Юридические факты

Все, что предусмотрено  нормами права и правосубъектностью, не может реализоваться в конкретном правоотношении, минуя юридические  факты. И это справедливо при  любых моделях правового регулирования - императивных или диспозитивных. Не имеет значения то обстоятельство, что на стадии юридического факта не происходит дополнительного моделирования регулируемых отношений («поднормативное регулирование»), так как модель конкретного правоотношения и нормативные модели - качественно разные уровни права. Перенесенная в конкретное правоотношение нормативная модель - это уже трансформированная модель, имеющая иной статус. В противном случае пришлось бы признавать формально-техническую роль юридических фактов. Однако это не так. Юридические факты, в том числе здесь, предстают сущностной стороной в движении права от одной ступени к другой.

По общему положению, посредством  юридических фактов реализуются  нормативные модели и правосубъектность  в той части, в какой они задействованы в данной правовой цепи. Но этим фактом они не изменяются ни в объеме, ни в содержании, так как это общая мера возможного поведения, рассчитанная на постоянное действие. Соотношение содержания правовой модели и правосубъектности таково, что последняя дает представление о «диапазоне» правовых возможностей правосубъектного лица, в то время как нормативная модель позволяет с той или иной степенью конкретности определить поведение применительно к определенной области жизнедеятельности. В этом смысле конкретизация моделей поведения проходит по линии «норма права - правосубъектность - юридический факт - мера поведения в отдельном индивидуализированном правоотношении».

«Нагрузка» юридических фактов в цепи объективно-субъективных правовых связей разнопланова в силу того, что они своим действием как бы «прерывают» один этап движения права и порождают новый, хотя такое прерывание «удерживается» и дальше, но только в «снятом» виде.

Всякий новый этап получает не только самостоятельное обозначение, но и сущностную характеристику. В равной мере это относится и к оценке юридических фактов.

При сущностной характеристике юридических  фактов, порождающих конкретное правоотношение, необходимо принимать во внимание их общие (родовые) признаки и черты, а также особенности, которые позволяют им представлять самостоятельное звено правового механизма. Общие признаки будут одинаковыми для юридических фактов, порождающих или прекращающих нормы права, правосубъектность, а также конкретное правоотношение. К ним относятся:

- волевой характер (волевые акты);

- правовой характер (правовые акты), закрепленность в нормах объективного  права;

- свойство порождать, изменять  или прекращать сущность того  или иного (объективного, субъективного)  права;

- принадлежность к самому существенному элементу механизма правового регулирования;

- выполняют функции «трансформатора» объективного или субъективного права из одного состояния в другое.

Но юридические факты, относящиеся  к конкретному правоотношению, также  имеют свой сущностный (видовой) признак: он указывает на порождающие, изменяющие или прекращающие возможности его в отношении прав и обязанностей в конкретных правоотношениях.

В последнее время в научной  литературе при исследовании конкретного  правоотношения и юридических фактов, порождающих его, упоминается категория «состояние». По утверждению Л.А. Чеговадзе, вид правового состояния сторон в правоотношении зависит от материального содержания гражданского правоотношения и процесса его реализации, т.е. тех фактических условий, которым законодатель придает значение юридических фактов. Поэтому условия установления субъективных гражданских прав и возникновения юридических обязанностей следует рассматривать как условия становления правового состояния субъектов в пределах правоотношения в качестве стороны правомочной либо обязанной⁷. На наш взгляд, категория «условия становления состояния» как само состояние принадлежности, означающее, по мнению Л.А. Чеговадзе, «связанность участников правоотношения наличием правомочий и долженствований» не проясняет сути и назначения юридических фактов и порожденных ими прав и долженствований. Если условия установления субъективных прав означают одновременно и условия становления состояния, в чем тогда их принципиальное различие? Если состояние принадлежности означает связанность участников правоотношения наличием правомочий и долженствований, тогда в чем его отличие от права и обязанности как меры возможного и должного поведения?

Кроме того, понятие «условия», рассматриваемое в качестве юридического факта, не конкретизирует последний. Ведь оно может применяться в разных значениях. Юридические факты в свою очередь, - это непосредственные волевые акты, предусмотренные (или допускаемые) нормами права, порождающие, изменяющие или прекращающие конкретные правоотношения (права и обязанности). Степень конкретности таких правоотношений, как и юридических фактов, их порождающих, может быть различной в связи с возможностью динамики теперь уже самих правоотношений и тех прав и обязанностей, которые составляют их содержание. Тем не менее во всех этих случаях речь идет о персонифицированных субъектах и приобретаемых ими определенных правах и обязанностях.

Исходя из предложенного  нами определения юридических фактов данного уровня механизма правового  регулирования, становится ясно, что именно они выступают сущностью будущих правовых связей субъектов (порождающихся, изменяющихся, прекращающихся). В этом плане сложившееся представление о юридических фактах как фактах реальной действительности, с которыми нормы права связывают наступление юридических последствий (т.е. возникновение, изменение гражданских правоотношений)⁸, не дает представления об их подлинном назначении и роли в правовом регулировании.

Действительно, в чем  выражается связь норм права и  правоотношений посредством юридических фактов и как она протекает? Широко представлены юридические факты посредством понятия «обстоятельства реальной действительности». Как известно, они могут быть только волевыми актами, как и все остальные элементы права и его механизма. Кроме того, они не выступают связующим звеном между нормами права и наступающими правовыми последствиями. Юридические факты, трансформируя «энергию» правосубъектности и норм объективного права, порождают, изменяют или прекращают конкретные правоотношения (права и обязанности).

В российской правовой науке  существование прецедента как источника  права в целом отрицается. Так, И.А. Иванников указывает: «Судебный прецедент в России не применяется, а административный - отсутствует. Примером судебных постановлений иногда считают постановления Верховного Суда РФ, Конституционного Суда РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ. Однако фактически это не прецеденты, а разъяснения действующего законодательства»⁹.

Представляется, что в  российской правовой системе уже  сделан первый шаг к расширению круга источников права и признанию прецедента. Так, после вступления в силу для России Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 г.¹⁰ Россия признала обязательной юрисдикцию Европейского суда по правам человека. Указанный суд при толковании и применении норм Конвенции исходит из прецедентного значения своих решений. Таким образом, решение по конкретному спору между гражданином определенной страны и государством связывает не только участников данного спора, но и является моделью поведения для других государств - участников Конвенции. Так, решение ЕСПЧ по делу «Брумареску против Румынии» от 28 октября 1999 г. повлекло необходимость существенного реформирования процессуального законодательства России в части надзорного производства. В постановлении по делу «Праведная против России» от 18 ноября 2004 г. Европейский суд прямо сослался на свое предыдущее решение по делу Брумареску, сформировав норму права о принципе правовой определенности.

В постановлении Пленума  Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. № 5 «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации»¹¹ в п. 11 указывается на обязательность постановлений ЕСПЧ в отношении Российской Федерации, принятых окончательно, для всех органов государственной власти страны, в том числе судов. Таким образом, обойден вопрос насколько обязательными для России являются постановления ЕСПЧ, принятые против других государств. С учетом практики Европейского Суда представляется, что отрицание обязательности следования правовой позиции, сформулированной ЕСПЧ по делу против другого государства, неизбежно приведет к тому, что государство проиграет дело в Суде, так как ЕСПЧ будет следовать своим правовым позициям.

Возможно, поэтому в  более позднем по времени постановлении  Пленума ВС РФ от 19 декабря 2003 г. № 23 «О судебном решении»¹² Суд уже не проводил разграничения, дав более мягкое по форме указание о том, что судам следует учитывать при вынесении решения и постановления Европейского Суда по правам человека, в которых дано толкование положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод, подлежащих применению в данном деле. Таким образом, российские суды ориентированы на применение любых, относящихся к предмету спора, постановлений ЕСПЧ, независимо от того, против каких государств они вынесены.

Во внутреннем российском праве также наблюдаются изменения. Новые Гражданский процессуальный¹³ и Арбитражный процессуальный кодексы¹⁴ в качестве основания к отмене судебных актов в порядке надзора предусматривают ранее отсутствовавшее обстоятельство: нарушение единства судебной практики (ст. 304 АПК РФ, ч. 3 ст. 377, ст. 389 ГПК РФ). Как справедливо отметила М.А. Фокина: «Единство судебной практики может быть достигнуто в том случае, если толкование норм права, даваемое высшими судебными органами, будет носить императивный характер»¹⁵.

Кроме того, при рассмотрении дел, возникающих из публичных правоотношений, действующее процессуальное законодательство содержит положения, которые можно рассматривать как ведущие к созданию прецедента. ВС РФ по делам, возникающим из публичных правоотношений, стал ссылаться на правовые позиции, ранее выраженные в его решении по другому делу¹⁶.

Полагаем, что появление  в российской правовой системе отдельных явлений в качестве судебного прецедента не способно поколебать ее принадлежности к континентальному праву, поскольку Конституция РФ и законы по-прежнему будут занимать доминирующее положение, а судебный прецедент будет всегда носить производный (вспомогательный) характер¹⁷.

Положение о том, что  норма права в ходе регулирования  конкретных связей приобретает форму  правоотношения, носит весьма абстрактный  характер, не позволяющий выяснить всю глубину изменений, происходящих в праве и фактических отношениях, подвергающихся правовому воздействию.

При анализе логики и  механизма регулирования общественных отношений место и роль правоотношений учеными определяются по-разному. Существует мнение, что правоотношение как средство регулирования общественных отношений следует объединить с нормой и включить в определение права. Признание за правоотношениями статуса права Имре Сабо обосновывает тем, что «понятие права есть не что иное, как статическое выражение общих абстрактных динамических правоотношений». В понятие юридического права следует включать как юридические нормы, так и правовые отношения, которые составляют его необходимый, а иногда исходный элемент¹⁸.

Нормы права нельзя, на наш взгляд, отождествлять с правоотношениями под общим определением права. Ведь это разнокачественные правовые явления. В нормах права закреплена воля государства, а в ряде случаев - в сочетании с волей других публичных образований. В правоотношении, в свою очередь, имеет место единство государственной (публичной) и индивидуальной воли. Если право выражается через статические абстрактные правоотношения, последние необходимо интегрировать до уровня единого целого, что будет означать диалектическое «снятие» отдельных правоотношений и появление только системы норм права.

В научной литературе высказано суждение о том, что правоотношение не тождественно норме права и не сливается с фактическим отношением, а предстает связующим звеном между ними. Достоинство этого направления в том, что его автор, во-первых, не объединяет нормы права и правоотношения, во-вторых, не отождествляет фактическое отношение с правоотношением. Однако обнаруживаются недостатки и в этом подходе. Прослеживается в нем некая механическая совокупность элементов, между которыми трудно обнаружить реальную взаимосвязь.

Для преодоления этих недостатков была предпринята попытка  включить в определение правоотношения реальное поведение. Правоотношение в  целом, как отмечает Р.О. Халфина, не может быть отнесено к области  права. Отделение правовой формы  от реального содержания не выражает реальных связей.

Автор, преодолевая недостатки прежних концепций, невольно привносит  свои трудно разрешимые проблемы при  оценке правоотношения. Включение в  понятие правоотношения содержание фактического отношения размывает  грани между правовыми и неправовыми явлениями. Задача заключается в том, чтобы, с одной стороны, развести все компоненты механизма правового регулирования и указать на их сущностные особенности, а с другой - проследить их взаимодействие между собой, а также регулируемым отношением.