кыеве, а мне в то время  игуменящю у святого Михаила  в 6624, индикта 9 лета. А иже чтеть  книгы сия, то буди ми в молитвах».

 

Какой заказ мог сделать  Владимир Мономах своему историографу, догадаться не трудно, если только мы сумеем правильно понять политическую ситуацию момента.

 

Для этого нам совершенно необходимо сделать небольшой экскурс  в область политических отношений  второй половины XI и начала XII вв. Нам  необходимо познакомиться с людьми, делавшими тогда историю, с людьми, которые писали и для которых  писалась тогдашняя история.

 

С середины XI в. достаточно ясно определились черты надвигающегося нового этапа в истории Киевского  государства. Отдельные части «лоскутной»  империи Рюриковичей в течение IX—XI вв. настолько созрели и окрепли, так выросли их собственные задачи внутренней и внешней политики, что  киевский центр с киевским князем во главе не только перестал быть для  них условием роста их богатства  и силы, но в некоторых отношениях стал даже помехой дальнейшему их развитию и выполнению их собственных  политических целей. Призрак распада  Киевского государства стал совершенно очевидным. Отдельные князья начинают чаще и чаще проявлять свои центробежные тенденции и в своих противоречивых по отношению друг к другу интересах  сталкиваются между собой, делая, таким  образом, неизбежными «усобицы». Но княжеские «усобицы» — это  не единственная опасность, грозившая  феодалам. Это время насыщено восстаниями  народных масс в разных местах Киевского  государства.

 

Летописец, не склонный уделять  много внимания массовым выступлениям, все же отмечает движения 1068, 1071, 1091 и 1113 гг. Последнее, повидимому, было особенно сильным, и растерявшиеся господствующие классы киевского общества настойчиво зовут на Киевский стол самого энергичного  и властного из князей, Владимира  Мономаха. Мы отчасти знаем, что киевская делегация говорила Владимиру Мономаху: она запугивала его дальнейшим разрастанием народного движения.

 

Итак, положение правящих кругов Киева, русских князей (к этому  времени сильно размножившихся), а  также бояр, представителей церкви, купцов и ростовщиков, оказалось  сложнее и опаснее, чем они  себе представляли. «Минули лета Ярославля», «стрелы по земле» уже были рассеяны. Во Владимире Мономахе растерянные  верхи искали своего спасения.

 

Владимир прибыл в Киев и стал действовать разнообразными средствами: в ход были пущены репрессии, компромиссы, обращение к общественному  мнению. 12 лет сидения Владимира  на Киевском столе воскресили времена, когда Киев стоял во главе государства  и держал в руках власть.

 

Несколько слов о Киеве, Владимире  Мономахе, его дяде и отце. Эти  несколько слов рассчитаны исключительно  на создание правильной перспективы, необходимой  для оценки событий и участвовавших  в них людей.

 

О Киеве конца X — начала XI вв. говорит Дитмар, как о большом  городе, в котором было 400 церквей  и 8 рынков и несметное множество  народа. Адам Бременский во второй половине XI в. называет Киев соперником Константинополя. Митрополит Киевский Илларион в своем  знаменитом «Слове» называет Киев городом, «блистающим величием», Лаврентьевская летопись под 1124 г. говорит, что в  Киеве был грандиозный пожар, причем «церквий единых изгоре близ 600». Весьма вероятно, что здесь кое-что  и преувеличено, но несомненно, во всяком случае, что Киев в XI в. — один из больших городов европейского масштаба. Не случайно ему так много внимания уделяют западноевропейские хронисты. Двор киевского князя хорошо известен во всем тогдашнем мире, так как  киевский князь в международных  отношениях к этому времени успел  занять весьма определенное место.

 

Ярослав Мудрый находился  в родственных связях с царствующими домами Англии, Франции, Германии, Польши, Скандинавии, Венгрии и Византии. Его дочь Анна была замужем за французским  королем Генрихом L и активно участвовала  в политической жизни Франции (была регентшей после смерти своего мужа). Ее собственноручная подпись славянскими  буквами (Ана ръина, т. е. Anna regina) имеется  на латинской грамоте, выданной в 1063 г. от имени малолетнего французского короля Филиппа I. Внучка Ярослава Евпраксия  — Адельгейда Всеволодовна (1071—1109) была замужем за императором священной  Римской империи Генрихом IV. При  дворе Ярослава жил изгнанник  из своего королевства Олаф Норвежский, сын которого с русской помощью  возвратил себе норвежский престол. При том же дворе жил и другой знаменитый викинг Гаральд, после громких  военных походов в Сицилию  и Италию ставший королем Норвегии и сложивший свою голову в Англии. Он был женат на дочери Ярослава — Елизавете. Как видно, из английских «Законов Эдуарда Исповедника», в  Киеве у Ярослава нашли себе приют  сыновья английского короля Эдмунда Железный Бок — Эдвин и Эдуард, изгнанные из Англии датским конунгом Канутом.

 

Неудивительно, что в этой интернациональной обстановке дети Ярослава научились говорить на многих европейских языках. Нам хорошо известно, что Всеволод Ярославич, отец Владимира  Мономаха, говорил на 5 языках. Всеволод был женат на греческой принцессе  из дома Мономахов, его сын Владимир женился на дочери последнего англо-саксонского  короля Гите Гаральдовне, вынужденной  бежать из Англии, вследствие норманнского вторжения.

 

Я не могу сейчас приводить  многочисленные факты участия Киева  в европейской жизни государств и народов. Думаю, что и приведенные  мною сведения, хотя и подобранные  весьма однобоко, служат ярким показателем  положения Киева в тогдашней  Европе.

 

Таким образом, Владимир Мономах, к которому нам надлежит сейчас снова  вернуться, жил в очень сложной, насыщенной европейской политикой  атмосфере.

 

Он понимал толк в литературе, о чем свидетельствует его  «Поучение», едва ли не навеянное соответствующими английскими образцами. Он очень  хорошо знал и политическое значение летописи. По прибытии в Киев он уже  застал здесь летопись, составленную монахом Киево-Печерского монастыря, но эта летопись Мономаха не удовлетворила.

 

Мы не знаем, что собственно не понравилось Владимиру Мономаху в этой летописи, почему он счел необходимым  переделать ее и передать дело в  другие руки и даже в другое учреждение (из Печерского монастыря в Выдубицкий Михайловский монастырь), потому что  эта старая летопись до нас не дошла, но зато мы можем догадаться, чего хотел  Владимир Мономах от игумена Выдубицкого  монастыря Сильвестра.

 

Кажется, Сильвестр справился  со своей задачей, т. е. правильно  понял требования момента. Владимир Мономах, во всяком случае, был доволен  новым трудом и постарался выказать свое расположение к его автору: спустя два года он велел поставить  его епископом своего наследственного  города Переяславля, где Сильвестр  и умер в 1123 г. Через его труд красной  нитью проходит борьба с сепаратистскими  тенденциями феодальной знати, стремление укрепить идею единства Русской земли, внедрить в сознание феодалов необходимость  подчинения Киеву и киевскому  князю.

 

Сильвестр пользовался трудами  своих предшественников, где уже  были даны некоторые схемы, полезные и для данного момента, нуждавшиеся  только в некоторой переделке. Сильвестр  мог прочитать в Новгородской летописи рассказ о том, как в  Новгороде когда-то властвовали  варяги и «насилье деяху словеном, кривичем и мерям и чюди»,2 как эти угнетенные прогнали своих насильников и «начаша владети сами в собе и городы ставити», как печально оказалось для них отсутствие сильной власти, когда после изгнания варягов они «всташа сами на ся воевать, и бысть межи ими рать велика и усобица и всташа град на град, и не беше в них правды».

 

Мы, к сожалению, не знаем, что было написано по этому предмету в еще более старой киевской начальной  летописи, тоже не дошедшей до нас. Во всяком случае, Сильвестр в своем труде  вычеркнул фразу новгородской летописи о насилиях врагов, не поместил он также  и рассказа о восстании новгородцев  против Рюрика, но использовал из трудов своих предшественников только то, что казалось ему нужным. Отсутствие твердой власти приводит к усобицам и восстаниям. Восстановление этой власти (добровольное призвание) спасает  общество от всяких бед. Спасителями  общества в IX в. явились варяжские  князья, в частности Рюрик. Рюриковичи выполняли эту миссию долго и  успешно, и лишь в конце XI в. снова  повторились старые времена «всташа  сами на ся, бысть межи ими рать велика и усобица». Призвание Мономаха в  Киев летописцем, таким образом, оправдано. Отсюда следовал и логически правильный вывод: долг киевлян подчиняться  призванной власти, а не восставать против нее. Усобица слишком хорошо была известна киевскому обществу второй половины XI в.

 

Понятно, почему мы должны относиться к сообщениям и рассуждениям Сильвестра весьма и весьма осторожно. Если даже он и передал нам факты, насколько  умел, добросовестно, то использовал  их в своих целях, соответственно осветив их.

 

Мы очень хорошо понимаем, почему летописец, поставивший в  заголовке своего труда тему о  происхождении киевских князей, главное  свое внимание отдает Новгороду и  варяжским князьям, и, в частности, князю Рюрику и его преемникам.