Проблема веры и разума в средневековье

Вера  и разум

Постановка  проблемы

   Говорить  о важности проблемы соотношения  веры и разума — совершенно излишне. Но для ее решения необходимо прояснить основные понятия. Вера — основное понятие христианства. «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет» (Мк. 16,16). Вопросы веры являются основными и в Посланиях святых апостолов, и в творениях отцов Церкви.

   Важность  этого вопроса очевидна и при  взгляде на нее с точки зрения современного человека. Неверие стало главенствующим фактором в мире. Ведь, как обычно представляется, если человек во что-то верит, то лишь потому, что он не может это доказать. А если нечто доказано, то об этом существует знание, а не вера. Современный так называемый цивилизованный человек считает зазорным принимать что-либо просто на веру, без проверки разумом. Вера уходит из жизни людей, и вполне понятна обратная реакция некоторых христиан — во всем виноват разум, а атеизм и неверие — следствие развития наук.

   Проблема  отношения веры и разума – одна из ключевых в христианской философии и богословии. Особенно остро эта проблема стоит в православной апологетике и миссионерстве: имеем ли мы право вторгаться силами нашего разума в вопросы религии — рассуждать о Боге, о чуде, о таинствах и т. д.? Можем ли мы судить разумно или должны оставаться только на позиции веры? Следовательно, если мы скажем, что христианство должно опираться на разум, то, скажут, что мы тем самым поставим веру под начало знания, а «все, что не по вере, грех» (Рим. 14, 23). А если мы в своей проповеди Евангелия будем говорить, что надо просто верить в Иисуса Христа, то очевидно возражение: «Почему именно во Христа? Должен быть критерий выбора. Поверить просто так — это легкомыслие». И возражающий будет по-своему прав: нельзя верить «просто так», должно быть некое основание. Но, с другой стороны, вера всегда предполагает акт волевой, свободный, ибо в объекте веры всегда можно сомневаться. Ведь в том-то и заключается подвиг веры, что человек преодолевает в себе это сомнение, отвергает соблазнительные доводы разума.

   Вера  и разум кажутся совершенно различными познавательными способностями  человека. Если человек во что-либо верит, то только лишь потому, что он это не может доказать, т.е. не может  проверить разумом. Если же человек  что-либо доказал, то он уже не говорит, что он в это верит, он скажет, что он это знает. То есть, действительно, человек или верит, или знает. Если человек скажет, что он знает, что Бог есть, то от него потребуют доказательств, подобных тем, что применяются в науке. Если человек не сможет их привести, то его уличат во лжи: мол, ты говоришь, что знаешь, что Бог есть, но привести разумные доводы не можешь; значит, ты или ошибаешься, или обманываешь. По такой логике христианин оказывается или невеждой, человеком заблуждающимся, или обманщиком, но не ученым. Таким образом, дихотомия веры и разума сейчас принимает характер дихотомии лжи и истины. Человечество, просвещенное наукой, убеждено, что истину открывает разум, а вера доказать ее не может. Значит вера (и основанное на ней христианство) есть ложь. Далее, человек мыслящий скажет, что верить «просто так» он не может, он должен найти авторитетные аргументы, которые могли бы стать основанием для его веры. Если же человек, тем не менее, соглашается начать себя убеждать («Я не верю, и это плохо»), то с точки зрения обыденного сознания это будет состоянием, похожим на самозомбирование, самогипнотизирование. Более того, если человек начинает верить, при этом отказываясь от сомнения, то он тем самым делает шаг предательства по отношению к истине, т.е. к Богу, поклоняться Которому следует «в духе и истине» (Ин. 4, 24). Ведь любая истина познается, ищется и доказывается, в том числе и истина о Боге. Если же ее нельзя доказать, то Бог — не истина.

   Кроме того, разум обладает очень важным свойством – объективностью, общезначимостью. Для всех очевидно, что истина одна. Законы разума тоже одни для всех. Поэтому наука, оперирующая разумом, одна и общезначима. А верить можно во всё что угодно; человек в вопросах веры якобы ничем не ограничен; вера - субъективна. Поэтому существует огромное многообразие различных религий, все из которых базируются на вере. Значит, выбор каждым человеком религии субъективен, случаен, зависит лишь от его прихоти. Он приходит к вере в того или иного Бога случайно - или он родился в стране, где принято исповедовать ту или иную религию, или его так воспитали родители, или он попал под влияние какой-нибудь личности и т.д. Но такой выбор веры есть проявление легкомыслия. Почему русский обязательно должен быть православным, татарин - мусульманином, француз – католиком, а немец – лютеранином? Ведь если истинна какая-нибудь одна религия, значит, все должны исповедовать эту религию, отбрасывая остальные как ложные. Но ни одна религия таких аргументов, доказывающих ее истинность, предоставить не может. Все лишь утверждают, что их вера самая истинная, что ее невозможно доказать, но в нее можно лишь верить.

   Далее, вера предполагает веру в некоторый  авторитет и послушание этому  авторитету. Но авторитеты могут быть разные. Поэтому чтобы выбрать какой-то авторитет, нужно иметь критерий, который тоже должен быть как-то обоснован.

   Вера  представляется современному человеку отказом от своего достоинства. «Человек — это звучит гордо», а ему предлагают смириться, верить в недоказанное, т. е. сделать некий легкомысленный и унизительный шаг. Если же человеку сказать, что он должен верить из-за страха наказания Божиего, то он тем более начинает бунтовать.

   Во  всех этих возражениях прослеживается одна мысль — о противоположности веры и разума. Верить можно лишь в то, что нельзя доказать, и наоборот, если мы что-то подвергаем исследованию разумом, то мы в это уже не верим в собственном смысле слова. И эта мысль кажется настолько очевидной, что признается и верующими, и атеистами. Однако все не так просто, как кажется на первый взгляд.

   В понимании веры прежде всего отмечают субъективный ее аспект. Вера — это акт свободной воли человека. Доведенная до абсурда в современном мире, эта концепция поселила в людях уверенность в том, что верить можно во что угодно — в Бога, в магию, в науку, в себя и т.п., и при этом не нужно отчитываться за свой выбор. При этом исчезает второй аспект веры — ее объект, во что человеку верить, истинна ли эта вера. Это расхождение имеет и свою историческую перспективу в области христианской философии и богословия.

История вопроса в западной философии

   Проблема  отношения веры и разума принимает  в западной мысли наиболее острый вид в эпоху схоластики в XII в. Наиболее признанную западной Церковью точку зрения выразил Ансельм Кентерберийский, постулировавший примат веры над разумом следующими словами: «Не ищу разуметь, дабы уверовать, но верую, дабы уразуметь; ибо верую и в то, что если не уверую, не уразумею» (Прослогион, 1). Кратко эту мысль можно выразить словами: «Верую, чтобы понимать». Действительно, человек, прежде чем рассуждать и доказывать, всегда основывается на вере во что-то. На веру принимается то, что существует внешний мир; ребенок, когда растет, принимает на веру слова своих родителей; ученик, когда учится, принимает на веру слова своих учителей; человек, читая книгу, принимает на веру то, что автор в этой книге все излагает правильно и т.д. Если человек начнет во всем сомневаться, то он никогда не достигнет никакой не то что истины, а вообще ни одного положения с достоверностью знать не будет. Кроме того, человек верит в то, что доказательство есть способ достижения истины. Но мы не можем доказать истинность доказательства. Получается круг: можно ли доказать, что доказательство – это способ обнаружения истины. Значит, мы верим в силу доказательства. А как мы доказываем? Используя логические законы: закон исключенного третьего (или а, или не а), закон непротиворечия (а не равно не а), закон тождества (а = а). Таким образом, положения, которые лежат в основе нашего рассуждения, не доказываются, а принимаются на веру, и само наше рассуждение основывается на нашей вере в законы логики.

   Пьер  Абеляр, французский философ и  богослов XII в., считал иначе. Согласно его краткой формуле отношение между верой и разумом можно выразить как «понимаю, чтобы верить». Не «верую, чтобы понимать», как у Ансельма Кентерберийского, а «понимаю, чтобы верить». В чем смысл этой концепции? Вера - это не просто согласие с чем-нибудь без доказательства. Поверить можно лишь тогда, когда есть достаточные основания для веры. Человек не может поверить в какую-то чушь, он верит лишь в то, что представляется разуму достойным веры. Если рассматривать веру религиозную, то и здесь то же самое: верить нужно той религии, которая представляет достаточные основания своей истинности. Фанатичная же вера, не прошедшая проверку разумом, не прочна, слепа и поэтому временна. Человек, который просто верит, не имея прочной основы для своей веры, поступает, как флюгер. Он будет менять свое вероисповедание в зависимости от случайных факторов – от нового собеседника, прочитанной книги и т.п. Значит, если христианство утверждает, что вера во Христа истинная, то она должна основываться на некотором прочном фундаменте. А что такое истинная вера? Истина всегда познается путем разума. Евангелие от Иоанна начинается словами «В начале было Слово», по-гречески Λόγος, т.е. разум. «И Слово было у Бога, и Слово было Бог». Иначе говоря, делает вывод Абеляр, Бог - это разум. И логика – это божественная наука. Поэтому вера должна быть разумной, т.е. основанной на разуме. Сам Христос подавал нам пример проповеди, когда Он рассуждал, спорил, убеждал, а не просто вещал. Он спорил со своими друзьями, со своими противниками. Следовательно, пишет Абеляр, и наша вера должна быть тоже разумной, не слепой, основанной на глубоком понимании истинности Священного Писания. Когда человек понимает, во что он верит, тогда он имеет прочную и твердую веру, тогда его вера основана не на песке, а на камне. Поэтому верить нужно разумно, верить нужно, понимая то, во что человек верит. Именно этим отличается христианство, находящееся в постоянном союзе с философией, от других религий, философией пренебрегающих. И поэтому христианство – это действительно истинная религия.

   Обе эти концепции основывались на учениях, высказанных еще в раннем христианстве. Одним из первых поставил вопрос о соотношении веры и разума Климент Александрийский, который утверждал их гармонию («веры не может быть без знания, равно как и знания без веры» (Строматы, V, 1, 3)). И, разумеется, практически все мыслители прибегали к авторитету св. Августина, который уделял этой проблемы значительное внимание. В разные периоды своей жизни он по-разному решал проблему соотношения веры и разума – то доверял разуму (в молодости), то склонялся к примату веры (в последних своих трактатах). В целом он все же не видел противоречия между ними, ибо, как писал он в одной из своих последних работ, «всякий верующий мыслит, причем мыслит, веруя, и верует, размышляя» (О предопределении святых, 2, 5). «В известном смысле прав тот, — говорит Августин в одной своей проповеди, — кто говорит: „Буду понимать, чтобы поверить“, и прав я, когда повторяю за пророком: „Верь, чтобы понимать“: согласимся, что мы говорим истину. Итак, понимай, чтобы верить, и верь, чтобы понимать» (Проповеди, 43). Но в целом, если рассматривать веру в контексте знания, то вера, согласно Августину, оказывается шире понимания. Не все можно понять, но во все можно верить. Как пишет Августин, «что я разумею, тому и верю, но не все, чему я верю, то и разумею. Все, что я разумею, то я и знаю, но не все то знаю, чему верю. Я знаю, как полезно верить многому и такому, чего не знаю…. Поэтому, хотя многих предметов я и не могу знать, однако знаю о пользе в них уверовать» (Об учителе, 11).

   Современник Климента Александрийского Тертуллиан мыслил совершенно в противоположном ключе и указывал на полную противоположность веры и разума. «Верую, ибо абсурдно» — так можно охарактеризовать суть его учения. Эта афористичная фраза самому Тертуллиану не принадлежит, но у него встречается много выражений, в которых видна приверженность данному тезису, например: «Сын Божий распят — это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий — это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес — это несомненно, ибо невозможно» (О плоти Христа, 5). Действительно, евангельские события не укладываются в рамки никакого человеческого понимания. Каким образом можно вывести истины, изложенные в Евангелии? Какой человеческий разум может придумать, что девственница рождает Сына Божьего, Который является и Человеком, и Богом? Он никому не известен, Он не царь, как того хотел ветхозаветный Израиль. Он гоним, предан позорной смерти, умирает, потом воскресает, а ученики Его не узнают. Все, связанное с жизнью Иисуса Христа, неразумно. Поэтому Тертуллиан заявляет, что он верует, ибо его вера абсурдна. Абсурдность христианства есть высшая мера его истинности, высшее свидетельство его Божественного происхождения. Все положения христианства невозможны с точки зрения нашего разума, нашего жизненного опыта. И именно поэтому христиане в них верят. Вера начинается там, где заканчивается разум. Если что-нибудь можно познать, то там нет веры. Мы не можем объяснить, как Бог стал человеком, значит, мы в это верим. Мы не можем объяснить, как соединены природы во Христе, мы в это верим и т.д.

   Тертуллиан  нападает на тех, кто пытается толковать  Священное Писание аллегорически. Он упрекает их в неверии, говоря, что  если в Священном Писании написано то, что написано, то мы обязаны принять  это положение, хотя нам оно кажется абсурдным. Тертуллиан напоминает, что Евангелие, как и вообще вся Библия, есть Божественное откровение, а о Боге, непознаваемом по Своей природе, невозможно разумное знание. И поэтому Евангелие ценно именно этими парадоксами. Убрать парадоксы — не будет Откровения, будет просто хорошая, интересная книга. Но именно абсурдные парадоксальные положения составляют главное положение Священного Писания. А если толковать их аллегорически, то можно лишить Священное Писание его божественного статуса. Вот главная мысль Тертуллиана: надо верить в истинность евангельских положений, а не рассуждать, не пытаться их понять разумом, иначе мы не христиане, не верующие люди, а скрытые атеисты, которые пытаются низвести богооткровенное Священное Писание до уровня материального мира. Но тогда в нем ничего не будет сверхъестественного, ничего Божественного.

   В XIII в. появляется еще одна концепция, которая получила название теории «двух истин». Впервые она высказывается в латинском аверроизме – течении, возглавлявшемся Сигером Брабантским. Сигер, а впоследствии Иоанн Дунс Скот, Уильям Оккам и другие утверждали, что между верой и разумом лежит пропасть, ибо предметы их познания различны: разум  занимается познанием вещей материальных, точнее сотворенных, а вера направлена на познание Бога. Когда люди их путают и направляют веру на познание мира материального, а Бога пытаются познать разумом, то тогда возникает противоречие. В действительности нужно понимать, что верою познается божественный мир, а разум оперируют лишь в мире сотворенном. Есть истина божественная, и есть истина земная, истина веры и истина разума. Но иногда они пересекаются. Например, в самом начале Священного Писания говорится о сотворении мира. Наука же утверждает, что мир вечен, ведь мы не можем представить себе, что было время, когда времени не было. Наш разум спотыкается на этом моменте. Попробуем представить себе момент начала времени, и тут же спрашиваем, а что было за одну минуту до начала этого времени? Ну не может наш разум представить себе начало времени, разум может мыслить мир только вечным. А если мы считаем, что мир сотворен, то это уже догмат веры. То же самое и в отношении всех других положений. То есть существуют две истины, которые четко должны различаться друг относительно друга: вера — о Боге, разум — о мире.

   В дальнейшем эта точка зрения трансформировалась в теорию «двойственной истины», утверждающей, что истина открывается  человеку двумя способами – через  веру и через разум. Сторонниками этой теории были такие ученые, как  Г.Галилей и М.В.Ломоносов, предложившие образное сравнение с двумя книгами – книгой божественного откровения и книгой божественного творения.