Отражение русской души в трудах философов 16 века

 Во  время правления Алексея Михайловича  и патриарха Иосифа, после долгих лет Смуты и начавшегося восстановления Русского государства, проблема с введением троеперстия и переписке книг снова стала «злобой дня». Был организована комиссия «справщиков» из самых известных протопопов и священников, как московских, так и иногородних. За дело они взялись рьяно, но… далеко не все владели греческим языком, многие являлись ярыми противниками «новогреческих» обрядов. Поэтому основное снимание сосредоточили на древнеславянских переводах, страдавшими ошибками, с греческих книг.

 Так,  издавая в 1647 г. книгу Иоанна Лествичника, в послесловии говорилось, что в распоряжении книгопечатников находились много списков данной книги, «но вси несогласием друга друзей в немале согласуют: иже в сей напреди, то в друзей назади в преносе речения словес и не по ряду и не точию же се, но в сущих речех и толкововавших много не сходятся».

 «Справщики»  были людьми умными и могли  цитировать главами священные  книги, но не могли судить  о первостепенной важности Евангелия,  Жития святых, книги Ветхого Завета, поучений отцов церкви и законов греческих императоров. Тем более «справщики» оставили в неприкосновенности исполнение церковных обрядов, поскольку это выходило за пределы их полномочий – подобное могло произойти только решением собора иерархов церкви.

 Особое внимание в церковной реформе занимает, естественно, дилемма – насколько обоснованно креститься тремя (двумя) перстами? Данный вопрос является очень сложным и отчасти противоречивым – никониане и старообрядцы толкуют его по-разному, разумеется, отстаивая собственную точку зрения. Обратимся к некоторым деталям.

 Во-первых, православие Русь приняла, когда  византийская церковь следовала  Студийскому уставу, ставшему основой  русскому (Владимир Красное Солнышко, крестивший Русь, ввел крестное  знамение двумя перстами). Однако в XII - XIII вв. в Византии получил широкое распространение другой, более совершенный, Иерусалимский устав, являвшийся шагом вперед в богословии (поскольку в Студийском уставе вопросам богословия отводилось недостаточно места), в котором и провозглашалось троеперстное знамение, «трегубая аллилуйя», отменялись поклоны на коленях, когда молившиеся били челом о землю и др.

 Во-вторых, строго в древневосточной церкви  нигде не установлено, как надо  креститься – двумя либо тремя  перстами. Поэтому крестились и двумя, и тремя, и даже одним перстом (например, во времена константинопольского патриарха Иоанна Златоуста в конце IV в. н.э.)! С XI в. в Византии крестились двумя перстами, после XII в. – тремя; правильным считались оба варианта (в католицизме, например, крестное знамение осуществляется всей рукой). 

5. "Москва - третий Рим".

   Идеологема "Москва - третий Рим" является смысловой основой мессианской концепции периода образования Русского централизованного государства, которую можно назвать своеобразным прологом русской философии истории, в значительной степени определившей мессианское направление и проблемы ее развития. Её обычно ассоциируют с именем старца псковского Елизарова монастыря Филофея Действительно, Филофей в своих посланиях великому князю Московскому Василию Ивановичу, царскому дьяку М.Г.Мунехину и царю Ивану Васильевичу сформулировал и обосновал ее в соответствии с господствовавшим в то время миропониманием и духовными требованиями общества. Филофей говорил царю:

       "Храни и внимай благочестивый царь тому, что все христианские царства сошлись в одно твое, что два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать".

       Таково, по мнению Филофея, "настоящее" и "будущее" русского государства, а с ним и церкви. Эта формулировка и стала обычным выражением концепции "Москва - третий Рим".

       Нужно отметить, что идея Филофея объединила в себе черты весьма распространенной во всех христианских странах теории "Длящегося Рима", утверждавшей нескончаемость Римской державы вплоть до завершения земной истории. В той или иной степени стремление заявить о идентичности своего государства с "римским царством" находит отголоски в социальной мысли разных народов западной и восточной Европы. На Руси глашатаем этой идеи были русские книжники из рядов иосифлян, занявшие к началу 20-х годов XVI века господствующее положение в русской церкви и официальной идеологии. В развитие идей иосифлян формулировка Филофея вычленяла в теории "Длящегося Рима" новый аспект, связывающий роль Русского централизованного государства как единственной опоры православия со всемирно-историческим процессом.

В обозначенной Филофеем формуле были объединены и выражены, таким образом, две фундаментальные идеи: 1) преемства царств и 2) богоизбранности русского народа. Обе они давали приемлемое для своего времени объяснение истории и обоснование возвышения Москвы, ее мессианской роли в будущем.

       Идея Москвы как третьего Рима имела и глубокое историческое основание. Для русского религиозного сознания, привыкшего сверять свои мысли и поступки с авторитетом истинной веры, нерушимым оплотом которой почитался второй Рим - Константинополь, падение этого оплота, сначала духовное, вследствие согласия греческих иерархов на Флорентийском соборе 1439 г. на унию с католической церковью, а затем и политическое - захват города турками в 1453 г., было равносильно вселенской катастрофе. Общественное сознание усиленно искало адекватную ему замену. Москва, одержавшая в недавнем прошлом победу над "неверными", выступившая собирательницей русских земель и защитницей всех православных народов, предстала как вполне достойная восприемница второго Рима - Константинополя.

       Прозрения Филофея точно отражали и политические реалии того времени: на Руси закончился удельно-родовой период исторического развития, победой на Куликовом поле было положено начало формирования русского централизованного государства, рядом с властью великого князя Московского не оставалось других, сопоставимых с ней, политических сил. К этому времени завершилась смена политической парадигмы: удельно-местническая политика с ее своекорыстием и партикуляризмом уступила место политике национально-державной. В определенной мере этому способствовала женитьба Ивана III на Софье Палеолог. И хотя Софья была царевной уже не существующей Византийской империи, вместе с гербом Византии - двуглавым орлом - на Московское княжество переходило как бы ее религиозное и политическое призвание. Москва фактически становилась преемницей Византии и в политическом, и в религиозном отношении.

        К этому же времени Москва обрела полную независимость от "азиатского Востока", отказавшись от выплаты Орде традиционной дани. На изменение политического статуса Московского княжества уже отреагировал и Запад. К началу царствования Ивана III Европа была ошеломлена появлением к востоку от своих границ огромного государства, с которым искала теперь формы политического союза, пытаясь привлечь его и в качестве участника коалиции христианских государств под руководством Рима, и в качестве союзника против Турции, широко распространившей свое влияние на Восток. Взамен Москве предлагалось: признание за ней права на “Византийское наследство” и коронование Московского великого князя “из рук папы” в "христианского царя". Москва, как известно, уклонилась и от участия в антитурецкой коалиции, и от папской коронации, а на предложенные условия унии (объединения) ответила идеологемой "Москва - третий Рим", как бы заявляя и о своей автономии в коалиции христианских государств, и о своем праве на самостоятельную политику на Востоке. Русское государство готово было демонстрировать свою силу, а Запад уже понял, что с этой силой придется считаться.

      Таким образом, то, о чем говорил Филофей, как бы "примелькалось" в умах русских людей, идея Москвы как третьего Рима, была, так или иначе, “проговорена", и в этом смысле не была большой новостью. Однако эта идея была своеобразной "точкой роста" зарождающегося национального самосознания.

        К концу XV и началу XVI веков относится несколько литературных памятников, выражающих настроение умов того времени, в которых отчетливо просматриваются мысли о богоизбранности Московского царства. Наиболее ярким таким памятником является "Повесть о белом клобуке", в которой в образной форме развивается идея провиденциального перенесения роли Византии на Москву. Белый клобук, сотворенный для папы Селивестра по образу, указанному ангелом, и выступающий символом истинного христианства, его чистоты и святости, сложными путями попадает в Великий Новгород к архиепископу Василию. Но в повести нет тенденции возвеличивания Великого Новгорода, автор ее связывает будущее христианства даже и не с Москвой - это будущее он связывает со всей русской землей. Святая Русь выступает как "заместительница" Рима первого и второго, как преемница и наследница их исторической миссии.

       Дальнейшее развитие идеи преемства наследия Византии проявляется в сказаниях, в которых уже четко прорисовываются исторические притязания Москвы - это "Сказание о Вавилонском царстве" и "Сказание о князьях владимирских". В них нетрудно найти достаточно однозначный ответ на вопрос, кто встанет на место Византии - только Русь, политически независимая, может заменить Византию, приняв ее права и обязанности по отношению к судьбам всего православного мира. Реально осуществить эту задачу могла только Москва. Иными словами, общество было подготовлено к восприятию новых идей.

       Вот почему идеи старца Филофея сразу же получили широкий общественный резонанс, легко вписалось в существующую идеологическую систему. Мысль о богоизбранности русского народа, на который пала Божия благодать, и о преемстве мессианства Русским царством была запущена в обиход: почти одновременно с ее разработкой Филофеем, родилась целая серия книжных Сказаний, Слов, Повестей, развивающих идею в этом направлении. Как плод зарождающегося национально-государственного сознания новая идеологема получила отражение и в церковной и в публицистической литературе. Более того, она "так верно воспроизводила общий смысл эпохи, так точно угадывала настроение современников Филофея, что скоро была усвоена даже правительственными сферами и вошла в государственные акты", - отмечает исследователь проблемы И. Кириллов. И соответственно, оказала огромное влияние на развитие государственных форм русского самодержавия. Во всяком случае между идеей исторического призвания Московского государства и идеей самодержавия князей и царей московских прослеживается вполне определенный и заметный параллелизм. Как пишет Кириллов, "их начало совпадает по времени и по причине. Они переносятся вместе на Русь из одного источника - Византии, они объявляются плодом возросшего политического значения Московского государства и одна другую вполне логически объясняют".

         Можно сказать, что послание инока Филофея явилось как бы завершением определенного круга идей, "носившихся в воздухе". Сформулированная и обоснованная им идеологема возникла, как своего рода историософская модель возможного и ожидаемого развития страны, при этом, говоря современным языком, в контексте европейской, а не только отечественной, истории и социальной мысли. В этом смысле нельзя не согласиться с Э.Л. Радловым в том, что старец Филофей был первым русским философом истории, а его идея является обычным образцом историософской интерпретации.

        Нетрудно увидеть, что идея Москвы как третьего Рима в своем первоначальном варианте имела прежде всего теологический смысл, связанный главным образом с определением новой роли русской церкви в христианском мире, ее международного статуса и положения в своей стране по отношению к царской власти. Первоначально идея превращения Москвы в третий Рим относилась не столько к ее политическому могуществу, сколько к предназначению русского государства быть убежищем "истинного христианства". Однако очень скоро у нее появился и новый смысл, произошло своеобразное смещение акцентов - с религиозного провиденциализма в сторону идейно-политического обоснования возвышения Москвы как державы.

"Руководящей  идеей у Филофея является идея  провиденциализма: все, что совершается  в истории, все совершается  по мудрому начертанию Промысла. Затем эта точка зрения у  Филофея переходит в теократическую  систему управления земными царствами; в основе же его политической идеологии лежит понятие богоизбранности царства, которое направляет жизнь человечества к конечной цели бытия людей на земле; богоизбранный народ хранит истинную богооткровенную религию. Филофей не раскрывает полного чередования мировых царств, а непосредственно останавливается на старом Риме, указывает его преемство Константинополем - вторым Римом, и, наконец, переходит к Руси, с богоспасительной Москвою, этим третьим Римом - и последним”.

       С одной стороны, России предписывалась роль хранительницы единственно истинной христианской православной веры, с другой - православие объявлялось "русским", а русское государство - единственным и подлинно христианским и в этом смысле вселенским царством. Московские государи довольно быстро уловили этот второй смысл и увидели в идее то, что было созвучно их собственным устремлениям, связанным и с укреплением политических позиций Москвы, и с укреплением самодержавия. Новый религиозный статус Москвы, на которую перешла благодать Божия, делал ее центром всего христианского мира и, соответственно, царя Московского превращал во "вседержителя", ответственного лишь перед Богом и потому ни с кем не делящего "вверенную" ему власть, в том числе и с церковью. Правда, не все придерживались подобных взглядов. Так, Максим Грек не признавал независимости русской церкви от греческой. И даже пленение Византии турками, по его мнению, не лишало ее благочестия и, вопреки претензиям Москвы, не давал ей основания считать себя ее наследницей - третьим Римом. Позже эта идея была подхвачена патриархом Никоном.

        Двойственность идеологемы "Москва - третий Рим" и связанного с ней русского мессианизма весьма точно уловил Н.А. Бердяев. "Русское религиозное призвание, призвание исключительное, связывается с силой и величием русского государства, с исключительным значением русского царя", - говорил он. Так "империалистический соблазн входит в мессианское сознание”. Открывалась возможность превращения провиденциалистской идеи в аргумент имперской идеологии и политики. Но полное осознание этого противоречия вместе с практическими выводами пришло позже, с историческим опытом. А в XVI в. совпадение религиозной и политической идеи представлялось еще вполне естественным и не грозило далеко идущими последствиями.