Социология в России

Введение:

Социология в Россию проникла с  Запада, но быстро стала принимать  собственные оригинальные формы  и развиваться самостоятельно в  собственных национальных культурных традициях и политических условиях. На это обстоятельство с некоторым  удивлением указал немецкий философ  и социолог Л. Штейн в своем  благожелательном обзоре русской социологии XIX века. За период с конца 60-х годов XIX века до середины 20-х годов XX века социология прошла несколько этапов, постепенно достигая когнитивной зрелости, критериями которой являются стремление к теоретико-методологической интеграции, создание эмпирического уровня исследований и успешная институционализация (организация  преподавания и научной работы). Все три критерия постоянно стимулируют  друг друга. Их конкретная история позволяет  уловить национальную и региональную спе-цифику исследовательского процесса и его место, роль в более широком  мировом процессе социального познания определенной эпохи. Однако демонстрации этой истории должен предшествовать ответ на вопросы: в каких условиях и под влиянием, каких обстоятельств  возникла русская социология? Что  помогало и что мешало ее развитию?

Причины появления и распространения  социологии в России.

Возникновение самой социологии, как  и суммы вышеперечисленных ее зависимостей, определялось в первую очередь капиталистическим путем  развития, на который Россия медленно, но неотвратимо вступала после реформы 1861 года. Этот хронологический рубеж  и следует считать началом  социологии в России, которая, как  и в Западной Европе, возникла в  русле позитивистской традиции. Следует  сразу отметить, что именно социология (а не литературоведение, философия, история и т.п.) в итоге оказалась  той идейной сферой, где позитивизм в России достиг самых больших  результатов, причем не, только в национальном масштабе, но и в мировом.

Чем же был вызван этот процесс? К  началу 60-х годов в русском  обществоведении сложилась парадоксальная ситуация. Часть конкретных социальных наук -- история, этнография, социальная статистика, юридическая наука и  другие -- достигли известных успехов, но дальнейшее их развитие требовало  глобального методологического  осмысления материала. Философия истории 40 --50-х годов (спор между западниками  и славянофилами) оказалась парализованной собственными трудностями. В этих условиях возникла междисциплинарная потребность  в новой обобщающей общественной науке - социологии.

В 1842 году Конт выпустил заключительный том "Курса позитивной Философии". И через три года мы обнаруживаем первую четкую реакцию на него в  России. О необходимости создания в стране новой науки -- социологии -- заявил талантливый исследователь  Валериан Майков.

Особенно помогли реформы 1861 года, когда некоторые запреты на изучение многих общественных проблем, существовавшие для национальных исследователей в  эпоху Николая I, были наконец-то сняты. Так в 1861 году Н. Серно-Соловьевич (сидящий  в тюрьме за антиправительственную  деятельность) размышлял о состоянии  социальных наук своего времени. Итоги  раздумий он сформулировал в виде вопроса, вынесенного в заголовок  опубликованной позднее статьи: "Не требует ли нынешнее состояние знаний новой науки", изучающей законы исторического развития и социальной солидарности так же объективно, как  естествознание исследует законы природы.

Положительные ответы на этот вопрос раздаются в русской печати все  чаще и чаще. Послереформенная Россия, при всей противоречивости освобождения крестьян от крепостной зависимости, была во многом отличной от дореформенной  России, особенно учитывая важнейшие  тенденции развития общества, культуры и базовой, массовой личности. Именно эти тенденции и сформулировали национальные потребности в новой  общественной науке -- социологии, методику которой при этом предлагали брать  у западных авторитетов -- Д. Милля, Г. Бокля, Г. Спенсера, но особенно у О. Конта. С середины 60-х годов в  русской литературе появляются работы, в которых неоднократно встречается  словечко социология, которая, однако, понимается как философия истории "на научной основе". Наиболее показательны сочинения А. П. Щапова, прозванного в России "маленьким  Боклем". С конца 60-х годов большая  группа исследователей (П. Лавров, Н. Михайловский, А. Стронин, Е. Де Роберти и другие) настойчиво стремится подчеркнуть  самостоятельный ха-рактер новой  науки.

Спор, как называть эту науку -- "социальной физикой", "философией истории" или "социологией" был не столь  беспредметен, как может сейчас показаться. Один из комментаторов этого процесса отмечал, что, если бы речь шла просто о выборе того или иного названия, то в конечном счете можно было бы согласиться с любым из них  или каким-либо другим, но вопрос заключался в ином - в междисциплинарных отношениях, объектах и степени толкования социальной реальности. Говорить о социологии как "философии истории" значило  суживать рамки рассматриваемых  явлений, так как абстрактное  учение об обществе не должно ограничиваться материалом, черпаемым из так называемой истории, ни взятой как объективный  процесс жизнедеятельности общества (ибо часть процессов и последствий  системы "общество -- природа" необходимо также учитывать), ни взятой как субъективный процесс -- т. е. в виде исторической науки. И это совершенно верно - социология не ограничивалась только материалом исторической науки, но и всех других гуманитарных наук, настаивая на их систематизации. Последнее в ту эпоху  совершалось по заветам позитивизма,

"На исходе 60-х годов, -- вспоминал  крупнейший историограф русской  социологии Н. Кареев, -- позитивизм  и социология вошли в русский  умственный обиход". Некоторые  из работ этого периода интересуют  сейчас только узкого специалиста,  скажем, книга органициста А.И.  Стронина "Исто-рия и метод" (1869), другие -- и ныне переводятся  за границей, переиздаются, подвергаются  разнообразным толкованиям, например, выпущенное в том же году  сочинение Н.Я. Данилевского "Россия  и Европа". Позднее комментаторы  вспоминали: "...самая философия  истории постепенно превращается  в социо-логию и попадает под  влияние позитивизма".

Оформление социологии на русской  культурной арене имело как гносеологическое значение, связанное с появлением новой формы мысли, так и более  широкий социальный смысл. А именно -- социология теоретически отражала в  самой различной форме требования буржуазной модернизации существующих порядков в России. Известно, что  одной из основных осо-бенностей  русской общественной жизни тех  лет было сохранение в стране пережитков крепостничества. Переплетение нового и старого придавало особую историческую специфику и остроту многим противоречиям  страны. ''Учреждения старины", густая сеть докапиталистических отношений  деформировали и тормозили развитие капитализма не только в области  политико-экономических отношений, но и в сфере культуры, в том  числе и в социологии.

Хотя далеко не все общественные слои и политические течения в  стране были способны поставить правильный диагноз "болезням" России, симптомы болезни ощущали все -- от консерваторов  до левых радикальных кругов. И  все предлагали рецепты и методики лечения, столь же различные, сколь  различны были интересы стоящих за ними классовых сил. В частности, позитивистская социология в России с первых ее шагов выступила в  качестве идейного оружия кругов, заинтересованных в известном ограничении самодержавия, в разрушении дворянской монополии  на высшее образование, государственное  управление и т.п.

Идеология громадной части русских  социологов - мелкобуржуазный демократизм  и либерализм; поэтому в большинстве  доминирующих в это время идеологических конфликтов, особенно до революции 1905 ода, они выступали оппозиционерами  и критиками царского режима. В  рамках этой общей ориентации неизбежно  были свои оттенки: одни видели негативные аспекты западного капитализма  и стремились в утопической форме  снять их (Н. Михайловский и другие), другие, напротив, призывали, открыто  исходить из ценностей буржуазного  общества и "пойти на выучку капитализму" (П. Струев и другие). «Именно эта, не просто политическая, но оппозиционно-политическая ангажированность социологии в России составила ее отличительную черту, справедливо пишет Н.Новиков, по сравнению с западно-европейской  социологией того времени». Добавим  и американской социологии. Но с  содержательной стороны между разными  национальными вариантами социологии было много общего.

Так, проблема разложения феодального  строя и генезиса промышленного  капитализма и его культуры становится, как правильно отмечал В.И. Ленин, "главным теоретическим вопро-сом" в русском обществоведении. В  сущности, эта же тема была главной  для всей западной социологии, выступая в различных концептуальных оформлениях: дихотомия "военно-феодального" и "мирно-индустриального общества" Г. Спенсера, "механической и органической солидарности" Э. Дюркгейма, "общества" и "общности" Ф. Тенниса, этики  протестантизма и капитализма М.Вебера.

Русская передовая журналистика выступала  с критикой и требованием пересмотра всей деятельности, всех архаических  заветов и преданий прошлого. Наука  об обществе - социология - многим представлялась тогда наиболее надежным помощником в этом деле. В этих условиях многие буржуазные и мелкобуржуазные идеологи логично обратились к позитивизму, который на первых порах «давал право  своим адептам одинаково отрицательно относиться и к догматически-религиозному миро-созерцанию, державшему так долго  в оковах русскую мысль, и к  идеалистической философии». «Авторитету  и вере», двум столпам, на которых  покоилось сознание того, что крепостное право - учреждение "божественное", было противопоставлено "дело" - скальпель, весы, статистические таблицы. Новое  знание открыто объявлялось натуралистическим, позитивистским, или материалистическим. И как таковое оно неизбежно  вступало в "борьбу с государством, с официальной народностью, поскольку  те искали оправдание и опоры в  учении церкви".

Для становления социологии явно стимулирующим  фактором оказалось усложнение социальной структуры русского общества, бурный рост городских сословий, бывших до реформы почти незаметными группами на фоне крестьянства и дворянства. "Одному Штольцу 40-х годов после  реформы, - указывал отечественный социолог А.А. Исаев, -- соответствовали уже 5-10 Штольцев с русскими и нерусскими именами". Капитализм увеличил и  сложно дифференцировал состав населения  города, создал массу новых профессий, способствовал невиданной ранее  постоянной мобильности населения, ломке старых культурных стандартов. Вся совокупность этих измене-ний  вызвала в различных слоях  русского общества (особенно у быстро растущей интеллигенции) жадный интерес  к социальным проблемам. Кстати, Россия не только подарила миру термин "интеллигенция", но и первые теоретические формы  самосознания этого слоя, вырастающего на разработке ряда социологических  проблем - роли интеллигенции в общественных процессах, идей общественного долга, соотношения "толпы и героя" и т. п.

Уже первые историки русской социологии, как отечественные, так и зарубежные (Н. Кареев, О. Лурьев, Ю. Геккер), верно, заметили, что главные теоретические  достижения социологической мысли  в России были одновременно ответом  на вопрос: "Что считать наиболее важным для блага народа?". Свое стремление помочь угнетенному народу (часто беспомощное) русские интеллигенты переносили в писательскую и исследовательскую  деятельность, не очень их разграничивая. Отсюда публицистичность социологической  литературы в России, ее подчеркнутая гуманистическая ориентация, совпадающая  с литературной ориентацией на страдающего  человека, хотя в итоге не обошлось и без "веховского" высмеивания  этой линии, и сциентистского отрицания  ее. В свою очередь русская реалистическая литература конца XIX века жадно впитывала  социальную проблематику, так что  отнюдь не преувеличением звучат слова  Г. В. Плеханова: «У художника Горького и у покойного художника Г.Успенского может многому научиться самый  ученый социолог».

Взаимодействие художественной литературы (особенно публицистики) и социологии -- важная тема, требующая самостоятельного рассмотрения. Укажем здесь только на то, что имена Спенсера, Конта, Михайловского и других социологов, их высказывания, названия трактатов  и систем столь обильно замелькали в устах литературных героев и  в авторской харак-теристике их, что это обстоятельство обратило невольное внимание литературных пародистов. В одном из произведений А. Чехова даже появился лакей -- страстный любитель чтения, читающий все подряд от вывесок  лавок до сочинений... О. Конта.

Одновременно действию отмеченных факторов мешали (иногда в существенной степени) многие патриархально-традиционные элементы старого общества и культуры. Прежде всего, следует упомянуть  долгую вражду с царской администрацией. Боязнь мертвящего воздействия последней  на социальную науку -- общая черта  психологии русских научных кругов. Вспомним хотя бы "высочайшие" решения  Павла I и Николая I, запрещавшие официальное  использование терминов "общество", "революция" и "прогресс". В  пору крепостного права верхи  сознательно вытравляли из печати любые  возможности обсуждения социально-политических проблем, предлагая общественному  мнению затяжные толки о том, быть или не быть на будущий год итальянской  опере в Петербурге. После реформы  возникают и растут социальные слои, с мнением которых приходилось  считаться: соответственно этому меняются формы самого "ответа". Причем дело, конечно, не в простом ограничении  научного лексикона (хотя и это весьма показательно!), а в том, что абсолютизм и православный провиденциализм  были преградой объективному рассмотрению социальных проблем. Вот один типичный пример.