Проблемы этики и эстетики в философии Канта

Более того, Кант всячески подчеркивает, что полезность и приятность доброго  дела выводит соответствующий поступок из сферы моральных оценок, ибо  такой поступок совершается не по велению абсолютного долга, выраженного  категорическим (т.е. не связанным ни с какими ситуационными обстоятельствами) императивом, а по чисто практическим соображениям удобства или практичности.

Следует подчеркнуть, что  абсолютизм категорического императива Кант не считает нужным обосновывать религиозными соображениями. Мораль уже  сама по себе является, по Канту, абсолютным нравственным законом, выражающим безусловный долг человека, который превышает все остальные человеческие обязательства. В этике Канта фактически выражены две этические интуиции: необходимость этического поведения для человека состоит в том, что нарушение категорического императива есть нарушение фундаментального закона человеческой природы, что влечет разрушение этой природы, а этическая симметрия обеспечивается не только универсальностью императива, но даже одной из 3-х приводимых ниже формулировок.

Потому если человек, к  примеру, солгал ради спасения жизни  другого человека, то он все-таки совершил тягчайшее нарушение морального закона, разрушающее всю сферу  нравственного бытия. Категорический императив в этической системе  Канта оказывается выше не только пользы и удовольствия, но и милосердия.

3.2.Формулировки  категорического императива.

 Кант указывает 3 основные  формулировки категорического императива. Первая из них требует «поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом» («Критика практического разума»), т.е. фактически поступок мог быть возведен в ранг универсального морального правила. Этим в корне отрицается возможность в акте выбора опираться на специфику конкретной ситуации. Поступок должен иметь, хотя бы в потенции, универсальную значимость. Здесь выражена очень важная идея: в этическом контексте человеческий поступок имеет значение гораздо более широкое, чем ситуация, на которую он воздействует. Поступок данного человека есть основа для поступков других людей, невольно видящих в нем образец допустимого. Тем самым мой поступок, если даже он не повредил ни мне, ни окружающим, может оказаться серьезным соблазном для других (раз кто-то уже так поступал и это не вызвало прямых дурных последствий или суждений, то так поступать допустимо).

Если любой поступок имеет  универсальное значение, то вред, который  своим действием можно нанести другому, создает дополнительную возможность самому получить аналогичный вред от других, ибо я фактически превратил этот вид действия в разрешенный.

В «Основах метафизики нравственности» есть две другие формулы. «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству». Здесь заметна возрожденческая планка достоинства человека не как вещи среди вещей, но как существа, стоящего выше всего. И, наконец, третья формулировка:  «Поступай согласно такой максиме, которая в то же время сама может стать всеобщим законом».

Очевидно сходство всех формулировок, но если первая акцентирует волю, то третья – закон. Это значит, что мы не только подчинены, но сам закон есть не что иное, как плод нашей рациональности, следовательно, зависит от нас: каковы люди, таковы законы. Мы своим разумом и волей предписываем себе законы для немедленного исполнения. Отсюда и автономия морального закона.

В этической концепции  Канта каждый поступок человека оценивается  по абсолютной шкале, по его соответствию категорическому императиву. Нарушение требований категорического императива есть его разрушение, несущее огромную моральную опасность. Оценка этого не зависит от того, что человек в этот момент делал: воровал яблоки в чужом саду или оставил без помощи умирающего. Все это заставляет усомниться в окончательной правоте и полноте этической системы Канта.

Надо еще подчеркнуть, что в отличие от многих других этических систем, где центр тяжести  лежит в достижении определенного  состояния души, которое может  считаться счастливым или добродетельным, категорический императив делает акцент на конкретном действии, на оценке поступка и категории морального долга.

Этическая система Канта, вся его концепция этики содержит в себе ту существенную истину, что  мораль нуждается в опоре на какие-то абсолютные принципы, стоящие выше непосредственных человеческих интересов. Ценность следования категорическому  императиву не просто выше всех человеческих ценностей, непосредственно ощущаемых  как благо. Категорический императив  не обещает человеку никакого удовольствия от его исполнения (разве что чувство  удовлетворения от исполненного трудного долга). Но этим принижается право  человека на стремление получить лично  им ценимое благо, поскольку стремление к такому благу лишает его действия моральной ценности.

Этика категорического императива требует бескорыстия практически  нечеловеческих масштабов, фактически отказывая субъекту даже в чувстве  удовлетворения от исполненного им долга.

Абсолютизм этики Канта  подчеркивается утверждением, что человек  имеет моральное право на поступок, только будучи уверен, что в результате не произойдет ничего дурного. Человек  должен сознавать, что он поступает  справедливо, только тогда его действия морально обоснованы. Этим Кант отвергает  принцип пробабилизма, допускающий  такие действия, относительно которых субъект только предполагает, что они могут быть справедливы. Правда, стоит заметить, что человек никогда не может быть уверен в своей способности предвидеть все последствия своих поступков. «Мягкий» пробабилизм, допускающий поступок, где риск дурных последствий не превышает нормального риска от человеческих действий, мог бы вполне отстаивать свое право на жизнь. В противном случае даже поездка на автомобиле с ребенком была бы морально не допустима, т.к. угроза автокатастрофы в ней всегда присутствует.

3.3. Постулаты практического  разума.

В конечном итоге Кант формулирует  три постулата практического  разума, на которые и опирается  моральный закон как категорический императив:

1. Свобода, как мы видели, есть условие императива. Человек как существо мыслящее свободен, благодаря моральному закону.

2. Существование Бога  возведено в постулат следующим  образом. Добродетель (реализованное долженствование) – конечно, благо, но еще не благо во всей его полноте. Ни поиски счастья не приведут к добродетели, ни поиски добродетели не приведут к счастью просто потому, что миром правят законы не моральные, а механические. Но как бы то ни было, поиски добродетельной жизни облагораживают того, кто ищет, а быть достойным счастья и вместо этого быть несчастным абсурдно. Иначе, моральный закон повелевает быть виртуозным, чистым и честным, что делает человека достойным счастья, и отсюда законный постулат о Боге и ином мире, где реализуется все разумное, невозможное в этом мире.

3. Бессмертие души также становится постулатом. Идея блага требует подчинить волю моральному закону, но это уже идеал святости. А поскольку это категорическое требование, которого никто из нас, грешных, не может выполнить, то мы относим его к бесконечному. Однако бесконечный прогресс, по Канту, возможен, если допустить существование некой разумной личности, бесконечно расширяющейся и бессмертной по имени душа. Непривычное, заметим, толкование: не статическое положение, а бесконечный рост. Другая жизнь, по Канту, есть все большее приближение к святости.

4. Эстетика в трудах Иммануила Канта.

4.1. Определения прекрасного.

Эсте́тика (др.-греч. αἰσθητικός - «чувствующий, чувственный) – философское учение о сущности и формах прекрасного в художественном творчестве, в природе и в жизни, об искусстве как особой форме общественного сознания. «Критика способности суждения»  Канта (1790) –

одно из основополагающих произведений в  истории мировой эстетической мысли.

Суждение, по Канту, это способность  видеть особенное во всеобщем. То представляют собой эстетические суждение – не понимает этого разве что недоразвитый человек. Очевидное их существование озадачивает нас двумя проблемами: что же такое прекрасное в собственном смысле слова, и как найти основание, делающее возможным суждение о нем?

Аналитика прекрасного у  Канта строится в соответствии с  классификацией суждений по четырем  признакам – качеству, количеству, отношению, модальности. Первая дефиниция  звучит односторонне: прекрасно то, что нравится, не вызывая интереса. Оценка приятного возникает в ощущении и связана с интересом. Доброе мы оцениваем при помощи понятий, благоволение к нему также связано с интересом. Оценка красоты свободна от интереса чувств и разума. Канту необходимо развеять рационалистические и утилитаристские построения, поэтому он столь категоричен в формулировках. Взятые в их односторонности, они лежат в основе многих формалистических теорий искусства.

Вторая дефиниция прекрасного намечает более широкий подход к проблеме. Речь идет о количественной характеристике эстетического суждения. Здесь выдвигается требование всеобщности суждения вкуса. «Прекрасно то, что всем нравится без посредства понятия» Но если нет понятия, то откуда всеобщность? Ведь чувство индивидуально, оно лежит в основе наслаждения, а на всеобщность не претендует. Оказывается, удовольствие от прекрасного производно от «свободной игры» познавательных способностей – воображения и рассудка; отсюда «субъективная всеобщность» красоты.

Если первично удовольствие, то проблема всеобщности снимается: удовольствие нельзя передать другому. «Ничто не может быть сообщено всем, кроме познания ^(6,1)». Понятий в распоряжении человека нет. Зато он располагает неким «душевным состоянием», которое можно соотнести с «познанием вообще». Это состояние «свободной игры познавательных способностей». В результате «без наличия определенного понятия» благодаря свободной игре воображения и рассудка возникает благожелательная оценка, которая предшествует чувству удовольствия, порождает его и придает эстетическому суждению всеобщий характер.

Здесь действительно «ключ» проблемы, одно из замечательных открытий Канта. Он открыл опосредованный характер восприятия прекрасного. До него считалось (а многие продолжают думать так  и теперь), что красота дается человеку непосредственно при помощи чувств. Достаточно просто быть чутким к красоте, обладать эстетическим чувством. Между тем, само «эстетическое чувство» – сложная интеллектуальная способность. Еще древние заметили, что возможна сверхчувственная красота. Чтобы насладиться  красотой предмета, надо уметь оценить  его достоинства. Иногда это происходит «сразу», а иногда требует времени  и интеллектуальных усилий. Чем сложнее предмет, тем сложнее, тем специфичнее его эстетическая оценка. Научная красота только для специалиста. Чтобы понять красоту математической формулы, нужно обладать художественной культурой, но прежде всего – знать математику. Всеобщность эстетического суждения состоит не в непосредственной общедоступности, а в «сообщаемости», в том, что, затратив силы и время, любой человек может до него добраться. И сама художественная культура не всегда дается от рождения, чаще воспитывается ^(6,1).

Достойно внимания и понятие  «свободная игра», которое Кант решительнее, чем кто-либо другой до него, ввел в эстетику и которому суждено было занять в ней одно из центральных мест. Любая игра «поощряет чувство здоровья», повышает «всю жизнедеятельность», освежает «душевную организацию». Игра непринужденна. Игра развивает общительность и воображение, без которого невозможно познание.

Игра содержит в себе противоречие: играющий все время пребывает  в двух сферах – условной и действительной. Умение играть заключается в овладении  двуплановостью поведения. В искусстве – та же двуплановость. При самой правдоподобной картине действительности зритель (или читатель) ни на секунду не забывает, что перед ним все же условный мир. Когда человек теряет из виду один из планов искусства, он оказывается вне сферы его действия. Наслаждение искусством – соучастие в игре ^(6,1). Таким образом, Кант проник в самую суть проблемы.

Еще ближе к познанию третье определение прекрасного: «Красота – это форма целесообразности предмета, поскольку она воспринимается в нем без представления о цели». Здесь особенно важны сопутствующие этому определению оговорки. Кант наряду с «чистой» красотой вводит понятие красоты «сопутствующей». Пример первой – цветы, пример второй – красота человека, здания и т.д. Сопутствующая красота предполагает «понятие цели, которое определяет, чем должна быть вещь» [1]. Это уже антитезис.

Оказывается, только в сфере  «сопутствующей» красоты реализуется  эстетический идеал. Нельзя представить  себе идеал красивых цветов. Идеал  красоты, по Канту, состоит в «выражении нравственного». А один из заключительных выводов эстетики Канта гласит: «Прекрасное есть символ нравственно доброго ^(6,1)». Здесь уже речь идёт о сфере поведения человека.

Далее Кант переходит к  сфере знания. Речь идет о самом  низшем – эмпирическом знании. Помимо идеала красоты, Кант устанавливает  «идею нормы» – своего рода идеальное  воплощение внешнего облика. Норма  красоты – средняя величина для  данного класса явления. Хотя Кант оговаривается, что нет необходимости прибегать  к реальным обмерам, что можно  вполне положиться на динамическую силу воображения, он все же остается в  пределах механического понимания  проблемы, за что неоднократно подвергался критике .

Что касается четвертого определения  прекрасного – «прекрасно то, что познается без посредства понятия как предмет необходимого благоволения», – то здесь нет ничего принципиально нового. Суждение вкуса обязательно для всех. Потому что условие необходимости, которую предполагает суждение вкуса, есть идея «общего чувства», базирующегося на упоминаемой уже «свободной игре познавательных сил». Прекрасное вызывает интерес только в обществе, это средство общения и показатель общительности ^(6,3).

Все рассмотренные четыре определения красоты суммируются  в одном. «Красотой вообще (все равно, будет ли она красотой в природе или красотой в искусстве) можно назвать выражение эстетических идей». Эстетическая идея есть представление, которое «дает повод много думать», но которому не может быть адекватным никакое понятие. Красота у Канта немыслима без истины, но это различные вещи.