Смерть как феномен культурно-антропологического и эзотерического осмысления

Смерть  как феномен культурно-антропологического и эзотерического осмысления

                                                                  1

     Эта тема, как известно, является классической для философии, её обсуждает еще Сократ, принимая в конце своей жизни на суде судьбоносное для себя и отчасти всей будущей европейской философии решение. Естественно, и меня она интересовала, но непосредственным поводом еще раз начать думать о смерти явилось чтение замечательных лекций Мираба Мамардашвили о Прусте. Мираб Константинович в этих лекциях трактует жизненную задачу Пруста и свою собственную эзотерически как «задачу, которую древние называли «спасением» [2, c.11]. При этом он прямо называет «спасение» с тем, что великий Платон как возможность философу «блаженно закончить свои дни», то есть обрести бессмертие и божественное состояние души. «Следовательно, - пишет М.Мамардашвили, - когда я говорю про универсальную душу, то вы прекрасно понимаете, что это живое существо… Это – не в вас и не во мне, а между нами. В каком-то другом измерении… Там и есть топос, или универсальная душа, о которой говорит Пруст. В привилегированные моменты нашего прикосновения к когитальной материи, из которой состоит универсальная душа, мы, замечает Пруст, чувствуем, во-первых, что несомненным образом (это говорил еще Спиноза) бессмертны. Это и есть бессмертие души. Но не моей эмпирической, психологической души. Когда мистики говорили о бессмертии, они, пожалуй, единственные (в отличие от остальных религиозных людей) говорили точно, потому что говорили на эзотерическом языке… В моменты, когда мы прикоснулись к этой жизни, мы не только, по словам Пруста, знаем, что бессмертны как части универсальной души (как бессмертная половая клетка), но и, во-вторых, ощущаем себя абсолютными существами» [2, c.308-309].

     Ощущаем себя «бессмертными» и «абсолютными существами» или являемся таковыми? Платон бы с уверенностью сказал, что именно «являемся», правда, в конце пути, обретя спасение; но Мамардашвили выражается неясно, заставляя подозревать себя в сомнениях. Но главный все же вопрос в другом: что это за традиция мысли и жизни, упорно воспроизводящаяся в течение более двух с половиной тысяч лет, и в каком смысле в наше время имеет смысл говорить о бессмертии? Кажется, что скорее уж можно понять Николая Федорова или В.Брюсова, веривших в практическое воскрешение умерших (последний, например, писал: «Смерть и воскресение суть естественные феномены, которые наука обязана исследовать и которые она в силах выяснить. Воскрешение есть возможная задача прикладной науки, которую она вправе себе поставить» [3, c.49].

      Естественно, что и для Платона, и для Мамардашвили смерть и бессмертие не являются естественными феноменами, и не случайно Мираб Константинович пишет об эзотеризме и мистике, об особом топосе универсальной души. Однако просто отбросить данные естественных наук, отнеся их к свидетельствам неподлинного мира, сегодня было бы неправильно. Нельзя же игнорировать, что и биология, и физиология, и психология, и другие точные науки о человеке настаивают – человек как биологический организм, как индивид конечен, он по истечении довольно краткого (по сравнению с вечностью) времени умирает, и смерть лишает его всего, то есть жизни.

        Но в экзистенциальном плане феномен смерти – это не просто признание исчезновения, «лишенности» индивидуальной жизни человека. Одновременно этот вопрос о послесмертном существовании и о том, как можно преодолеть страх перед смертью, как сделать смерть осмысленным и, может быть, даже творческим моментом жизни. Причем в каждое время эти проблемы решаются по разному.

                                                                  2

         Кажется, что страх перед смертью  был всегда, что это неотъемлемое свойство человека. Например, еще до нашей эры в ранней античной лирике мы встречаем довольно распространенные в то время грустные переживания о смерти.

          Не менее характерны переживания  о смерти «ученых и художников»  империи ацтеков (современные исследования показывают, что, хотя эта империя сложилась по европейскому летоисчислению в середине века, по уровню развития и типу культуры она была сходна с шумеро-вавилонской цивилизацией):

                Это так: действительно мы уходим, действительно мы уходим;

                Оставляем цветы и песни, и  землю,

                Это правда, что мы уходим, это  правда, что мы уходим!

                Куда мы идем, ай, куда мы идем?

                Мы там мертвые или еще живем?

                Приходит ли там снова существование?

                Вновь наслаждение Дарителя жизни? 

                Подумайте об этом, о принцы  Гуэхотцинко:

                Даже если бы он был из  ямши, даже если из золота,

                Также попал бы туда, где находятся  лишенные плоти,

                Также попал бы в область  тайны:

                Все погибнем, никто не останется. 

                [4, c. 227, 229].

      Однако современные исследования показывают, что страх перед смертью и ее переживания возникли не ранее второго тысячелетия до нашей эры, до этого много тысячелетий человек довольно спокойно воспринимал смерть. И вот почему.

       Как мы отмечали, в архаической  культуре смерть понималась как  уход души из тела. Если иметь  в виду культурное сознание  человека, то главным для архаического человека являлось убеждение, что все люди, животные, растения имеют душу. Представление о душе у примитивных обществ (а они до сих пор находятся на стадии развития, соответствующей архаической культуре) примерно следующее. Душа – это тонкий, невещественный человеческий образ, по своей природе нечто вроде пара, воздуха или тени. Некоторые племена, отмечает классик культурологи Э.Тэйлор, наделяют душой все существующее, даже рис имеет у даяков свою душу. В соответствии с архаическими представлениями, душа - это легкое, подвижное, неуничтожимое, неумирающее существо (самое главное в человеке, животном, растении – суть живого), которое обитает в собственном жилище (теле), но может и менять свой дом, переходя из одного места в другое. С точки зрения анимистических представлений древний человек осмысляет широкий круг явлений: например, смерть – это ситуация, когда душа навсегда покидает собственное тело, уходит из него, обморок – временный уход души из тела (затем, когда душа возвращается, человек приходит в себя), сновидения – появление в теле человека чужой души, создание «произведений искусства» - способ вызвать душу, чтобы вступить с ней в общение и т.д. Важно, что подобные представления, подсказывают, что нужно делать в каждом случае: мертвого будить бесполезно, зато душу умершего можно провожать в другую жизнь (хоронить), в то же время потерявшего сознание можно будить, чужую душу можно прогнать, а свою привлечь назад, помогая тем самым человеку очнуться от обморока и т.д. Во всех случаях, пишет Э. Тейлор, где мы говорим, что человек был болен и выздоровел, туземец и древний человек говорят, что он «умер и вернулся». Туземцы Фиджи говорят, что, если кто-нибудь умрет или упадет в обморок,

« его  душа может вернуться на зов» [5, c.259-301]. Почему же архаический человек спокойно воспринимает смерть? А потому, что смерть – это всего лишь смена существования, в принципе «образ жизни» души после смерти не меняется. Поэтому архаический человек кладет в могилу все, что душе нужно, для полноценной и радостной жизни: еду, оружие, украшения, позднее (богатые люди) любимую жену, коня и т.д.

         Если архаический человек думал,  что после смерти его душа  переселяется в страну мертвых, где, по сути, все так же, как и этой жизни, то люди следующей культурной эпохи (культуры древних царств, когда сложились большие государства – Древний Египет, Вавилон и другие) считали, что загробная жизнь существенно отличается от земной. После смерти человек лишался всего, но относился к этому спокойно, принимая такое положение дел как естественный план своего существования, подобно тому, как мы сегодня говорим «такова жизнь». С одной стороны, он продолжает мыслить свою смерть в той же антропологической модели (как переход души из одного мира в другой). С другой, считает, что смена в худшую сторону образа жизни души после смерти закономерна и оправдана, поскольку так решили боги.

       Спорить же с богами или  подозревать их в несправедливости  – так мыслить человек просто  не мог.

         Примерно ко второму тысячелетию до нашей эры формируется то, что можно назвать индивидуальностью или личностью человека. Действительно, во-первых, жизнь воспринимается теперь не только эмпирически (что-то произошло, что-то человек сделал), но интерпретируется в языке, общем для всех людей, - в языке божественных действий и событий. Во-вторых, в этом языке жизнь человека описывается, задается как целое (в частности, в форме расчета судьбы). В-третьих, фигуры личных богов и учителя, а также моральные рекомендации типа «зрелый человек имеет сердце твердое, как камень, мудрое лицо, он хозяин своего лица, у него ловкое и понятливое сердце», по сути, создавали то, что мы сегодня называем разумом, хотя, конечно, вкладываем в это другой смысл. Необходимым условием формирования личности человека древнего мира было создание человеком «образа себя» (он включал в себя представление о жизни человека в целом и такие два свойства человека, как желания и разум), а также образование представления об индивидуальном «Я». Последнее хорошо просматривается в текстах «Вавилонской теодеции» и «Невинного страдальца».

           Формированию целостного представления  об индивидуальной жизни способствовало  также древнее представление  о времени. Например, для вавилонян  время текло из будущего в  прошлое, поэтому все, что могло в жизни произойти в будущем, понималось как втекающее в прошедшую и настоящую жизнь. В результате складывался образ целостной текущей жизни. Теперь мы можем вернуться к проблеме смерти.

            Приведенная реконструкция позволяет  утверждать, что к рассматриваемому периоду человек осознает себя в двух антропологических моделях: древней модели души и новой модели личности. В первой модели смерть – это переход из одного мира в другой и лишение (жизни), во второй – острые переживания личностью состояния лишенности:

                            «Ах, если бы всегда жить,

                             Если бы никогда не умирать!»

                            [4, c.231]

- восклицает  ацтекский поэт.

                             «Не горюй же о смерти, друг.

                              Ты же ропщешь, - к чему?

                              Плачь не плачь – неминуем  путь»,

- вторит  ему Алкей. Именно сознавание  смерти в двух этих разных  антропологических моделях и порождает страх перед смертью и драматические ее переживания. В этой структуре личности, которую мы рассмотрели, исчезновение жизни может восприниматься только одним способом – как страдание, боль, страх. 

                                                                  3

       Первый шаг на пути к преодолению страха смерти и новому ее пониманию делает Сократ. Заканчивая свое выступление на суде, Сократ ставит вопрос так: «А вот я вам скажу: похоже, в самом деле, что все это произошло к моему благу. И быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло» [6, c.95]. И далее Сократ доказывает, что смерть, действительно есть благо: или как сладкий вечный («Так если смерть такова, - говорит Сократ, - я со своей стороны назову ее приобретением, потому что таким образом выходит, что вся жизнь не лучше одной ночи» [6, c.95] ) ,или как удивительное общение, сравнимое, пожалуй, только с «блаженством», с замечательными умершими мужиками Греции, которых, замечает Сократ, там не убивают за происки мудрости, «потому что, помимо всего прочего, тамошние люди блаженнее здешних еще и тем, что остаются все время бессмертными» [6, c.96].

        Итак, преодолевая пессимистическую  традицию, Сократ утверждает, что  смерть не есть лишенность  жизни, а, напротив, благо и  жизнь. Второй шаг который Сократ предпринимает, не менее существенный: он отбрасывает архаическую анимистическую модель человека, утверждая бессмертность личности. «Но и вам, о мужи судьи, - пишет Сократ, - не следует ожидать ничего дурного от смерти, и уж если что принимать за верное, так это то что с человеком хорошим не бывает ничего дурного ни при жизни, ни после смерти и что боги не перестают заботится о его делах» [6, c.96]. «Хороший человек» по Сократу – это человек, стяжающий мудрость и поэтому бессмертный, о котором боги заботятся даже после смерти.

         Второй шаг, уже полностью эзотерический,  делает Платон.