Модель экономического развития в Южной Корее

     Но, несмотря на большую популярность южнокорейского опыта, и в России, и на Западе преобладают (хотя и не без редких исключений) весьма поверхностные суждения о нем. Зачастую распространяются мифы, весьма далекие от реальности. Обычной практикой стало выхватывание отдельных аспектов и элементов этого опыта для односторонней аргументации и обоснования той или иной субъективной позиции. Опыт послевоенного социально-экономического и политического развития Южной Кореи не рассматривается в его целостности и в динамике. При этом фактически остаются без ответа такие существенные вопросы, как: в чем же суть южнокорейской модели? Когда и как она сформировалась? Как видоизменялась? Какие основные факторы лежали в основе ее успеха? Ниже мы попытаемся хотя бы в общих чертах ответить на эти вопросы.

     Прежде всего следует, очевидно, подчеркнуть, что нет какой-то застывшей «южнокорейской модели». Она зарождалась в начале 60-х годов и с тех пор постоянно развивалась и модифицировалась. Ее главное и общее принципиальное отличие от классического западного варианта общественного, развития заключалось в том, что она не складывалась естественно-историческим образом (как в странах первичной модели — Голландии, Англии, Бельгии, Франции), а была именно смоделирована субъективным фактором — правящими кругами государства. И это было логично, коль скоро перед Южной Кореей, как и перед всеми развивающимися странами, стояла альтернатива: либо продолжить естественно-историческую эволюцию, и тогда ей суждено было вписаться в систему неоколониального разделения труда, либо стать на путь «догоняющего развития», и тогда именно правительство должно было выработать соответствующую стратегию и реализовать ее. Вначале, в период правления Ли Сын Мана, был испробован первый вариант. Он отвергал идею индустриализации, оправдывая это необходимостью прежде объединить страну.

        Ситуация начала кардинально меняться лишь с утверждением у власти нового, военного диктатора — Пак Чжон Хи. Прежде всего генерал Пак инициировал «психологический перелом» в сознании правящих кругов своей страны; отказался от крайностей антияпонского шовинизма, исповедовавшегося Ли Сын Маном, восстановил дипломатические отношения с Японией и наладил с ней экономическое сотрудничество. Он способствовал формированию в своей стране «двуслойного», или дуалистического, сознания, которое, по мнению автора этого понятия — японского ученого Тояма Сигеки, возникло в самой Японии после революции Мэйцзи и смысл которого состоял в том, что «сознание сопротивления» иностранным великим державам сочеталось с «сознанием соподчиненности им» («The Developing Economies», 1966, vol. IV, № 4, p.427). Так и в Южной Корее, начиная с 1960-х годов, негативное сознание, связанное с колониальным господством Японии на Корейском полуострове, стало теперь сочетаться с сознанием объективной необходимости экономического сотрудничества с этой страной и даже заимствования ее исторической модели «догоняющего развития».

       Считается, что одной из наиболее характерных черт южнокорейской модели, заимствованной у Японии, является отказ от стратегии импортзамещения и переход к экспорториентированной индустриализации. Большинство ученых на Западе расценивают импортзамещение и экспортную ориентацию в качестве двух альтернативных стратегий. Между тем некоторые японские ученые справедливо отмечают, что концепция, основанная на противопоставлении импортзамещения экспортной ориентации, неприменима для объяснения экономических успехов Южной Кореи, что в этой стране имела место не просто замена одной стратегии другой, а взаимопереплетение обеих стратегий. На основе этого японские ученые из Института развивающихся экономик (Токио) Имаока Хидеки и Янагихара Тоору выдвинули концепцию «модели двойного роста», которую поддержали и развили другие японские ученые (см. «Annals of the Institute of Social Science», 1986, Ж 26 (University of Tokyo), pp. 7—9; «The Developing Economies», 1987, vol. XXV, № 4, December, pp. 310—318; «The Developing Economies», 1988, vol. XXVI, № 4, December, p. 367). Они пришли к выводу, что экспортная ориентация началась в трудоинтенсивных отраслях Южной Кореи при поддержке правительства, но развитие последних вызвало спрос на полуфабрикаты, производимые в капиталоемких отраслях, что повлекло бум в этих отраслях, опиравшихся на протекционистскую политику государства. Тем самым создается эффект «двойного индустриального роста» и национальная промышленность страны выводится на более высокий уровень.

        Таким образом, вырисовывается следующая картина: сначала импортзамещение подготовило в Южной Корее первичную базу для экспорториентированной индустриализации в трудоемких отраслях, затем углубление экспортной ориентации вызвало новую волну импортзамещения, но уже в капиталоемких отраслях. В дальнейшем в экспортную ориентацию начинают втягиваться и некоторые капиталоемкие отрасли. Все это способствовало ускорению процесса формирования национальной экономики. Из этой схемы скорее всего напрашивается вывод о том, что не только импортзамещение, но и экспортная ориентация выступали в качестве переходных ступеней, ведущих к формированию полноценной современной экономики, и что по крайней мере в южнокорейском варианте эти две стратегии тесно взаимодействовали, а не взаимоисключали друг друга. В отличие от Южной Кореи, Япония в 50—60-х годах начала «прямо» с экспорториентированной индустриализации, но это лишь потому, что она прошла первичную фазу импортзамещения еще до второй мировой войны. Точно так же и России сегодня нет необходимости начинать с этой фазы импортзамещения. Более того, в отличие от Японии 50-х годов Россия может стартовать с другой, более высокой научно-технической и технологической основы (хотя она и сосредоточена пока преимущественно в рамках ВПК).

        Самой главной чертой южнокорейской модели, которую старательно обходят все приверженцы западного либерализма, является поистине громадная роль государства в экономическом развитии страны. Принципиальное отличие этой модели заключается в том, что речь не идет о простом регулировании экономических процессов. В условиях догоняющего развития, когда приходится совмещать решение задач нескольких фаз капиталистического развития (от «первоначального накопления» до теперь уже перехода к постиндустриальной эре), государству приходится не только инициировать, но и непосредственно решать большой круг чисто экономических проблем. Оно фактически выполняет значительную часть тех функций, которые в странах первичной модели являлись функцией соответствующих прослоек класса буржуазии, в том числе и новую функцию искусственного «выращивания» капиталистов. Вот в общих чертах перечень основных функций, которые в 60—70-х годах выполняло государство в Южной Корее: Плановое управление экономическим развитием. Планирование было централизованным, для чего был создан могущественный орган, обладавший широкими полномочиями (в отличие от Госплана в СССР — непосредственными),— Совет экономического планирования во главе с вице-премьером. Совет отвечал за составление и контролировал выполнение пятилетних планов.

Кредитно-финансовая монополия. 

Коммерческие банки  были национализированы. Персонал Центрального банка (как, впрочем, и остальных) назначался правительством. Оно же контролировало раздачу кредитов, уровень процентных ставок, инвестирование в промышленность и тем самым формировало структуру общественного воспроизводства в соответствии со своей стратегией. Осуществлялся также избирательный контроль за ценообразованием. Борясь с «долларизацией» и «ионизацией», правительство в принудительном порядке добивалось хранения иностранной валюты на спецсчетах в Центральном банке. 

Контроль  за внешней торговлей. 

Стремительная торговая экспансия опиралась на целенаправленное субсидирование государством экспорта. В то же время правительство строго контролировало импорт, вводя запретительные пошлины на предметы роскоши и «чрезмерное» потребление, содействуя импорту оборудования для новых отраслей и способствуя тем самым диверсификации экспорта. Ежемесячно у президента проводились совещания по проблемам экспорта.

Формирование  частного бизнеса. 

Главным направлением здесь было формирование корейских  монополий — чеболей (в том  числе теперь всемирно известных  — «Самсунг», «Дэу», «Хэндэ», «Лаки Голд Стар»). Правительство обеспечивало их льготными кредитами, субсидиями, низким налогообложением, дешевой инфраструктурой, списыванием в отдельных случаях задолженности и т. п., но требовало, в свою очередь, строгого следования указаниям правительства относительно специализации и товарной номенклатуры, ценовой политики и т. д. Производилось принудительное слияние компаний, некоторые из них, наоборот, изгонялись из данной отрасли. Те чеболи, которые пытались игнорировать «советы» правительства, сурово наказывались (прекращением кредитования или даже арестом руководителей). Заботясь о расширении своей социальной базы, некоторое содействие правительство стало оказывать и мелкому, и среднему бизнесу (кредиты, резервация для него определенных сфер общественного производства и т. п.).

     Особо следует сказать об отношении государства к роли внешнего фактора и внешнего финансирования экономического развития Южной Кореи. Правительство осуществляло жесткий контроль за притоком иностранных финансовых ресурсов. Оно стремилось привлекать не любые иностранные ресурсы, а только те, которые вписывались в его общую стратегию развития. Главным источником внешнего финансирования до начала 80-х годов были займы. В марте 1995 года Южная Корея получила свой последний заем от МБРР и была переведена в категорию доноров. Прямые инвестиции поначалу не играли заметной роли. Со времен Ли Сын Мана правители страны опасались засилья иностранного капитала и практически не допускали его в страну. При Пак Чжон Хи ситуация начала медленно, но изменяться. Причем правительство старалось, чтобы иностранные инвестиции были либо в СП, либо в форме портфельных вложений. Все это не значит, что иностранные вливания не были существенным компонентом внутреннего экономического развития Южлой Кореи. Так, в период 1965—1974 годов до 36 процентов инвестирования осуществлялось за счет иностранных финансовых источников — в отличие от Японии, в которой инвестирование осуществлялось за счет внутреннего накопления. Лишь в последующие годы роль внутренних накоплений в Южной Корее стала возрастать. Однако роль внешнего фактора (особенно технологического заимствования) оставалась значительной, без него и дальнейшее углубление экспортной ориентации и новая волна импортзамещения вряд ли оказались бы возможными.

Даже беглый анализ южнокорейской модели был бы весьма неполным без учета ее культурного  фактора. Здесь мы коснемся лишь трех его аспектов.

1. Конфуцианская  традиция десятилетиями (по крайней  мере с Макса Вебера) считалась  препятствием для экономического развития. Но начиная с конца 70-х появились публикации, которые пытались объяснить успехи новых индустриализирующихся стран (НИС) на Дальнем Востоке чуть ли не исключительно влиянием конфуцианства, особенно такими его аспектами, как иерархия и послушание, уважение образованности, почитание семьи, бережливость, флексибильность и способность к адаптации. Здесь, очевидно, предпочтительнее избегать крайностей. Старое конфуцианство в его целостности, так же, как и христианство (католицизм) феодального периода, служили препятствием для модернизации. Эволюционировавшее под влиянием социально-экономических и политических сдвигов конфуцианство (как и протестантизм) стало фактором (вернее, одним из факторов) экономического прогресса.

2. Успех южнокорейской  модели был бы немыслим без серьезных достижений в сфере образования. В начале 60-х годов власти ввели обязательное начальное образование, начали создавать сеть профессиональных и технических училищ, готовивших квалифицированную рабочую силу. С 1945-го по 1985 год число университетов в стране увеличилось с 19 до 100, а студентов — с 7819 до 932 тысяч. В 1982 году 82 процента взрослого женского населения было грамотным, среди мужчин эта доля составляла 96 процентов. В 1984 году обучением было охвачено 99 процентов детей школьного возраста, 91 процент молодых людей, подпадавших под возрастную категорию средней школы, и 26 процентов юношей и девушек возрастной категории университетского образования. По второму и третьему показателю Южная Корея обошла Сингапур, Тайвань и Великобританию, уступая только Японии и США. В 80-х годах расходы на образование составляли 20 процентов государственного бюджета.

3. Учитывая ту  роль, которую играло и играет  государство в экономическом  развитии страны, трудно переоценить  решающее значение качественных характеристик южнокорейской бюрократии. Большинство специалистов отмечают следующие ее важнейшие черты: во-первых, это профессионализм и исключительно экономическая ориентированность. Во-вторых, она не идеологизирована в узкопартийном смысле, но ориентирована и даже предана делу осуществления общенациональных задач и экономических реформ (как выразился один сингапурский исследователь — «общественно ориентированная бюрократия»). В-третьих, в основной своей массе она материально независима от бизнеса. Отношение бюрократии и бизнеса — это отношение руководителя и подчиненного. Некоторые считают, что до недавнего времени в Южной Корее позиции бюрократии перед лицом бизнесменов были даже сильнее, чем в Японии, так как в первом случае она опиралась на поддержку армии, тогда как в Японии политические партии больше зависели от пожертвований бизнеса. Можно сказать, что до конца 80-х годов в Южной Корее «шпага» довлела над буржуазией (пользуясь известным выражением К. Маркса, которым он характеризовал бонапартистский режим во Франции).При этом отсутствовала тесная «личная» связь между бюрократами и бизнесом. Только единицы из высшего слоя бюрократии после отставки оказывались на почетных (но не реальных руководящих) постах председателей и вице-председателей корпораций. В-четвертых, сам бизнес практически не участвовал в политике и не служил каналом продвижения в государственный аппарат. Наконец, следует сказать о том, что, хотя феномен коррупции присутствует в Южной Корее, как и в любом другом государстве, но в сравнении с большинством других развивающихся стран для этой страны характерен относительно низкий уровень коррумпированности государственной бюрократии. Разоблачение фактов коррупции сопровождается не только громким скандалом, но и судебным процессом с весьма плачевными последствиями. В этом отношении не стали исключением и два предшествующих президента страны — Чон Ду Хван и Ро Дэ У.

«Догоняющий»  рывок

        Рассмотренная выше модель довольно успешно действовала в течение 60—70-х годов. С середины 60-х годов в течение 20 лет средний ежегодный показатель экономического роста составлял 6,6 процента — один из наиболее высоких в мире. ВНП с 2,32 миллиарда долларов в 1962 году вырос до 62,37 миллиарда в 1979-м, а ВНП на душу населения — с 96 до 1662 долларов. Южная Корея превратилась из аграрной в индустриальную страну (к началу 90-х годов сельское население составляло менее четверти всего населения страны). Вначале, в 60-х годах, успешно развивалась легкая промышленность, затем, в 70-х, акцент был перенесен на тяжелую промышленность (химическую, сталелитейную, автомобилестроительную, судостроение, промышленное оборудование). Доля продукции обрабатывающей промышленности в экспорте страны возросла с 22 процентов в 1968 году до 88,2 процента в 1973 году («Asian Survey», 1978, vol. XVIII № 4, April, p. 371). В целом, Южной Корее удалось создать достаточно динамичную и эластичную экономику, которая сравнительно легко преодолела последствия двух энергетических кризисов (начала 70-х и 80-х), а также позволила ей исправно обслуживать свою довольно внушительную задолженность.