Населения Кавказа

2.2 Экономическое формирования Северо-Кавказского региона

    Включение региона в состав Российской империи привело к усилению в нем динамики миграционных потоков, которая не все районы затрагивала равной степени: горные оставались практически не затронуты и миграциями, и изменениями в организации производства (разрушение примитивного скотоводства и натурального хозяйства в них началось лишь в конце 30-х гг. XX в.) [9]. Равнинные районы, напротив, после окончания Кавказской войны, аграрной и судебно-административной реформ (60-е гг. XIX в.) подверглись активным процессам социально–экономического развития: здесь начинается интенсивное дорожное и железнодорожное строительство (в 1875 железнодорожная магистраль связала Владикавказ с центральной Россией), расширяются города, создается промышленное производство, проводится гидротехническое строительство и пр. К началу ХХ в. промышленность Северного Кавказа объединяла уже около 600 различных предприятий, на которых были заняты более 73 тыс. рабочих [10] В годы первых пятилеток в регионе наблюдаются быстрые темпы развития промышленности (машиностроение, энергетика, химия, нефтяная и угольная промышленность), размещенной в городах. Анализ статистических данных показывает, что если в СССР объем валовой продукции вырос по сравнению с благополучным 1913 г. в 11,7 раз, в РСФСР – в 12 раз, то в Северо-Кавказском регионе – в 13 раз [11].

   Основу экономики региона в настоящее время составляет сельское хозяйство, которое обеспечивает 22% общероссийского производства зерна, 57 – подсолнечника, 27 – сахарной свеклы, 38% – шерсти. Достаточное развитие получило и животноводство, но оно ориентировано преимущественно на внутрирегиональное потребление. На базе сельского хозяйства выросла доминирующая в регионе отрасль экономики – агропереработка, которая составляет четвертую часть общерегионального объема промышленного производства. Предприятия пищевой промышленности размещаются по всем республикам, краям и областям Северного Кавказа, но в наибольшей степени сосредоточены в городах Краснодарского края, в Ставрополе, Ростовской области, Черкесске. Основу промышленности региона составляли машиностроительные, химические, ресурсодобывающие и др. предприятия, общесоюзного значения, встроенные в единый народно–хозяйствегнный комплекс. Его разрушение привело к экономическому кризису региона. Интегральным показателем уровня экономического развития каждой из республик Северного Кавказа выступает валовый региональный продукт (ВРП), который в целом по Северному Кавказу ниже, чем в среднем по России. На внутрирегиональном уровне этот показатель также различен: если в Ставропольском крае приходится на 1 человека 72% от среденероссийского, а в Краснодарском крае и в Ростовской области – 63-65%, то в республиках Северного Кавказ он колеблется от 20% (Ингушетия, Дагестан) до 42-45% (Адыгея и Карачаево-Черкесия).         В качестве одной из самостоятельных республик на первое место по экономическому потенциалу претендует Северная Осетия (но на период 1991 г., т.е. до начала массовой миграции беженцев сюда из Грузии и до начала осетино-ингушского конфликта). На втором месте – республики с адыго-тюркским титульным населением (Адыгея, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия). На третьем – республики с наименее развитой экономикой, в которых расселены народы нахско-дагестанской группы языков – Дагестан, Чечня и Ингушетия (наиболее отстающие в социально-экономическом отношении в регионе). События 1992–1996 годов – осетино-ингушский конфликт, чеченский кризис, обретение самостоятельности Ингушетии – несколько изменили данную иерархию экономического потенциала республик. Сегодня в более благоприятном положении среди республик Северного Кавказа оказались Адыгея, Карачаево-Черкесия и Кабардино-Балкария.

                                                                                                                           Таблица1      Сравнительные показатели социально-экономического развития народов           Северного Кавказа

   Рыночные реформы, которые проводятся в России в последнее десятилетие на региональном уровне усилили различие социально-экономического развития как народов, так и субъектов федерации. Так, по интегрированному экономическому показателю – валовому продукту на душу населения – северокавказские субъекты РФ отличаются друг от друга в 2–3 раза [14]. Более того, экономический кризис в регионе обнажил явление, скрываемое ранее статистическими данными: созданная в различных республиках региона промышленность мало изменила исторически сложившийся тип хозяйственного уклада этносов. Промышленные центры были ориентированы на запросы союзной экономики, формировались преимущественно из завезенных кадров промышленных рабочих и инженеров, и были оторваны от нужд местного населения. Поэтому рыночные преобразования в регионе привели к свертыванию индустриального сектора экономики, усилению ее сырьевой направленности, углублению внутрирегиональной стратификации и обнажению этноэкономики. Сами республики по данным экономической статистики распадаются на две группы: более экономически стабильную и развитую в настоящее время северо-западную (Адыгея, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Северная Осетия-Алания) и отстающую в экономическом отношении восточную, с доминирующим горным ландшафтом (Дагестан, Чечня, Ингушетия).

2.3 Формирование единого социокультурного пространства.

     Основное большинство народов Северного Кавказа к моменту их включения в состав Российской империи не имело собственных государственных форм организации. С точки зрения социальных наук, существует принципиальное различие между обществами традиционного типа, которые имеют локальный характер, и «большим обществом» (термин А.Ахиезера), отличающимся государственной формой организации, правом, развитой формой денежного обращения и т.д. Северокавказские народы к моменту их присоединения к России представляли собой локальные общества. Имперская политика России в этом регионе препятствовала становлению здесь самостоятельных государственных форм и интеграции народов региона в территориально–культурную целостность. Она была направлена на ассимиляцию народов, которую царские чиновники стремились достичь разными средствами, сначала – попыткой введения единых принципов управления, затем системой образования. Однако перехода на этом пути к принципам «большого общества» у народов региона не произошло. По замечанию историков «большое общество не тождественно локальным. Оно возникает не из механического суммирования локальных, а несет в себе новое качество. Это новое качество– ...и есть тот самый порог, который отделяет догосударственного человека от человека исторического» [16]. Разработка принципов общества, формирующего государство и, одновременно, формируемого им, в тот период не отвечала потребностям внутренней жизни народов региона. Анализируя форму организации социальной жизни кабардинцев, известный историк-кавказовед В.Кажаров, показывает, что все их попытки объединиться оказывались неэффективны до тех пор, пока Россия не перешла к активным действиям, направленным на покорение Кабарды, колонизации ее территории, административную отмену родовой организации жизни, раскол кабардинского общества по сословному признаку. Эта ситуация заставила кабардинских князей искать общую «платформу» и средства для интеграции.   Переход кабардинской аристократии к формированию «большого общества» определялся необходимостью сохранить даже не независимость, а самобытную культурную форму организации жизни. Царское правительство на первых порах здесь пошло не по пути интеграции верхушки кабардинского общества в дворянское сословие России, а по пути подрыва ее могущества на ее же родовых территориях (вытеснение с территорий, переманивание крестьян, снижение авторитета у соседних вассальных народов и пр.). Ответом на это и стало стремление князей к единению и созданию политических форм, отвечающих задаче сохранения социальных и культурных позиций кабардинцев. Однако в массе крестьянства эта идея не получила широкой поддержки: они не видели необходимости в формировании собственных (этнических) форм политической организации. Косвенно об этом свидетельствует и большое число беглых кабардинских крестьян в русских крепостях. Похожий процесс историки отмечают и у чеченцев. Так, известный осетинский историк В.Дегоев, анализируя социокультурный смысл Кавказской войны, дает характеристику социально-политического обустройства чеченцев к началу военных событий. Он подчеркивает самодостаточность естественной изоляции горских общин. Ограниченность связи горских общин «препятствовала складыванию этнического единства и самосознания, отсутствие которых восполнялось самосознанием коллективным и общинным». И далее автор подчеркивает: «Нет оснований предполагать, что эта устойчивая, естественная и органичная среда жаждала преобразований» [17].

      В качестве интегрирующей силы в регионе был видвинут ислам, нейтральный по отношению к внутренним распрям, но вместе с тем служивший идеологией, на базе которой можно было достичь единства и на уровне родов, и на уровне сословных различий, а также противостоять колонизаторам. Попытку объединения народов Северного Кавказа на базе ислама предпринял Шамиль, чья политическая деятельность была направлена на реформирование локального, традиционного общества и создание теократического государства «с классической структурой восточной деспотии, беспрецедентным территориальным охватом и небывалой по силе армией». Такая цель предполагала решение задачи достижения «единства племен и дальнейшего укрепления личной власти». В.Дегоев отмечает, что эту задачу Шамиль навязал чеченским общинам, но «еще до завершения гунибской драмы (1859) горские общины вернулись в свое дореформенное, патриархальное состояние. Социальные и культурные привычки народа оказались сильнее диктатуры Шамиля, которой не удалось их искоренить даже за четверть века. Таким образом, самостоятельного «большого общества» народы региона не сформировали, а в составе империи эта задача оказалась принципиально нерешаемой. Принципы организации и функционирования общества с государственными формами совершенно другие, нежели традиционного. Как подчеркивают культурологи, большое общество не может строиться как сумма локальных. Этот социальный переход (от локального к государственному) предполагает разрыв с традицией. Но если под этим углом зрения посмотреть на политику России в регионе, то нельзя не признать, что она, как правило, имела обратный эффект. Административный запрет на функционирование традиционных социальных институтов – родовых организаций, обычного права и т.д., – только усиливал ценностное отношение к ним. История развития региона показывает, что силовая политика здесь всегда терпела поражение, так как главная цель – преодоление этнокультурного обособления и блокирование воспроизводства этнических границ – была недостижима. Напротив того, адресная нацеленность силового воздействия (например, депортация определенного народа) создавала дополнительный маркер для закрепления и воспроизводства этнокультурной обособленности. Мирные меры, направленные на культурную ассимиляцию, были менее болезненны для населения и имели двусторонний позитивный результат: местное население они выводили за границы культурной провинциальной ограниченности, активно способствовуя его включению в процессы мировой истории; центральной власти они обеспечивали лояльность местного населения и относительную стабильность в регионе, закладывали основу для комплиментарного взаимодействия различных народов. В качестве мер, имевших позитивный результат, можно сослаться на образовательную политику первого наместника на Северном Кавказе, М.С. Воронцова, а также на результативность культурно-образовательной политики в годы советской власти [19].    Предпринятые на протяжении конца XIX – XX вв. меры, направленные на интеграцию народов Северного Кавказа в состав российского государства – наращивание численности русского населения, строительство в регионе промышленных предприятий, образовательная политика с активным изучением русского языка и российской культуры, создание широкой прослойки национальной интеллигенции и управленческих кадров, – вызвали формирование основ общества гражданского типа. Вместе с тем народы Северного Кавказа по прежнему отличаются высоким уровнем традиционности. Иными словами, даже в составе России, многие из них сохранились как локальные общества с традиционными формами организации жизни. Эта позиция не просто признается, но и отстаивается учеными Северного Кавказа [20].

      Рассматривая процесс формирования Северного Кавказа как социокультурного региона России, следует подчеркнуть сложность, противоречивость и незавершенность этого процесса. При наличии объективных предпосылок этот процесс получил свое реальное развитие только при включении народов региона в состав России за счет целенаправленной интеграционной административной политики ее властных органов. Значительными препятствиями на пути формирования интегрированного региона выступили обособленность и даже замкнутость локальных этнокультурных обществ, которая в значительной степени воспроизводится и в настоящее время с акцентом на силовые методы и краткосрочность решения поставленных задач.

ГЛАВА 3 СТАТИСТИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ НЕКОТОРЫХ  РЕСПУБЛИК СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

3.1 Ингушетия

В 2009 году Госкомстат Республики Ингушетии обнародовал данные численности населения Ингушетии на 2009 год, которое составило 532150 человек, из которых ингуши составляли 436250 человек. Ранее согласно Всероссийской переписи населения  2002 года население Ингушетии составило 467294 человек. Следовательно, темп роста населения следующий:

Троста= численность населения в году t/ численность населения в предыдущий период* 100

Тр= 532150/ 467294 * 100=113,8

Это означает, что численность населения за период 2002-2009гг. выросла на 13,8%.