Судьба России в творчестве К. Леонтьева

Но не все относились позитивно  и разделяли философию Леонтьева. По мнению Соловьёва, все эти рассуждения  о дальнейшем развитии Росси напоминают ребячество. Надежды и мечтания не вытекают из истинного христианства. Мнение В. Соловьева разделял С.Н. Булгаков. Он считал, что “Леонтьев затеял тяжбу с культурой.” Идеалом  Леонтьева была эпоха Возрождения. Но ведь эта эпоха имела две  стороны: Высочайший рассвет культуры с одной стороны, и величайшие страдания, с другой стороны, Леонтьев, по мнению Булгакова, был готов, не колеблясь, принести в жертву демону красоты  человеческие слёзы. Этот эстетизм Булгаков называл безбожным гуманизмом. Не все осуждали Леонтьева. По мнению В. Зеньковского, Леонтьев умел подойти  к самым трудным проблемам (в  том числе к проблемам политики). Но не полнота христианского сознания не дала возможности К.Н.Леонтьеву  развить положительную программу  исторического делания.[4]

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

3.2.К. Леонтьев о будущем человечества и России.

 

Часто на долю Леонтьевна доставались  совершенно несправедливые упреки в  национализме и чуть ли не шовинизме. Но сам Леонтьев имел совершенно иные взгляды, принципиально расходившиеся  с позициями великорусского национализма Каткова или панславизма И. Аксакова и Данилевского. Его рассуждения  по национальному вопросу были неразрывно связаны с размышлениями о  будущем человечества и России.

Европейский национализм  в XIX в., по глубокому убеждению Леонтьева, был не чем иным, как «орудием всемирной революции», цель которой  — установление господства «среднего  человека», по сути своей враждебного  национальным культурам. В конечном счете, она приведет к «мерзости» европейской рабоче-мещанской федерации. «Космополитический демократизм и  национализм политический, — подчеркивал  Леонтьев, — это лишь два оттенка одного и того же цвета».

Россия, чтобы избежать участи стать придатком Запада, должна сторониться  как «эгалитарно-либерального» смешения, так и племенного национализма. Для  создания самобытной российской культуры необходимы охранение национального  своеобразия и забота о всех народах, населяющих пределы страны. Объединительным  стержнем национально-разнообразного государства должен быть византизм  с его православным и самодержавным  началами. Единая религия как можно  большей части населения лучше  будет способствовать сохранению целостности  России, чем русификация малых  народов.

Привнесение демократии и  западных свобод, по мнению философа, погубит  Россию как в культурном, так и  в государственном отношении, ибо  единство и целостность страны цементируют  монархический «спасительный деспотизм», жесткая централизация ее политического  устройства (не исключающая, правда, прав составных частей государства на решение местных дел в соответствии с леонтьевской диалектикой единства-обособления).

Творчество Леонтьева, пронизанное  скептическими и пессимистическими  настроениями, являет собой характерный  пример консервативного разочарования  в жизни, страха перед наступлением будущего, несущего крах тем традициям и устоям, которые обусловили мировоззрение представителей консервативной мысли, всем их романтическим надеждам и иллюзиям. Необходимо заметить, что консерватизм как философское и социально-политическое направление XIX в. объективно выражал настроения тех социальных групп и слоев, которым угрожало уничтожение или вытеснение с исторической авансцены, прежде всего дворянства и родовой аристократии. Ностальгия по утрачиваемым общественным ценностям и порядкам, с которыми были связаны жизнь дворянина Леонтьева, его формирование и развитие как личности, дополнялась реалистическим взглядом на вещи врача-эмпирика, дипломата-практика. Это причудливое соединение романтизма и реализма породило пессимистическое отношение к окружающей действительности. Видя исчезновение с детства знакомой дворянско-патриархальной религиозной России, всеобщее торжество «среднего человека», тонкая благородная натура Леонтьева, оценивавшая всех людей и явления «самым научным», «универсальным» эстетическим критерием, не могла не испытывать смятения и тоски. Как верно подметил В. Розанов, «эстетический страх» составлял суть леонтьевского пессимизма. «Смесь страха и любви — вот чем должны жить человеческие общества, если они жить хотят...» , — считал Леонтьев. Византизм с приданными ему мыслителем пессимистическими чертами и стал тем идеалом, который мог спасти Россию от «твердого напора этих серых средних людей», торжества буржуазной пошлости и самодовольства. Византизм наложил свой могучий духовный отпечаток на «русского мужика», в силу чего «он в прогресс не верит» что, по мысли Леонтьева, облегчало проведение реакции против разлагающих Россию идей.

Присущая всем консервативным мыслителям склонность рассматривать  природу человека как греховную, решительное отвержение эвдемонической веры в поступательное движение человечества к лучшему будущему, оправдание страдания  и зла выражены у Леонтьева, как  всегда, ярким и сочным языком: «Глупо и стыдно, даже людям, уважающим реализм, верить в такую нереализуемую  вещь, как счастье человечества, даже и приблизительное... Смешно служить  такому идеалу, не сообразному ни с  опытом истории, ни даже со всеми законами и примерами естествознания. Органическая природа живет разнообразием, антагонизмом и борьбой; она в этом антагонизме  обретает единство и гармонию, а не в плоском унисоне».

Леонтьевская позиция  основывается на своеобразном толковании христианства как религии глубокого  пессимизма и неверия в возможность  достижения счастья на земле: «Пессимизм относительно всего человечества и личная вера в Божий Промысел и в наше бессилие, в наше неразумие — вот что мирит человека и с жизнью собственною, и с властью других, и с возмутительным, вечным трагизмом истории...». [5]

Радикальной реакцией Леонтьева  на торжество ненавистных ему  идей стало эсхатологическое видение  истории. «Благоденствие земное — вздор  и невозможность; царство равномерной  и всеобщей человеческой правды на земле — вздор и даже обидная  неправда, обида лучшим. Божественная истина Евангелия земной правды не обещала, свободы юридической не проповедовала, а только нравственную, духовную свободу, доступную и в  цепях. Мученики за веру были при турках; при бельгийской конституции  едва ли будут и преподобные, разве  о „равенстве и свободе юродивые“, вроде наших подлых благотворителей, стреляющих из револьверов в генералов», — бросает Леонтьев страстное  обвинение своим противникам...

Нужно сказать, что при  всей склонности к сомнению и разочарованию, противореча собственной историософской концепции, мыслитель все же надеется на возможность для любимого отечества  избежать «эгалитарно-либерального»  разложения. Леонтьев был уверен, что  даже в случае наихудшего развития событий — установления господства нигилистических и социалистических сил — социализм приведет неизбежно  к новому расслоению общества, неравномерности  и уменьшению подвижности, то есть будет  не чем иным, как «новым феодализмом». К тому же самый опасный для  существования России как самобытной цивилизации враг — умеренный  либерализм, — «к счастию нашему, в России так неглубок и так  легко может быть раздавлен между  двумя весьма не либеральными силами: между исступленным нигилистическим  порывом и твердой, бестрепетной защитой наших великих исторических начал».

Но вера Леонтьева-романтика  в старую Россию не могла вытеснить  мучительных сомнений Леонтьева-реалиста в будущем державы и ее народа. «Оригинален наш русский психический  строй, между прочим, и тем, что  до сих пор, кажется, в истории  не было еще народа менее творческого, чем мы». «Я за эти годы стал относительно России (той оригинальной, неевропейской  России, которую я в мечте так  любил) большим скептиком! Все мне  кажется, что и религиозность  наша, и наш современный национализм  — все это эфемерная реакция, от которой лет через 20–30 и следа  не останется...». Такая крайняя неуравновешенность мыслителя, переходы от страстной веры к безысходному отчаянию и обратно, причудливый сплав хомяковского оптимизма и чаадаевского скептицизма  были обусловлены не только особенностями его душевного склада и болезненным состоянием организма, но прежде всего самим характером исторического времени, в которое выпало Леонтьеву жить и творить.

К концу жизни в его  творчестве усиливаются пессимистические и апокалиптические мотивы. Много  говорят, особенно в последнее время, о Леонтьеве-прорицателе, Леонтьеве-пророке  и т. п.

Вероятно, утонченная нервная  организация мыслителя как бы чувствовала предгрозовые сгущения воздуха на горизонте безоблачных, на первый взгляд, перспектив будущего развития России и Европы. Социализм, по мнению Леонтьева, приведет к новым, еще большим страданиям, вопреки  ожиданиям защитников «прогресса», новому деспотизму и злу. «На розовой  воде и сахаре не приготовляются такие  коренные перевороты: они предлагаются человечеству всегда путем железа, крови и страданий!..».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Заключение.

В заключение следует сказать  о том, что наследие великого русского мыслителя –– Константина Николаевича  Леонтьева имеет исключительно  важное значение для понимания, истолкования и решения многих актуальных проблем, связанных с религией, политикой, дипломатией и культурой. Это  наследие следует изучать и развивать.

В целом социально-политический идеал Леонтьева можно представить  следующим образом:

1) Государство должно  быть пестро, сложно, крепко, сословно  и с осторожностью подвижно. Вообще  сурово, иногда и до свирепости.

2) Церковь должна быть  независимее нынешней. Иерархия  должна быть смелее, властнее, сосредоточеннее.  Церковь должна смягчать государственность,  а не наоборот.

3) Быт должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном  от Запада, единстве...

4) Законы, принципы власти  должны быть строже; люди должны  стараться быть лично добрее; одно уравновесит другое.

5) Наука должна развиваться  в духе глубокого презрения  к своей пользе» .

Для претворения этого  идеала в жизнь допустимы любые, в том числе насильственные, средства. Леонтьев в духе макиавеллизма резко  отделяет политику от морали. Он прямо  заявляет о несовместимости политики и этики, считая даже людей честных  в некоторых отношениях вредными для государства, так как излишняя честность и порядочность способны подорвать государственную мощь и авторитет (вспомним его похвалу  в адрес Каткова-политика, не стесняющегося  в выборе средств для обеспечения  государственных интересов). Этот «аморализм»  выступал как реакция на ту мораль, которую принял на вооружение либерализм XIX в. и которая оправдывала ненавистный  Леонтьеву «прогресс» с торжеством «среднего человека». «Аморализм»  мыслителя был объективно направлен  на предотвращение разрушения «цветущего состояния», которое и представляло в его понимании высшую моральную  ценность.

 

 

Список  используемой литературы

1. Статья К. Леонтьева «Враги ли мы с греками?»
2. К.М.Долгов. Россия и Греция в творчестве Константина Леонтьева//Полигнозис, 4(37), 2009, С.29-42
3. Леонтьев К.Н. “Византия и славянство”.
4. “К. Леонтьев об исторической судьбе России”
5. “Русские философы”. Библиографические очерки, тексты сочинений., М., 2006