А.И. Деникин : « Очерки русской смуты»

 

Северо-Западный институт управления РАНХиГС ( Российская Академия Народного Хозяйства и Государственной  Службы)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Монография

По теме: А.И. Деникин : « Очерки русской смуты».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Выполнил:

 

студент группы

 

специальность: 

 

Руководитель: 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Санкт-Петербург

2012

 

ТОМ I

 

Крушение власти и армии 

Февраль-сентябрь 1917

 

ГЛАВА I.

 

Устои старой власти: вера, царь и отечество.

 

Неизбежный исторический процесс, завершившийся февральской  революцией, привел к крушению русской  государственности. Но, если философы, историки, социологи, изучая течение  русской жизни, могли предвидеть грядущие потрясения, никто не ожидал, что народная стихия с такой легкостью  и быстротой сметет все те устои, на которых покоилась жизнь: верховную  власть и правящие классы -- без всякой борьбы ушедшие в сторону; интеллигенцию -- одаренную, но слабую, беспочвенную, безвольную, вначале среди беспощадной  борьбы сопротивлявшуюся одними словами, потом покорно подставившую шею  под нож победителей; наконец -- сильную, с огромным историческим прошлым, десятимиллионную армию, развалившуюся в течение 3 -- 4 месяцев.

 

Последнее явление, впрочем, не было столь неожиданным, имея страшным и предостерегающим прообразом эпилог манчжурской войны и последующие  события в Москве, Кронштадте и  Севастополе... Прожив недели две в  Харбине в конце ноября 1905 года и проехав по сибирскому пути в  течение 31 дня (декабрь 1907 года) через  целый ряд "республик" от Харбина  до Петрограда, я составил себе ясное  понятие о том, что можно ожидать  от разнузданной, лишенной сдерживающих начал солдатской черни. И все  тогдашние митинги, резолюции, советы и, вообще, все проявления военного бунта -- с большей силой, в несравненно  более широком масштабе, но с фотографической  точностью повторились в 1917 году.

 

Следует отметить, что возможность  столь быстрого психологического перерождения отнюдь не была присуща одной русской  армии. Несомненно, усталость от З-летней войны сыграла во всех этих явлениях не последнюю роль, в той или  другой степени коснувшись всех армий  мира и сделав их более восприимчивыми к разлагающим влияниям крайних  социалистических учений. Осенью 1918 года германские корпуса, оккупировавшие Дон  и Малороссию, разложились в одну неделю, повторив до известной степени  пройденную нами историю митингов, советов, комитетов, свержения офицерского  состава, а в некоторых частях -- распродажи военного имущества, лошадей  и оружия... Только тогда немцы  поняли трагедию русского офицерства. И нашим добровольцам приходилось  видеть не раз унижение и горькие  слезы немецких офицеров -- некогда  надменных и бесстрастных.

 

-- Ведь с нами, с русскими, это же самое сделали вы -- собственными  руками...

 

-- Нет, не мы -- наше правительство  -- отвечали они.

 

Зимою 1918 года я, как командующий  Добровольческой армией, получил  предложение от группы германских офицеров, желавших поступить в нашу армию  рядовыми добровольцами...

 

Нельзя также объяснить  развал психологией неудач и поражения. Брожение армии испытали и победители: во французских войсках, оккупировавших в начале 1918 года Румынию и Одесский район, во французском флоте, плававшем  в Черном море, в английских войсках, прибывших в район Константинополя  и в Закавказье, и даже в могучем  английском флоте в дни его  наивысшего нравственного удовлетворения победой, в дни пленения германского  флота -- было не совсем благополучно. Войска начали выходить из повиновения начальникам, и только быстрая демобилизация  и пополнение свежими, отчасти добровольческими элементами, изменили положение.

 

Каково было состояние  русской армии к началу революции? Испокон века вся военная идеология  наша заключалась в известной  формуле:

 

-- За веру, царя и отечество.

 

На ней выросли, воспитались  и воспитывали других десятки  поколений. Но в народную массу, в  солдатскую толщу эти понятия  достаточно глубоко не проникали.

 

Религиозность русского народа, установившаяся за ним веками, к  началу 20 столетия несколько пошатнулась. Как народ-богоносец, народ вселенского  душевного склада, великий в своей  простоте, правде, смирении, всепрощении -- народ поистине христианский терял  постепенно свой облик, подпадая под  власть утробных, материальных интересов, в которых сам ли научался, его  ли научали видеть единственную цель и смысл жизни... Как постепенно терялась связь между народом  и его духовными руководителями, в свою очередь оторвавшимися  от него и поступившими на службу к  правительственной власти, разделяя отчасти ее недуги... Весь этот процесс  духовного перерождения русского народа слишком глубок и значителен, чтобы  его можно было охватить в рамках этих очерков. Я исхожу лишь из того несомненного факта, что поступавшая  в военные ряды молодежь к вопросам веры и церкви относилась довольно равнодушно. Казарма же, отрывая  людей от привычных условий быта, от более уравновешенной и устойчивой среды с ее верою и суевериями, не давала взамен духовно-нравственного  воспитания. В ней этот вопрос занимал  совершенно второстепенное место, заслоняясь всецело заботами и требованиями чисто материального, прикладного  порядка. Казарменный режим, где  все -- и христианская мораль, и религиозные  беседы, и исполнение обрядов -- имело  характер официальный, обязательный, часто  принудительный, не мог создать надлежащего настроения. Командовавшие частями знают, как трудно бывало разрешение вопроса даже об исправном посещении церкви.

 

Война ввела в духовную жизнь воинов два новых элемента: с одной стороны моральное  огрубение и ожесточение, с другой -- как будто несколько углубленное  чувство веры, навеянное постоянной смертельной опасностью. Оба эти  антипода как-то уживались друг с  другом, ибо оба исходили из чисто  материальных предпосылок.

 

Я не хочу обвинять огульно  православное военное духовенство. Много представителей его проявили подвиги высокой доблести, мужества и самоотвержения. Но надо признать, что духовенству не удалось вызвать  религиозного подъема среди войск. В этом, конечно, оно нисколько  не виновато, ибо в мировой войне, в которую была вовлечена Россия, играли роль чрезвычайно сложные  политические и экономические причины, и не было вовсе места для религиозного экстаза. Но, вместе с тем, духовенству  не удалось создать и более  прочную связь с войсками. Если офицерский корпус все же долгое время  боролся за свою командную власть и военный авторитет, то голос  пастырей с первых же дней революции  замолк, и всякое участие их в  жизни войск прекратилось.1

 

Мне невольно приходит на память один эпизод, весьма характерный для  тогдашнего настроения военной среды. Один из полков 4-ой стрелковой дивизии  искусно, любовно, с большим старанием  построил возле позиций походную церковь. Первые недели революции... Демагог  поручик решил, что его рота размещена  скверно, а храм -- это предрассудок. Поставил самовольно в нем роту, а в алтаре вырыл ровик для...

 

Я не удивляюсь, что в полку  нашелся негодяй-офицер, что начальство было терроризовано и молчало. Но почему 2 -- 3 тысячи русских православных людей, воспитанных в мистических  формах культа, равнодушно отнеслись  к такому осквернению и поруганию  святыни?

 

Как бы то ни было, в числе  моральных элементов, поддерживающих дух русских войск, вера не стала  началом, побуждающим их на подвиг или  сдерживающим от развития впоследствии звериных инстинктов.

 

В общероссийском масштабе православное духовенство также  осталось за бортом разбушевавшейся  жизни, разделив участь с теми социальными  классами, к которым примыкало: высшее -- причастное, к сожалению, некоторыми именами (митрополиты Питирим и  Макарий, архиепископ Варнава и  др.) к распутинскому периоду петроградской  истории -- с правившей бюрократией; низшее -- со средней русской интеллигенцией. Для успокоения религиозной совести  русского народа Святейший Синод  впоследствии посланием от 9 марта  санкционировал совершившийся переворот  и призвал довериться Временному правительству... чтобы трудами и  подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни ... Но когда жизнь эта стала принимать донельзя уродливые, аморальные формы, духовенство оказалось совершенно бессильным для борьбы: русская революция в первой стадии своей не создала ни одного сколько-нибудь заметного народно-религиозного движения, хотя бы в таком масштабе, как некогда у лжеучителей Иллиодора и Иннокентия, не выдвинула ни одного яркого имени поборника поруганной правды и христианской морали. Я не берусь судить о действенном начале в русской православной церкви после пленения ее большевиками. Жизнь церкви в советской России покрыта пока непроницаемой для нас завесой. Но процесс духовного возрождения ширится несомненно, а мученический подвиг сотен, тысяч служителей церкви, по-видимому, бороздит уснувшую народную совесть и входит в сознание народное творимой легендой.

 

 

Царь?

 

Едва ли нужно доказывать, что громадное большинство командного состава было совершенно лояльно  по отношению к идее монархизма, и к личности государя. Позднейшие эволюции старших военачальников-монархистов  вызывались чаще карьерными соображениями, малодушием или желанием, надев "личину", удержаться у власти для проведения своих планов. Реже -- крушением идеалов, переменой мировоззрения или  мотивами государственной целесообразности. Наивно было, например, верить заявлениям генерала Брусилова, что он с молодых  лет "социалист и республиканец". Он -- воспитанный в традициях  старой гвардии, близкий к придворным кругам, проникнутый насквозь их мировоззрением, "барин" -- по привычкам, вкусам, симпатиям  и окружению. Нельзя всю долгую жизнь  так лгать себе и другим.

 

Русское кадровое офицерство в большинстве разделяло монархические  убеждения и в массе своей  было во всяком случае лояльно.

 

Несмотря на это, после  японской войны, как следствие первой революции, офицерский корпус почему-то был взят под особый надзор департамента полиции, и командирам полков периодически присылались черные списки, весь трагизм  которых заключался в том, что  оспаривать "неблагонадежность" было почти бесполезно, а производить  свое, хотя бы негласное, расследование  не разрешалось. Мне лично пришлось вести длительную борьбу с киевским штабом по поводу маленьких назначений (командира роты и начальника пулеметной команды) двух офицеров 17-го Архангелогородского  полка, которым я командовал до последней  войны. Явная несправедливость их обхода легла бы тяжелым бременем на совесть  и авторитет командира полка, а объяснить ее не представлялось возможным. С большим трудом удалось  отстоять этих офицеров, и впоследствии оба они пали славною смертью  в бою. Эта система сыска создавала  нездоровую атмосферу в армии.

 

Не ограничиваясь этим, Сухомлинов создал еще свою сеть шпионажа (контрразведки), возглавлявшуюся неофициально казненным впоследствии за шпионаж  в пользу Германии полковником Мясоедовым. В каждом штабе округа учрежден был  орган, во главе которого стоял переодетый в штабную форму жандармский  офицер. Круг деятельности его официально определялся борьбою с иностранным  шпионажем -- цель весьма полезная; неофициально -- это было типичное воспроизведение  аракчеевских "профостов". Покойный Духонин до войны, будучи еще начальником  разведывательного отделения киевского  штаба, горько жаловался мне на тяжелую  атмосферу, внесенную в штабную  службу новым органом, который, официально подчиняясь генерал-квартирмейстеру, фактически держал под подозрением  и следил не только за штабом, но и  за своими начальниками.

 

Действительно, жизнь как  будто толкала офицерство на протест  в той или другой форме против "существующего строя". Среди  служилых людей с давних пор не было элемента настолько обездоленного, настолько необеспеченного и  бесправного, как рядовое русское  офицерство. Буквально нищенская  жизнь, попрание сверху прав и самолюбия; венец карьеры для большинства -- подполковничий чин и болезненная, полуголодная старость. Офицерский корпус с половины 19 века совершенно утратил  свой сословно-кастовый характер. Со времени  введения общеобязательной воинской повинности и обнищания дворянства, военные  училища широко распахнули свои двери  для "разночинцев" и юношей, вышедших из народа, окончивших гражданские  учебные заведения. Таких в армии  было большинство. Мобилизации в  свою очередь влили в офицерский состав большое число лиц свободных  профессий, принесших с собою  новое миросозерцание. Наконец, громадная  убыль кадрового офицерства заставила  командование поступиться несколько  требованиями военного воспитания и  образования, введя широкое производство в офицеры солдат, как за боевые отличия, так и путем проведения их через школы прапорщиков с  низким образовательным цензом.

 

Последние два обстоятельства, неизбежно присущие народным армиям, вызвали два явления: понизили, несомненно, боевую ценность офицерского корпуса  и внесли некоторую дифференциацию в его политический облик, приблизив  еще более к средней массе  русской интеллигенции и демократии. Этого не поняли или, вернее, не хотели понять вожди революционной демократии в дни революции.

 

Везде в дальнейшем изложении  я противополагаю "революционную  демократию" -- конгломерат социалистических партий -- истинной русской демократии, к составу которой, без сомнения, принадлежит средняя интеллигенция  и служилый элемент.

 

Но и кадровое офицерство постепенно изменяло свой облик. Японская война, вскрывшая глубокие болезни, которыми страдала страна и армия, Государственная  Дума и несколько более свободная  после 1905 года печать сыграли особенно серьезную роль в политическом воспитании офицерства. Мистическое "обожание" монарха начало постепенно меркнуть. Среди младшего генералитета и офицерства появлялось все больше людей, умевших различать идею монархизма от личностей, счастье родины -- от формы правления. Среди широких кругов офицерства явился анализ, критика, иногда суровое осуждение. Появились слухи -- и не совсем безосновательные -- о тайных офицерских организациях. Правда, подобные организации, как чуждые всей структуре армии, не имели и не могли приобресть ни особого влияния, ни значения. Однако, они сильно беспокоили военное министерство, и Сухомлинов, в 1908 или в 1909 году, секретно сообщал начальникам о необходимости принятия мер против тайного общества, образовавшегося из офицеров, недовольных медленным и бессистемным ходом реорганизации армии и желавших, якобы, насильственными мерами ускорить ее...