Государственный строй Англии накануне революции 1640–1660

 

Назначенные из представителей английской знати, наместники входили  в состав Тайного совета: они являлись одновременно и должностными лицами центрального правительственного аппарата, а значит и членами Палаты лордов. С другой стороны, многие мировые  судьи становились членами Палаты общин. Английский парламент был в этих условиях местом, где скатывались в единый клубок нити центрального и местного управления.

 

Разложение феодальных структур в странах Западной Европы эпохи  Возрождения означало в сущности разрушение традиционных форм самоорганизации общества. Заменить их можно было в тех условиях только механизмами государственной власти. Развитие же этих механизмов предполагало в первую очередь усиление их ядра, которым повсеместно была королевская власть.

 

Во Франции усиление королевской  власти могло идти лишь по пути расширения и совершенствования подчиненного монарху бюрократического исполнительного  аппарата. Французский сословно-представительный орган — Генеральные штаты  — был оторван при своем  рождении от корней: властных органов, существовавших на местах — провинциальных штатов. С другой стороны, он не сросся и с королевской властью до такой степени, чтобы она не могла  существовать без него. Верховная  государственная власть во Франции  воплощалась в Средние века исключительно  в персоне короля и институте  короны.

 

[11]

 

Иная ситуация сложилась  в Англии. Здесь еще в эпоху  высокого Средневековья сформировалась конструкция верховной государственной  власти, при которой король был  неразрывно связан с парламентом. Более  того, с точки зрения юридической  доктрины английской верховной власти, король мыслился неотъемлемой частью парламента — одной из корпораций (estates), существовавшей наряду с корпорациями (estates) общин (commons), лордов духовных и  лордов светских[21]. В связи с этим усиление королевской власти в Англии неизбежно предполагало и должно было вылиться в возрастание значения парламента как государственного органа. Так и произошло на самом деле. Генрих VIII и особенно королева Елизавета I сознательно действовали в направлении упрочения парламентской организации, сознательно стремились придать парламентской деятельности больше эффективности. Одним из результатов этого стремления стала, в частности, институционализация парламентских привилегий. Еще в 1515 году спикер, следуя практике предшествовавшей эпохи, просил у короля свободы слова и доступа к его персоне с прошениями только для себя[22]. В 1542 году спикер Мойль обращался с просьбой предоставить свободу слова всем членам парламента. В 1554 году спикер просил короля дать парламентариям свободу от ареста, свободу слова и свободу доступа к персоне ее величества. При открытии сессии первого парламента правления Елизаветы I спикер взывал к ней с просьбой разрешить парламентариям пользоваться их «древними свободами». А в 1562 году спикер Палаты лордов Уильямс говорил о соблюдении «древней привилегии» парламента, которая заключается в том, чтобы парламентарии «могли оставаться на свободе, быть открытыми и свободными от ареста, приставаний, беспокойств или другого вреда их телам, землям, имуществам или слугам, обладая при этом всеми другими своими свободами в течение сессии настоящего парламента, посредством которых они смогли бы лучше выполнять свой долг». В заключение же спикер сказал: «Все привилегии, которых я желаю, могут быть записаны, как это было принято в другие времена»[23].

 

В 1584–1589 годах в рамках парламента существовал специальный  комитет по вопросам парламентских  привилегий[24]. Такой комитет действовал и в парламентах, созывавшихся Яковом I и Карлом I. Во времена

 

[12]

 

правления этих монархов тема парламентских привилегий стала  одним из главных предметов спора  между ними и парламентариями.

 

20 июня 1604 года на обсуждение  членов Палаты общин был вынесен  документ под названием «Апология», который намечалось направить  от имени парламента в адрес  короля Якова I. Парламентарии  стремились выразить этим документом  протест против высказанных его  величеством мнений о том, что  они обладают привилегиями не  по праву, а исключительно по  милости короля, возобновляемой  для каждого парламента с помощью  петиции. В «Апологии» говорилось, в частности: «Мы, рыцари, горожане и жители бургов из Палаты общин, собравшиеся в парламенте и от имени всех общин королевства Англии с единым согласием для нас и нашего потомства, выражаем протест против этих утверждений, наимилостивейший суверен, ведущих прямо и очевидно к полной ликвидации самых фундаментальных привилегий нашей палаты, а с ними прав и свобод всех Общин вашего королевства Англии, которыми они и их предки несомненно пользовались с незапамятных времен при наиболее знатных прародителей вашего Величества»[25]. Приведенное обращение к королю Якову I не получило большинства голосов в Палате общин и не было направлено в его адрес, тем не менее содержание этого документа весьма интересно как новая ступень в осознании парламентариями сущности парламентских привилегий. Их происхождение относится к незапамятным временам. Это свидетельствует о том, что парламентские привилегии стали рассматриваться парламентариями как обычаи их предков. С этим взглядом на привилегии была связана и трактовка их в качестве «самых фундаментальных привилегий» Палаты общин.

 

Подобный взгляд на парламентские  привилегии проводился и в петиции  о праве (petition de droit) королю Якову I, рассмотренной  в Палате общин 23 мая 1610 года. В ней  говорилось о «древнем и фундаментальном  праве свободы парламента (ancient and fundamental Right of the Liberty of the Parliament)» при  обсуждении всех вопросов, касающихся подданных и их владений, имуществ и каких бы то ни было прав. «Мы  считаем древним, общим и несомненным  правом парламента, — заявляли депутаты, — дебатировать свободно все вопросы, которые касаются подданного и его  права или состояния; если свобода  дебатов будет однажды ликвидирована, сущность парламента в тот же момент растворится. И в то время, когда, как в данном случае, право подданных  находится на

 

[13]

 

одной стороне, а прерогативы  вашего Величества — на другой, то невозможно в дебатах отделить одно от другого; мы утверждаем, что такого рода прерогативы  вашего Величества, прямо затрагивающие  права и интересы подданных, должны ежедневно подниматься и обсуждаться  во всех Судах[26] Уэстминстера (in all Courts at Westminster); и всегда свободно дебатироваться при всех подходящих обстоятельствах. Как в этом, так и во всех прежних парламентах без ограничений: если это запретить, то для подданного будет невозможно, как узнать, так и защищать свое право и право собственности на свои земли и имущества»[27].

 

Вопрос о парламентских  привилегиях увязывался парламентариями  в приведенной петиции с вопросом о королевских прерогативах. Содержание парламентских дебатов, проходивших  в первые десятилетия XVII века, показывает, что оба эти вопроса стояли в центре дискуссий внутри парламента, они составляли существо споров между  парламентариями и королем. И  в этом была закономерность.

 

В своих выступлениях парламентарии  неоднократно ссылались на фундаментальные  законы (fundamental laws) и даже конституцию (constitution) Английского королевства. Так, например, правовед и парламентарий Дж. Уайтлок (James Whitelocke, 1570–1632), выступая 2 июля 1610 года в Палате общин при обсуждении вопроса о праве короля устанавливать таможенные пошлины (impositions) без согласия парламента, заявлял, что подобные действия его величества «противоречат естественному порядку и конституции политики этого королевства, которая представляет собой jus publicum regni (публичное право королевства); и тем самым ниспровергают основной закон королевства и ведут к созданию новой формы государства и правления» (курсив мой. — В. Т.)[28]. О «фундаментальном законе Англии», по которому «парламент является общим советом короля и королевства»[29], говорил в 1638 году в одной из своих судебных речей судья Королевской Скамьи сэр Роберт Беркли.

 

Подобные термины имели  под собой мало реального основания. Употребляя словосочетание «фундаментальные законы» Английского королевства, парламентарии и правоведы подразумевали  под ними чаще

 

[14]

 

всего не что иное, как  совокупность отдельных, несвязанных  один с другим, общих правовых принципов  или норм, регулирующих взаимоотношения  парламента и короля. Если же они  все же говорили о законах, то называли, как правило, Великую Хартию Вольностей и серию актов, принятых королями Эдуардом I (1272–1307) и Эдуардом III (1327–1377). Английский государственный строй был традиционным в двояком отношении: во-первых, в силу того, что основы его сложились в давние времена и были незыблемыми в течение нескольких веков, а во-вторых, потому что политические отношения внутри этого строя регулировались в большинстве своем традицией и обычаем. Происходившая на протяжении XVI столетия модернизация политической системы Англии придала новое качество основным ее элементам: королевской власти, Тайному совету, парламенту. Взаимоотношения между этими государственными органами перестали укладываться в прежнюю, существовавшую несколько веков юридическую конструкцию государственного строя, в которой главную роль играли частноправовые элементы.

 

Их основой являлись феодальные социально-экономические структуры. В течение XVI века эти структуры  все более размывались, в результате чего к началу нового столетия английский феодализм превратился в совокупность форм, лишенных реального содержания.

 

По своей сословно-классовой  структуре английское общество первых десятилетий XVII века почти не отличалось от общества середины XVI века. Правовед Томас Смит (Thomas Smith, 1513–1577) писал  в трактате «De Republica Anglorum (Об английском государстве)», созданном в 1562–1565 годах[30]: «Мы в Англии обыкновенно делим  наших людей на четыре категории: джентльменов, горожан, йоменов, ремесленников  или работников. Из джентльменов первыми  и главными являются король, принц, герцоги[31], маркизы[32], графы[33],

 

[15]

 

виконты[34], бароны[35], и их называют знатью (the nobility), и все они  именуются лордами и знатными людьми: за ними следуют рыцари, эсквайры и простые джентльмены»[36]. Эту  характеристику сословной структуры  английского общества почти дословно повторил в своем описании Англии[37] младший современник Томаса Смита  Уильям Харрисон (William Harrison, 1534–1593).

 

Сходную картину английского  общественного строя рисовал  в начале XVII века и представитель  королевской администрации Томас  Уилсон (Thomas Wilson, 1560?–1629). «Пятерным  является грубо проведенное деление  Англии: знать, горожане, йомэны, ремесленники, сельские работники»[38], — писал  он в своем трактате «Государство Англии в 1600 году (The state of England, 1600)», составленном на основе документов английской центральной  и местной администрации.

 

В среде знатных англичан Томас Уилсон выделял светскую знать  и духовную. С другой стороны, он делил знать на старшую (nobilitas maior), к которой относил маркизов (marchiones), графов (comites), виконтов (vicecomites), баронов (barones) и епископов (episcopes), и младшую (nobilitas minor), которую составляли, по его мнению, рыцари (equites), эсквайры (armigeros), джентльмены (generosos), священники (mi-

 

[16]

 

nistros) и образованные люди (literatos)[39]. К последней категории Томас Уилсон причислял всех, кто получил какую-либо ученую степень («omnes qui gradus aliquos in Academiis acceperunt»)[40].

 

В то время, когда Томас  Уилсон писал это, в Англии не было ни одного герцога. Титул маркиза  носили двое знатных особ, титул графа — восемнадцать, виконтами являлись два человека, баронов было тридцать девять[41], рыцарей — около 500 человек[42], эсквайров — 16 000 или более[43]. Общая же численность населения Англии составляла в конце XVI – начале XVII веков около четырех миллионов человек или немногим больше[44].

 

В эпоху правления Эдуарда III существовал титул баронета, который  даровался патентом короля в обмен  за определенную сумму денег[45]. Термин «баронет» встречается в тексте одного из статутов короля Ричарда II: он употребляется здесь для обозначения  представителя знати, лишенного  привилегии участия в парламенте по индивидуальному вызову от имени  короля. В последующие времена  титул баронета никто не носил, и  он был забыт.

 

Возродил данный титул  король Яков I, который 22 мая 1611 года создал наследственную сословную группу баронетов  в надежде получить денежные средства для обустройства Ирландии. Его величество предложил титул баронета и земельные  участки в Ольстере двумстам джентльменам, которые имели доход не менее 1 000 фунтов стерлингов. Для того чтобы  стать баронетами, они должны были купить специальный патент, уплатив  в королевскую казну 1 095 фунтов. При  этом претенденты на указанный титул  брали на себя обязательство содержать  в течение трех лет 30 солдат из армии, размещенной в Ирландии. Несмотря на то, что Яков I разрешил платить  за баронетские патенты не всю  сумму сразу, но с отсрочкой на три года, спрос на них оказался не слишком великим. До 1615 года патент на титул баронета купили менее сотни  состоятельных англичан. В социальной иерархии баронеты заняли место, которое  было выше положения рыцарей, но ниже положения баронов.

 

[17]

 

Любопытно, что в описании сословных групп английского  общества Томас Смит, Уильям Харрисон и Томас Уилсон главное внимание уделяли их роду занятий и имущественному положению. Так, Т. Смит отмечал, что «джентльменами являются те, кого их кровь и раса делают знатными и известными»[46], но вместе с тем подчеркивал, что «ни один человек не делается в Англии бароном, если он не может расходовать из ежегодного дохода, по меньшей мере, одну тысячу фунтов или одну тысячу марок»[47]. Ежегодные же доходы виконтов, графов, маркизов и герцогов должны были, согласно Т. Смиту, позволять им расходовать еще больше денег. Если представители указанных сословных групп имели доходы меньше установленных норм, они все равно сохраняли свои титулы. Однако в случае, когда уровень их имущественного положения падал настолько, что не позволял им «поддерживать честь», они «не допускались в верхнюю палату в парламенте, хотя и сохраняли при этом звание Лорда»[48].

 

Для рыцаря ежегодный доход  должен был обеспечивать, как отмечал  Т. Смит, установленные «старинным правом Англии» расходы в сумме сорока фунтов стерлингов — например, «на  коронацию короля, или свадьбу  его дочери, или посвящение в рыцари принца»[49].

 

Согласно сведениям, приводимым в трактате Томаса Уилсона, маркизы  и графы имели каждый доход  в среднем по 5 000 фунтов стерлингов в год. Ежегодный доход барона и виконта составлял около 3 000 фунтов[50]. Трое из епископов — Кентеберийский, Винчестерский и Айл-оф-Илийский имели доход в сумме от 2-х  до 3-х тысяч фунтов стерлингов в  год, ежегодный доход остальных  епископов составлял от одной  тысячи до 500 фунтов, но некоторые из них получали меньше этих сумм[51].

 

Английская «старшая знать» или аристократия (герцоги, маркизы, графы, виконты, бароны и епископы) переживала в начале XVII века