Жизнь как нравственная ценность

. Рассматривая этот пример, мы можем заметить, что понятие «моральные ценности» не исчерпывается специфическим набором: добро, справедливость, милосердие, честность, ответственность. Моральной ценностью или «аитиценностъю» могут становиться самые разные проявления человеческого существования. Например, сама полноценная жизнь, изобилующая не только трудами, но и развлечениями и радостями, может рассматриваться как морально одобряемая или, напротив (в религиозно-аскетической морали), как  
порицаемая. Причем разносторонняя жизнь, если она нравственно  
одобрена и сделал ась целью, сама становится нравственной ценностью. Это то, к чему надо стремиться с точки зрения гуманистической этики, то, что достойно уважения, то, что должно стать образцом для моего отношения к чужой жизни и построения своей собственной. Конечно, можно сказать, что жизнь в данном случае выступает конкретизацией более широкого морального понятия добра: разносторонняя жизнь есть добро. Однако без такой конкретизации разговаривать о морали невозможно, иначе само понятие «добро» останется пустым и абстрактным. Реальная же мораль наполнена  
совершенно конкретными моральными ценностями, меняющимися в каждую эпоху и разнящимися от человека к человеку. Моральной ценностью может выступать обладание различными личностными качествами (храбростью, чуткостью, великодушием, терпением и проч.), причастность определенным социальным группам и институтам (семье, сословию, клану, партии), признание твоих качеств со стороны других людей. Мораль, как мы уже говорили, всепроникающая, и моральные ценности могут, таким образом,  
возникать в самых разных сферах коммуникации.

Человеческие ценности, которые могут приобретать и часто приобретают нравственное измерение, не рядоположены, а составляют некоторую иерархию. Чуть выше мы уже упоминали о ценностях разных порядков - более ВЫСОКОГО и более НИЗКОГО уровня. Ценностная «пирамида» почти никогда не бывает «заостренной» если же на вершине остается всего одна-единственная высшая ценность, мы вправе говорить о фанатизме. Это случаи, когда во имя Бога, революции или утверждения какой-либо идеи человек жертвует всем остальным, суперцентрируясь на сверхценной цели. Фанатик никогда не может быть в полном смысле слова нравственным человеком, потому что одна ценность, отметающая все остальные, ниспровергает вместе с ними и милосердие, и справедливость, и  
любовь. Так бывает и у религиозных, и у политических фанатиков, когда во имя высшего оказываются оправданы самые страшные и жестокие преступления. Но даже если представить себе, что одна из собственно-нравственных ценностей заняла позицию единственной высшей, то и тогда моральности не выходит. Любовь, которая  
оказывается предметом фанатического почитания, становится кумиром, идолом забывает о справедливости, она слепа и потому безнравственна. То же со справедливостью - воздавая по заслугам и уравнивая, она не ведает великодушия и милосердия, отчего превращается в холодную машину бездушного суда. Высшие ценности обеспечивают полноценную нравственность только «группой».

Однако остановимся подробнее на самом понятии высших ценностей. Обычные ценности могут быть более или менее значимы для человека, он может оценивать их выше или ниже, применять к ним количественную мерку. Что же касается высших ценностей, то они выступают «мерой меры», задают генеральное направление деятельности и потому не могут быть выражены количественно. Подлинные общественные и личностные ценности бесценны, не могут быть намерены «ценой» или «платой», они существенны именно в своей качественной неповторимости. Высшие ценности, незримо направляющие действия людей, служащие стержнем поведения, сами оказываются неразложимы, нерасщепляемые, как некие первоосновы. Однако это не означает, что они не рефлексируются. Высшие ценности (добро, справедливость, любовь и т.д.) представляются и переживаются индивидом в конкретно-историческом облике, в неких размытых и в то же время вполне определенных образах. Они не погружены полностью в сферу неосознаваемого, но в рамках определенной культуры недоказуемы, неопровержимы и не измеримы ничем, кроме самих себя. Они самодовлеют, ибо по своему содержанию вытекают из интимнейших и одновременно фундаментальных характеристик социокультурной целостности. Высшие ценности, повернутые к индивиду своей манящей, призывной стороной, выступающие как высшие цели личностного развития, называют идеалами. Сами по себе высшие ценности переживаются как нечто объективное, самодовлеющее, существующее в мире и в культуре до и помимо нас. Они, как правило, являют собой хотя и конкретно-исторический, но достаточно туманный образ одобряемого и желаемого состояния дел. Идеалы же либо помещены в будущее и становятся путеводной звездой на собственном жизненном пути, либо приобретают конкретный облик, на который, грубо говоря, можно указать пальцем. Предположим, такое нравственное явление, как любовь. Когда мы говорим о любви как о высшей ценности, то переживаем некие возвышенные чувства, в которых пересекаются радость благоволения и великодушия, уверенность в собственных силах, переживание гармонии с миром, утверждение своего единства с действительностью и другими людьми. Любовь как высшая ценность - это прежде всего особое состояние, в данном случае состояние внутреннего мира, содержание которого мы можем описать, выделяя различные его компоненты. Совсем другое дело та же любовь, взятая как идеал. Теперь состояние любви становится целью некоего стремления, нравственной  
работы над собой. Мы высоко ценим любовь и потому прилагаем усилия для нахождения и поддержания именно такого соотношения нашего «я» С миром. Мы хотим по-настоящему любить тех, кто нас окружает, - стремимся в своем мировосприятии и поведении к любви как идеалу. При этом мы понимаем, что наши связи с реальностью далеки от безупречного образа, который так значим и дорог для нас, мы полны противоречий, конфликтов, которые и желаем устранить на пути своего совершенствования. Любовь-идеал отстоит от нас во времени, ее еще нет, она как линия горизонта, которая взывает и дразнит, заставляя ни на минуту не давать покоя своей душе. Любовь как идеал может быть представлена в совершенно конкретных образах. Это могут быть реальные люди, ваши родственники или друзья, не обладающие мировой славой и известностью. Человек может говорить: «Для меня идеал любви - отношения моих родителей». В подобном случае конкретные отношения подвергаются идеализации, ибо все негативное, что, конечно же, присутствует в живых человеческих контактах, просто опускается, из потока жизни выбирается главная линия, некая красная нить, проходящая через эмпирический хаос. В данном случае это может быть доминирующая в родительских отношениях линия взаимного прошения терпимости, понимания, поддержания друг в друге лучших творческих начинаний.  Нередко идеал, воплощенный в конкретных персоналиях, относится к прошлому, потому что избирательная память охотно игнорирует житейские «неидеальные» детали, формирует совершенный образ, на который можно ориентироваться и которому подражать. Персонифицированный (то есть личностно-воплощенный) «идеал из прошлого» более подходит для нравственной ориентации, чем конкретный человек, ежедневно вступающий рядом с вами в сложные взаимоотношения с социальной действительностью. Тот, кто живет сейчас, каждый день рискует оступиться, ошибиться, изменится перестать быть «идеальным». Порой мы чего-то не знаем о наших знакомых; записывая их в идеальные образцы для подражания - Сколь же горьким оказывается разочарование, когда всплывают разного рода «неидеальные» детали поведения или мироотношения наших «образцовых фигур». Самое печальное, что вместе с разочарованием в конкретном человеке можно разочароваться и в нравственных ценностях, которые он воплощал! А это уже совсем  
неверно. Вот почему нельзя из реальных, живых, противоречивых  
людей лепить себе идеальных нравственных кумиров. К людям, со-  
стоящим из плоти и крови, следует относиться с пониманием и милосердием, с большой долей терпимости, осознавая, что моральный идеал - это лишь ориентир, стрелка компаса, указывающая верное нравственное направление. В качестве персонифицированных моральных идеалов успешно выступают сакральные полумифологические фигуры, представляющие нравственных учителей человечества. Это Конфуций и Будда, Христос и Мухаммед, Сократ и Эпикур. Моральными образцами выступают святые разных религий, аскеты-подвижники, великие  
мудрецы. В качестве нравственного идеала у конкретных народов  
рассматриваются национальные герои, побеждавшие иноземных захватчиков или боровшиеся за социальную справедливость. В Советском Союзе нравственным образцом считались судьбы В.И. Ленина и его сподвижников-революционеров. Впрочем, все эти персонажи, включая даже наиболее почитаемые и священные, могут  
быть подвергнуты критическому анализу с точки зрения обезличенного нравственного идеала. Здесь возникает множество вопросов: так все-таки мир или меч принес людям Христос? почему он и призывал своих сторонников, идя за ним, покинуть своих родных? Хорошо ли это? И нравственно ли Мухаммеду воевать и убивать во славу новой веры? Если же ориентироваться на таких моральных учителей, как Лев Толстой, то здесь можно было бы целую речь произнести в защиту его всеми осуждаемой жены. Поэтому конкретность морального идеала всегда оборачивается спорами и противоречиями. Важнейшим компонентом нравственной регуляции является смысл  
жизни. Однако что означает само понятие смысла? Как показала в хх веке западная феноменология, смысл не равен вещи (термин «вещь» употребляется в данном случае максимально широко). Например, мы можем нарисовать треугольник с равными сторонами, и в одном случае оценить его как равносторонний, а в другом случае - как равноугольный. Вещь будет одна и та же (треугольник), а смыслы - разные. Смысл не является также образом вещи и может вообще не выражаться в образной форме. Так, представление о вечности явно имеет смысл, но наглядно представить себе вечность  
невозможно. Смысл - это значимость некоей вещи для нас, для нашего сознания. Он всегда является ответом на вопросы «зачем?», «ради чего?». поэтому о смыслах мы можем говорить только в рамках «очеловеченной реальности» - мира культуры, где все соотносится с интересами человека, где ставятся и достигаются цели. Каков смысл ложки? Она - приспособление для еды. Каков смысл пилы и топора? Они позволяют обрабатывать дерево для человеческих нужд. Каков смысл скалы над морем? Если мы не ставим на ней маяк и не смотрим с нее в море - никакого. А вот если мы ее  
рисуем и любуемся ею, то ее смысл эстетический: она красива. Смысл также отвечает на вопрос «в каком контексте?», Он появляется в сопоставлении данной вещи с Другими, связанными с нею вещами. Например, оценка «тройка» В зачетной книжке отличника имеет совсем другой смысл, чем в зачетке отъявленного  
«хвостиста». Вещь, выхваченная ИЗ своих связей и противопоставленная всему остальному как единичная, оказывается бессмысленной, не обладающей своим местом и ролью. Поэтому смыслом может быть названо функциональное бытие вещи, соединяющее в себе ответы на вопросы «зачем?» И «в каком контексте?». Понять нечто - значит определить его роль среди других явлений в конкретных обстоятельствах значит понять его ценность для нас (или по отношению к чему-то другому). Исходя из такого понимания смысла можно увидеть, что вопрос о смысле жизни выражает потребность людей в некотором интегральном понимании своего места и предназначения в мире. Это жажда приобрести некую основу, в свете которой все другие потребности и ценности обретают свое место и закономерность. Задаваясь вопросом о смысле жизни, человек хочет понять значение для себя своего собственного бытия, уяснить, ради чего он живет. И на этот вопрос человеку отвечают высшие ценности. Они конституируют смысл бытия за счет того, что показывают индивиду его место и предназначение в структуре группы, общества, человечества. Высшие ценности всегда выводят нас за рамки нашей индивидуальной,  
частной жизни, раздвигают границы кругозора, соединяют нас с другими людьми и с миром в целом. Если человек свято чтит высшие ценности, присущие роду, народу, человечеству, если у него есть ради чего стараться и даже ради чего жертвовать житейскими удобствами и второстепенными предпочтениями, то он, несомненно, обладает смыслом жизни. Смысл жизни имеет огромное нравственное значение. В дальнейшем мы будем подробнее рассматривать этот вопрос, однако  
сейчас надо отметить, что обладание смыслом жизни позволяет человеку быть поистине нравственным: мужественно переносить трудности, милосердно относиться к ближним, оптимистически отзываться на противоречия жизни. В то же время отсутствие смысла жизни порождает глубокую неудовлетворенность, которая выражается в агрессии, в «пустом прожигании дней», в готовности пойти на любое преступление ради сиюминутной прихоти. Бессмысленность часто связана с «капсулированием» человека в самом себе, с болезненным эгоизмом, с неумением протянуть руку другим и миру. Утрата человеком социально значимых высших смыслов делает его собственную жизнь пустой и ненужной, он не дорожит ею, пренебрегая нравственным долгом по отношению к самому себе. Моральное излечение приходит вместе с обретением смысла.

Последний компонент системы  нравственной регуляции, который необходимо назвать, - нравственные принципы. Принципы - это наиболее общее обоснование существующих норм и критерий выбора правил. Можно сказать, что в принципах отчетливо выражаются универсальные формулы поведения. Если ценности, высшие ценности, идеалы - явления прежде всего эмоционально-образные, если нормы вообще могут не осознаваться и действуют на уровне моральных привычек и бессознательных установок, то принципы - феномен рационального сознания. Они четко осознаются  
и отливаются в точные словесные характеристики. В реальной жизни нравственные принципы зачастую тесно соединены с определенной идеологией, и их чеканные формулировки выражают не просто «общечеловеческие устремления», а позицию и интересы конкретных социальных групп. В свое время древние стоики провозгласили впоследствии прошедший через всю историю философии моральный принцип господства разума над чувствами. Их императив гласил: подчиняй свои  
страсти уму! Отсюда вытекали нормы сдержанности, спокойствия,  
мужества, справедливости, невозмутимости. Соответственно любое «трепыхание эмоций» осуждалось, излишний душевный пыл рассматривался как проявление отсутствия и мудрости, и моральности. Восходящее христианство выдвинуло принцип любви к ближнему и непротивления злу насилием. Этот принцип требовал уже не суровости и холодности стоического «разумника», а горячего сочувствующего сердца, покорности Божьей воле, смирения и кротости. Он делал нормой милосердие и глубокую снисходительность к человеческому греховному существу, которое все равно заслуживает христианской любви.

Буржуазная эпоха принесла с собой утилитаристский принцип пользы, который предполагал, что моральным выступает то, что полезно. Полезное есть добро. Заботясь о своей собственной пользе, ты одновременно заботишься о пользе общества, потому, умножая свой капитал, ты поступаешь похвально и морально. Этот принцип исключал сентиментальность чувств, отодвигал в сторону «милость к падшим» и безбрежное милосердие. Он делал нравственной нормой стяжание денег, добром стал рациональный расчет, служащий интересам самого индивида. Совершенно очевидно, что утилитаристский нравственный принцип тесно связан с идеологией молодой буржуазии.

Еще одним ярким примером связи и переплетения морали и идеологии являются моральные принципы, провозглашенные в ходе пролетарской революции 1917 года в России. Октябрьская революция, при ведшая к власти большевиков, утвердила принцип служения делу пролетариата. Моральным теперь считалось только то, что «работает» на мировую революцию. Все что работает против или просто уклоняется от дела служения, сразу попадало в разряд политически вредного и ... аморального поведения.

Поскольку моральные принципы отчетливо рефлексируются и воплощаются в афоризмах, лозунгах, правилах и инструкциях, момент жесткой формальности в них гораздо выше, чем в эмоциональных и текучих ценностных отношениях. Принципы, как и нормы, не гибки. Поэтому они таят в себе немалую опасность застылости, косности, несоответствия обстоятельствам. Хорошо или плохо  
быть «принципиальным человеком?». Хорошо. Но порой - плохо. Хорошо в том смысле, что человек, чьим принципом, к примеру, является честность, не станет  
лгать, даже если все кругом лгут. Такой принципиальный человек может быть нелицеприятен, он способен сказать правду в глаза вышестоящим, снять «розовые очки» С добровольно заблуждающихся там, где без осознания правды нельзя исправить положения. Он «обнажает язвы» И тем помогает их излечить. Без правды, даже горькой, ничего нельзя усовершенствовать - ни людей, ни общество.  
Жесткое следование моральным принципам «высокой морали»  
называют ригоризмом. Важно то, что действительно моральный человек требует выполнения моральных принципов прежде всего от самого себя и лишь во вторую очередь обращен к тому, как выполняют их другие. К сожалению, в жизни часто бывает, что внешне принципиальные люди очень сурово относятся к другим, а сами потихоньку уклоняются от следования той моральной программе, которую утверждают. Такое двоедушное поведение с разной мер-  
кой по отношению к себе и к другим называют ханжеством и лицемерием.

Завершая разговор о системе  моральной регуляции, я хочу подчеркнуть, что «системой» мы можем называть ее весьма условно. Все компоненты нравственной регуляции тесно взаимосвязаны и проникают друг в друга, ни один элемент не существует «в чистом виде» и в то же время не может быть отброшен. Различие между ценностями и нормами становится очевидным только в экстремальных условиях. Когда происходит война, катастрофа или человек оказывается лицом к лицу с роковым выбором, он не может больше  
ориентироваться. на привычные повседневные нормы, и тогда на первый план, в центр сознания, выходит иерархия ценностей, которая до этого латентно (скрыто) содержалась во внутреннем мире, дугу от жесткого прессинга действительности. Вот почему во время любой тирании в обществе расцветает -анекдотическое- творчество - смешные истории о самих себе, о правителях и власти помогают людям не впасть в отчаяние, не замкнуться на плохом, оставаться открытыми бытию.

Счастье возможно только тогда, когда человек чувствует свою  
жизнь осмысленной. Целый ряд философских направлений и психологических школ, а также публицистика и журналистика отмечают тот факт, что в хх веке человеческая жизнь стала катастрофически обессмысливаться. Философско-литературное течение постмодернизма зафиксировало это в особого рода концепции, которая про возглашает «смерть субъекта», распад рационального сознания, смысл утрату как «норму» современного мира, как закономерный этап жизни человечества, когда на смену разного рода ценностным и интеллектуальным конструкциям, наполняющим культурную действительность, приходит деконструкция - разрушение всего и вся. Индивид становится игрушкой бессознательных сил и обезличенных текстов, он  
становится «ничто» без имени, без авторства, без подчинения каким-либо правилам. Философы-постмодернисты указывают нам на это, не печалясь и не сетуя, просто фиксируя наличную ситуацию и как бы утверждая и упрочивая распад своими собственными усилиями. Это эпатирует публику, вызывает переполох.

Людям остро нужен смысл, несмотря на то, что думают об этом играющие в теорию интеллектуалы. Проблема утраты жизненного смысла была в четкой форме поставлена гуманистической и экзистенциальной психологией, особую разработку она получила в логотерапии Виктора  
Франкла.

Франкл показывает в своих работах, что смыслоутрата и типичная для нее депрессия настигает как индивидов, находящихся в условиях крайних лишений, так и тех, кто сыт, благополучен и чьи интересы и амбиции во многом удовлетворены. Характерной для современного западного общества стала именно разочарованность людей состоятельных, которым, казалось бы, жить да жить в свое удовольствие. Видимо, проблема упирается здесь в то, что удовлетворение низших, чисто материальных потребностей еще не дает  
смысла жизни, и человеческая душа взыскует высших ценностей, прикосновения к предельным основаниям действительности, ответа на «последние» вопросы. Человек не только «психика», но и дух!

Смысл понимается В. Франклом как тот «духовный объект», к которому в самых разньrx обстоятельствах стремится человеческая душа, и из его работ мы можем вынести несколько важных тезисов для понимания роли смысла в человеческой жизни:

1. Стремление к смыслу - ценность для выживания. Собственно, когда у человека есть смысл, он не задумывается о нем, а просто живет, трудится, творит, не замечая его, как воздух, которым мы дышим, как естественный свет, на фоне которого нам видны все другие предметы. Смысл связан со значимыми целями и ценностями, к которым мы стремимся. Однако бывают ситуации,  
когда человек утрачивает прежние цели и ценности, то достояние, которое у него было. Это случается в условиях войны, вражеского плена, крутого изменения судьбы, утраты близких и т.д. Индивид бывает подорван физически и морально неблагоприятными переменами в своей жизни, и тогда, как показывает Франкл, поиск и нахождение нового смысла или актуализация прежних смыслов может помочь человеку выжить, сохранить себя физически и психически, выдержать все трудности: бедность, болезнь, враждебность окружения. У Ф. Ницше есть такое высказывание: «У кого есть «зачем» жить, может выдержать почти любое «как». Смысл как раз и дает ответ на вопрос «зачем», ОН ставит ту драгоценную цель, ради которой стоит бороться.

2. Жизнь человека не может лишиться смысла ни при каких обстоятельствах. Смысл всегда может быть найден. Смысл - то, чем человек воодушевляется для жизни, - может быть обретен и в старости, и в болезни, и в ситуации, которая кажется тупиковой, а уж люди, обладающие молодостью, материальными возможностями и временной перспективой, тем более не должны мириться со смысл с утратой.