Телеграмму эту Алексеев, "чтобы
не смущать умы", никому не показывал,
держал в своем бумажнике и
передал мне в конце мая, оставляя
верховное командование. Этот интересный
для будущих биографов Николая
II документ хранился затем в секретном
пакете в генерал-квартирмейстерской
части Ставки.
Между тем, около полудня 3 марта
у великого князя Михаила Александровича,
который с 27 февраля не имел связи
со Ставкой и государем, собрались
члены правительства и Временного
комитета.27 В сущности вопрос был
предрешен и тем настроением,
которое царило в Совете рабочих
депутатов по получении известия
о манифесте, и вынесенной исполнительным
комитетом Совета резолюцией протеста,
доведенной до сведения правительства,
и непримиримой позицией Керенского,
и общим соотношением сил: кроме
Милюкова и Гучкова -- все прочие
лица, "отнюдь не имея никакого намерения
оказывать на великого князя какое-либо
давление", в страстных тонах советовали
ему отречься. Милюков предостерегал,
что "сильная власть... нуждается в опоре
привычного для масс символа", что "Временное
правительство -- одно -- может потонуть
в океане народных волнений и до Учредительного
собрания не доживет"...28
Переговорив еще раз с председателем
Государственной Думы Родзянко, великий
князь заявил о своем окончательном
решении отречься.
В тот же день обнародовано "заявление"
великого князя Михаила Александровича:
"Тяжкое бремя возложено на
меня волею брата моего, передавшего
мне императорский всероссийский
престол в годину беспримерной
войны и волнений народа.
Одушевленный со всем народом мыслью,
что выше всего благо родины нашей,
принял я твердое решение в
том лишь случае воспринять верховную
власть, если такова будет воля великого
народа нашего, которому и надлежит
всенародным голосованием через
представителей своих в Учредительном
собрании установить образ правления
и новые основные законы государства
Российского.
Призывая благословение Божие,
прошу всех граждан державы российской
подчиниться Временному правительству,
по почину Государственной Думы возникшему
и облеченному всей полнотой власти
впредь до того, как созванное в
возможно кратчайший срок, на основе всеобщего,
прямого, равного и тайного голосования
Учредительное Собрание своим решением
об образе правления выразит волю
народа.
Михаил ".
После отречения великий князь
поселился возле Гатчины, не принимал
решительно никакого участия в политической
жизни страны и жил там до середины
марта 1918 г., когда по инициативе местного
большевистского комитета был арестован,
препровожден в Петроград и затем
вскоре сослан в Пермскую губернию.
Первоначально ходили слухи, что около
половины июля 1918 года ему, вместе с
преданным секретарем-англичанином,
удалось бежать от большевиков; с
тех пор об участи его никто
ничего определенного не знает. Все
розыски, произведенные органами Южного
и Сибирского правительств и по инициативе
вдовствующей императрицы не привели
к достоверным результатам. Точно
также со стороны большевиков
не было дано никаких официальных
разъяснений. Позднейшие исследования,
однако, заставляют думать, что "освобождение"
явилось провокацией, великий князь
увезен был тайно большевиками, убит
недалеко от Перми, и тело его спущено
под лед.
Эта таинственность исчезновения великого
князя родила много легенд и вызвала
даже появление в Сибири самозванцев.
Летом 1918 года, ко времени первых успехов
Сибирской армии распространился
широко по советской России и Югу
слух о том, что сибирские войска
ведет против большевиков великий
князь Михаил Александрович. Газеты
печатали его манифест. Периодически
эти слухи и печатание апокрифических
манифестов в провинциальной печати,
преимущественно крайней правой,
возобновлялись даже в 20-м году (в
Крыму).
Нужно заметить, впрочем, что когда
летом 1918 года киевские монархисты вели
сильную кампанию за придание антибольшевистскому
военному движению монархического характера,
они отказались от легитимного принципа,
как по некоторым соображениям персонального
свойства кандидатов, так -- в отношении
Михаила Александровича -- и потому,
что он "связал себя" торжественным
обещанием перед Учредительным
Собранием.
Учитывая всю создавшуюся к
марту 1917 года обстановку, я прихожу
к убеждению, что борьба за оставление
власти в руках императора Николая
II вызвала бы анархию, падение фронта
и окончилась бы неблагополучно и
для него, и для страны; поддержка
регентства Михаила Александровича
была бы проведена с некоторой
борьбой, но без потрясений и с
безусловным успехом. Несколько
труднее, и все же возможным представлялось
утверждение на престоле Михаила
Александровича, при условии введения
им широкой конституции.
И члены Временного правительства
и Временного комитета, за исключением
Милюкова и Гучкова, терроризованные
Советом рабочих депутатов и
переоценивая силу и значение возбужденной
солдатской и рабочей массы Петрограда,
взяли на себя большую историческую
ответственность -- убедить великого
князя отказаться от немедленного восприятия
верховной власти.
Дело не в монархизме и не в
династии. Это -- вопросы совершенно
второстепенные. Я говорю только о
России.
Трудно, конечно, сказать, насколько
прочна и длительна была бы эта
власть, какие метаморфозы испытала
бы она впоследствии, но, если бы только
на время войны она сберегла от
распада армию, весь ход дальнейшей
истории русской державы мог
бы стать на путь эволюции и избавиться
от тех небывалых потрясений, которые
ныне ставят вопрос о дальнейшем ее
существовании.
7 марта Временное правительство
постановило "признать отрекшегося
императора Николая II и его
супругу лишенными свободы и
доставить отрекшегося императора
в Царское Село". Выполнение
этого постановления в отношении
императрицы возложено было на
генерала Корнилова, что впоследствии
не могли ему простить ортодоксальные
монархисты. Как странно: Александра
Федоровна после объявления ей об аресте,
высказала удовлетворение, что это было
сделано славным генералом Корниловым,
а не кем-либо из членов нового правительства...
В отношении государя, исполнение
правительственного распоряжения возложено
было на четырех членов Государственной
Думы.
8 марта, простившись со Ставкой,
государь уехал из Могилева, при
гробовом молчании собравшегося
на вокзале народа; в последний
раз его провожали полные горючих
слез глаза матери.
ТОМ II
Борьба Генерала Корнилова
Август 1917 г. - апрель 1918 г.
ГЛАВА I.
Расхождение путей революции. Неизбежность
переворота.
Широкое обобщение слагаемых сил
революции в две равнодействующие
-- Временное правительство и Совет
-- допустимо в известной степени
лишь в отношении первых месяцев
революции. В дальнейшем течении
ее происходит резкое расслоение в
среде правящих и руководящих
кругов, и месяцы июль и август дают
уже картину многосторонней междоусобной
борьбы. На верху эта борьба идет
еще в довольно отчетливых границах,
разделяющих борющиеся стороны,
но отражение ее в массах являет
образ полного смешения понятий,
неустойчивости политических взглядов
и хаоса в мыслях, чувствах и
движениях. Иногда только, в дни серьезных
потрясений происходит вновь дифференциация,
и вокруг двух борющихся сторон собираются
самые разнородные и зачастую
политически и социально-враждебные
друг другу элементы. Так было 3 июля
(восстание большевиков) и 27 августа
(выступление Корнилова). Но тотчас
же по миновании острого кризиса
внешнее единение, вызванное тактическими
соображениями, распадается, и пути
вождей революции расходятся.
Резкие грани прошли между тремя
главенствующими учреждениями: Временным
правительством, Советом (Центральный
исполнительный комитет) и верховным
командованием.
В результате длительного правительственного
кризиса, вызванного событиями 3 -- 5 июля,
разгромом на фронте и непримиримой
позицией, занятой либеральной демократией,
в частности кадетской партией,
в вопросе об образовании власти
1, Совет вынужден был освободить
формально министров социалистов
от ответственности перед собою
и предоставить право Керенскому
единолично формировать правительство.
Объединенные центральные комитеты
постановлением от 24 июля обусловили поддержку
со стороны советов правительству
соблюдением им программы 8 июля и
оставляли за собою право отзывать
министров социалистов, в случае
уклонения их деятельности от намеченных
программой демократических задач.
Но, тем не менее, факт известной
эмансипации правительства от влияния
советов, как результат растерянности
и ослабления руководящих органов
революционной демократии в июльские
дни, не подлежит сомнению. Тем более,
что в состав 3-го правительства
вошли социалисты или мало влиятельные
или, как Авксентьев (министр внутренних
дел), Чернов (министр земледелия), Скобелев
(министр труда), не сведущие в делах
своего ведомства. Ф. Кокошкин в московском
комитет парии к. д. говорил "за
месяц нашей работы в правительстве совершенно
не было заметно влияние на него Совдепа...
Ни разу не упоминалось о решениях Совдепа,
постановления правительства не применялись
к ним"... И внешне взаимоотношения изменились:
министр-председатель не то избегал, не
то игнорировал Совет и Центральный комитет,
не появляясь на их заседаниях и не давая
им, как раньше, отчета. 2
Но борьба -- глухая, напряженная
продолжалась, имея ближайшими поводами
расхождение правительства и
центральных органов революционной
демократии в вопросах о начавшемся
преследовании большевиков, репрессиях
в армии, организации административной
власти и т. д.
Верховное командование занимало отрицательную
позицию как в отношении Совета,
так и Правительства. Как постепенно
назревали такие отношения, говорилось
в 1 томе. Оставляя в стороне детали
и поводы, обострявшие их, остановимся
на основной причине: генерал Корнилов
стремился явно вернуть власть в
армии военным вождям и ввести
на территории всей страны такие военносудебные
репрессии, которые острием своим
в значительной степени были направлены
против советов и особенно их левого
сектора. Поэтому, не говоря уже о
глубоком политическом расхождении, борьба
советов против Корнилова являлась,
вместе с тем, борьбой их за самосохранение.
Тем более, что давно уже в
руководящих органах революционной
демократии капитальнейший вопрос обороны
страны потерял свое самодовлеющее
значение и, по свидетельству Станкевича,
если иногда и выдвигался в Исполнительном
комитете на первый план, "то только
как средство для сведения других
политических счетов". Совет и
Исполнительный комитет требовали
поэтому от правительства смены
Верховного главнокомандующего и разрушения
"контрреволюционного гнезда",
каким в их глазах представлялась
Ставка.
Керенский, фактически сосредоточивший
в своих руках правительственную
власть, очутился в особенно трудном
положении: он не мог не понимать, что
только меры сурового принуждения, предложенные
Корниловым, могли еще, быть может, спасти
армию, освободить окончательно власть
от советской зависимости и установить
внутренний порядок в стране. Несомненно
освобождение от советов, произведенное
чужими руками или свершившееся в
результате событий стихийных, снимавших
ответственность с Временного правительства
и Керенскагр, представлялось ему
государственно-полезным и желательным.
Но добровольное принятие предуказанных
командованием мер вызвало бы
полный разрыв с революционной демократией,
которая дала Керенскому имя, положение
и власть и которая, не взирая на
оказываемое ею противодействие, все
же, как это ни странно, служила
ему хоть и шаткой, но единственной
опорой. С другой стороны, воcстановление
власти военного командования угрожало
не реакцией -- об этом Керенский часто
говорил, хотя вряд ли серьезно в это
верил -- но, во всяком случае, перемещением
центра влияния от социалистической
к либеральной демократии, крушением
социал-революцюнерской партийной
политики и утратой преобладающего,
быть может и всякого, влияния его на ход
событий. К этому присоединилась и личная
антипатия между Керенским и генералом
Корниловым, из которых каждый не стеснялся
высказывать подчас в весьма резкой форме
свое отрицательное отношение один к другому
и ожидал встретить не только противодействие,
но и прямое покушение с противной стороны.
Так генерал Корнилов опасался ехать к
10-му августу в Петроград на заседание
Временного правительства, ожидая почему
то смещения с поста и даже личного задержания...
И, когда все же по совету Савинкова и Филоненко
он поехал, его сопровождал отряд текинцев,
которые поставили пулеметы у входов в
Зимний дворец во время пребывания там
Верховного главнокомандующего. В свою
очередь Керенский еще 13 -- 14 августа в
Москве в дни государственного совещания
ожидал активного выступления со стороны
приверженцев Корнилова и принимал меры
предосторожности. Несколько раз Керенский
возбуждал вопрос об удалении Корнилова,
но, не встречая сочувствия этому решению
ни в военном министерстве, ни в среде
самого правительства, с тревогой ждал
развития событий. Еще 7 августа помощник
комиссара при Верховном главнокомандующем
предупредил Корнилова, что вопрос об
его отставке решен в Петрограде окончательно.
Корнилов ответил: "лично меня вопрос
о пребывании на посту мало занимает, но
я прошу довести до сведения кого следует,
что такая мера вряд ли будет полезна в
интересах дела, так как может вызвать
в армии волнения"...