Социальная стратификация

Именно этот принцип, доведенный до логического конца, лег в основу подразделения варн и общества в  целом на касты, или джати, которое  сложилось в более поздние  времена, в ходе дальнейшей эволюции индуистских культур. Все без  исключения члены данной касты характеризуются  вполне определенным уровнем наследственной чистоты-нечистоты, что раз и навсегда определяет место этой касты в иерархии общества. Степень чистоты определяется в первую очередь родом деятельности: если любая каста из варны брахманов, стоящей на страже чистоты всего общества, по определению относится к наиболее чистым, то касты прачек либо золотарей оказываются среди наиболее нечистых, коль скоро они по роду своих занятий всегда и везде непосредственно соприкасаются с «грязью», с отходами человеческой жизнедеятельности. Она передается через воду, пищу и даже через прикосновение.

Чистота — состояние неустойчивое, а нечистота вездесуща и заразительна. Чтобы сохранить уровень присущей данной касте чистоты, человек должен постоянно, под страхом исключения из касты, совершать омовения и всевозможные ритуальные очищения — особенно после  опасного контакта с членом нижестоящей  касты. Стоит ли говорить, что нечистота  передается мощным потоком при половых  контактах. Отсюда строжайший запрет не только на браки, но даже на мимолетные половые связи между представителями  разных каст.

Разные этносы, придерживающиеся индуизма, могут подразделяться на неодинаковое количество каст — в  соответствии с национальными традициями либо локальными обычаями данной местности. Например, у жителей плоскогорий (тераев) Непала варна брахманов  делится на три касты, варна кшатриев также на три, варна вайшьев представлена единственной кастой, а шудры распадаются  на 13 чистых каст, четыре — нечистых и семь неприкасаемых. Интересно, что  к последним относится каста  кожевников-сапожников, поскольку они  постоянно имеют дело со шкурами  павших и убитых животных. Некоторые  ученые насчитывают в этом регионе  до 59 каст, хотя в пределах одной  большой деревни их бывает обычно не более 20. У сингалов, представляющих собой древних первопоселенцев  острова Шри-Ланка, известно 25 каст, а у живущих бок о бок  с ними более поздних завоевателей тамилов — 48.

Возможно, меньшее число  каст у сингалов по сравнению с  тамилами отчасти объясняется тем, что первые на протяжении своей истории  испытали значительное влияние буддизма, который, в отличие от индуизма, формально  не поощряет социальное неравенство. Однако авторитет индуизма в странах  Южной Азии настолько силен, что  зачаточная система каст возникла местами  даже среди правоверных буддистов. Например, у монголоидов-неваров, населяющих высокогорную долину Катманду в Непале, индуизм и буддизм сосуществуют в качестве равноправных религий. Индуисты делятся на 29 каст, а буддисты всего  на три: на две высшие монашеские касты  и низшую касту мирян-удай. Две  высокие касты буддистов претендуют на тот же статус, что и дважды рожденные индуисты, однако представителям тех и других не только запрещено вступать в смешанные браки, но даже принимать участие в совместных трапезах. Ко всему сказанному следует добавить, что система каст проникла в индуистских странах не только в среду буддистов, но была принята также последователями ислама этой  первоначально  эгалитарной религии, отрицающей жесткую социальную стратификацию общества. Так, хотя индуистами Непала все мусульмане рассматриваются как одна  очень  низкая нечистая каста, сами они подразделяют себя ни много ни мало на 26 каст.

Однако наряду с этой аграрной цивилизацией в Непале существуют и  другие. Речь идет о многочисленных племенах с собственными верованиями, весьма далекими от индуизма. Все эти  многочисленные этносы так или иначе  взаимодействуют друг с другом, шаг  за шагом создавая единое «синтетическое»  общество, где каждый в большей  или меньшей степени зависит  от каждого. При этом социальный статус любого участника взаимодействий —  будь то буддист, мусульманин или  человек с луком и стрелами в руках — оценивается с  позиций кастовой системы индуизма, как мировоззрения, абсолютно господствующего  в стране».⁵

С точки зрения рядового члена открытого демократического общества система каст выглядит странным и даже отталкивающим анахронизмом. Однако М. Габорио придерживается иного  мнения, подчеркивая ее структурно-организующую функцию. «Кастовая система, — пишет  он, — благодаря иерархическому построению и разделению труда способствует интеграции многочисленных народностей  Непала в единое общество и единую экономическую структуру, и несмотря на то, что она была отменена на бумаге в 1963 году, продолжает оставаться одним  из важнейших факторов национальной интеграции»⁶. 

Глава 3

СОЦИАЛЬНАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ В  НАШИ ДНИ

Рассмотрим теперь главные  особенности тех обществ, в которых  живет человек нового времени  и которые в своем развитии устремлены в будущее. Общества этого  типа называют либо индустриальными, либо массовыми.

«Необычайно быстрый рост городских социумов привел почти  повсеместно к захвату ими  фактически всех ключевых позиций внутри общества. Став его экономической  опорой, города превратились одновременно и в центры политической жизни, средоточием  власти правителей и законодателей. По словам французского социолога Э. Дюркгейма, именно здесь «...вырабатываются идеи, моды, нравы, новые потребности, которые затем распространяется на остальную часть страны»⁷. Вместе с тем в городах быстрее разрушаются прежние устойчивые традиции, уступая место непостоянной массовой культуре, пребывающей в непрерывном бурном коловращении. Столь мощное и неоспоримое влияние городов-мегаполисов на все стороны жизни современного общества позволяет обозначить последние как урбанизированные общества.

Колоссальная численность  людских масс, вовлеченных в жизнь  современных политических организмов — это первое, что бросается  в глаза при их сопоставлении  с архаическими социумами стратификационного типа. Численность населения большинства  стран Европы, к примеру, колеблется в пределах от 4 млн. до 50 млн. человек. В условиях всеобщего избирательного права каждый совершеннолетний индивид  так или иначе влияет (или может  влиять в принципе) на политическую жизнь и на дальнейшую судьбу страны, а следовательно — и любого из ее жителей».⁸

 Разумеется, индустриальное  массовое общество сохраняет  в себе многие черты архаических  стратификационных обществ. Индустриальное  общество стратифицировано еще  в большей степени, чем кастовое. «Конкретные формы социальной  стратификации разнообразны и  многочисленны. Если экономический  статус членов некоего общества  неодинаков, если среди них имеются  как имущие, так и неимущие, то  такое общество характеризуется  наличием экономического расслоения  независимо от того, организовано  ли оно на коммунистических  или капиталистических принципах,  определено ли оно конституционно  как “общество равных” или  нет. Никакие этикетки, вывески, устные высказывания не в состоянии изменить или затушевать реальность факта экономического неравенства, которое выражается в различии доходов, уровня жизни, в существовании богатых и бедных слоев населения. Если в пределах какой-то группы существуют иерархически различные ранги в смысле авторитетов и престижа, званий и почестей, если существуют управляющие и управляемые, тогда независимо от терминов (монархи, бюрократы, хозяева, начальники) это означает, что такая группа политически дифференцирована, что бы она ни провозглашала в своей конституции или декларации. Если члены какого-то общества разделены на группы по роду их деятельности, занятиям, а некоторые профессии при этом считаются более престижными в сравнении с другими и если члены той или иной профессиональной группы делятся на руководителей различного ранга и на подчиненных, то такая группа профессионально дифференцирована независимо от того, избираются ли начальники или назначаются, достаются ли им руководящие должности по наследству или благодаря их личным качествам»⁹.

Однако страты в современном обществе, в отличие  от архаичных, не отделены друг от друга  непроницаемыми перегородками. Напротив, в жизни современного общества, именуемом  иногда «обществом равных возможностей», огромную роль играет явление социальной мобильности: преуспевающий индивид  способен быстро подняться по этажам социальной иерархии, а неудачнику грозит падение с высокой статусной  позиции на самое дно.  Сорокин  писал в “Социальной мобильности”, что “каналы вертикальной циркуляции существуют в любом стратифицированном обществе и также необходимы, как  кровеносные сосуды для циркуляции крови в теле”.¹⁰

Вот что пишет о социальной мобильности  Гидденс: «Существуют два пути изучения социальной мобильности. Первый состоит  в  том, что мы можем наблюдать  карьеру людей: как далеко они  продвинулись или опустились на социальной шкале в течение производственной жизни. Этот путь обычно называют внутрипоколенческой  мобильностью. Альтернативен ему  путь, когда можно анализировать  выбор детьми профессий родителей  и дедушек с бабушками. Мобильность, проявляющаяся через поколение, называется межпоколенческой. Значимость вертикальной мобильности в обществе – главный индекс степени его  «открытости», показывающий, как талантливые  люди, рождённые в низших слоях, могут  продвинуться по социально-экономической лестнице. Хотя мобильность вниз менее распространена, чем мобильность вверх, это всё ещё широко встречающийся феномен. Она чаще всего связана с психологическими проблемами и тревогами, когда люди не  состоянии поддерживать жизненный стиль, к которому привыкли. Уровни мобильности мало сопоставимы с идеалами равенства возможностей. Социально-экономический порядок верхушки общества подобен пирамиде, где власть, статус или богатство занимают относительные позиции. Те, кто удерживает власть и богатство в  своих руках, имеют много возможностей увеличить своё превосходство и  передать затем накопленное потомкам. В Британии по-прежнему самый надёжный путь стать богатым – родиться богатым».¹¹

«Необходимость постоянно  менять свою социальную роль и контактировать с огромным количеством социально  анонимных партнеров создает  обстановку непредсказуемости для  индивида. А коль скоро каждый в  большей или меньшей степени  зависит от каждого, непредсказуемость  становится фоном жизни целых  корпоративных групп общества как  такового. Все это заставляет признать, что общественный порядок, который  представляется нам изначально данным и более чем естественным —  вещь чрезвычайно хрупкая. И если взглянуть глубже, кажущаяся гармония общества — это по существу игрушка  в руках слепых стихийных сил, рождаемых столкновением множества  разнонаправленных личных и групповых  интересов.

Именно это имеет в  виду П. Сорокин, говоря о закономерностях  изменений политической стратификации  в современном обществе. Чем крупнее  политический организм, тем, при прочих равных условиях, более выражена и  политическая стратификация. Однако в  каждом отдельном случае существует некая «точка перенасыщения», при  которой ставшая гипертрофированной иерархическая пирамида рушится, подчас увлекая за собой в своем падении  все общество. По образному выражению  ученого, в ходе преобразований общества все время происходят изменения  высоты и профиля «социального конуса», крутизны его склонов, цельности  внутренней структуры. «В любом обществе, — пишет он — постоянно идет борьба между силами политического  выравнивания и силами стратификации... Когда колебания профиля в  одном из направлений становятся слишком сильными и резкими, то противоположные  силы разными способами увеличивают  свое давление и приводят профиль  стратификации к точке равновесия... Вышеуказанными способами политический организм возвращается в состояние равновесия тогда, когда форма конуса либо гипертрофированно плоская, либо сильно возвышенная»¹².

Однако чем же определяется нормальное для общества «состояние равновесия»? По мнению П. Сорокина, оно  диктуется численностью населения, вовлеченного в жизнь общества. «Увеличение  размеров политической организации  увеличивает стратификацию прежде всего потому, что более многочисленное население диктует необходимость  создания более развитого и крупного аппарата. Увеличение руководящего персонала  приводит к его иерархизации и  стратификации, иначе, десять тысяч  равноправных официальных лиц, скажем, безо всякой субординации дезинтегрировали бы любое общество и сделали бы невозможным функционирование политической организации. Увеличение и стратификация  государственного аппарата способствует отделению руководящего персонала  от населения, возможности его эксплуатации, плохому обращению, злоупотреблениям и т.д. — это было, есть и будет  фактором колебаний стратификации. Во-вторых, увеличение размера политической организации приводит к увеличению политической стратификации, так как  большое количество членов различается  между собой по своим внутренним способностям и приобретенным талантам»¹³.

«Конкретные ипостаси социальной стратификации многочисленны. Однако все их многообразие может быть сведено  к трем основным формам: экономическая, политическая и профессиональная стратификации. Как правило, все они тесно  переплетены. Люди, принадлежащие к  высшему слою в каком-то одном  отношении, обычно принадлежат к  тому же слою и по другим параметрам, и наоборот. Представители высших экономических слоев одновременно относятся к высшим политическим и профессиональным слоям. Неимущие же, как правило, лишены гражданских  прав и находятся в низших слоях  профессиональной иерархии. Таково общее  правило, хотя существует и немало исключений. Так, к примеру, самые богатые  далеко не всегда находятся у вершины  политической или профессиональной пирамиды, так же и не во всех случаях  бедняки занимают самые низкие места  в политической и профессиональной иерархиях. А это значит, что взаимосвязь  трех форм социальной стратификации  далека от совершенства, ибо различные  слои каждой из форм не полностью совпадают  друг с другом. Вернее, они совпадают  друг с другом, но лишь частично, т.е. до определенной степени. Этот факт не позволяет нам проанализировать все три основные формы социальной стратификации совместно. Для большего педантизма необходимо подвергнуть анализу каждую из форм в отдельности»¹⁴.

Изучение динамики колебаний  политической стратификации разных обществ в ходе истории человечества позволило П. Сорокину придти к пессимистическому  заключению, что людям трудно ожидать  закономерного развития общества от одних устойчивых форм к другим. Хотя, по его словам, в последнее  время на всех континентах наблюдается  явная волна перехода от деспотического к демократическому устройству обществ, было бы наивной иллюзией считать, что  движение вспять невозможно».¹⁵ Напоминая о длительном господстве тоталитарных деспотических режимов в «странах народной демократии» во главе с бывшим СССР, в нацистской Германии и в других странах, П. Сорокин пишет: «Народы, познавшие и чтившие свободу, отрекались от нее, не сожалея, и напрочь забывали о ней...» Поэтому, констатирует он, «не существует постоянной тенденции перехода от монархии к республике, от самодержавия к демократии, от правления меньшинства к правлению большинства, от отсутствия правительственного вмешательства в жизнь общества ко всестороннему государственному контролю. Нет также и обратных тенденций».¹⁶

Помимо политической стратификации  в каждом современном обществе резко  выражены экономическая стратификация (деление на бедных и богатых) и  профессиональная, связанная с существованием более и менее престижных профессий. При этом именно политическая стратификация  определяет лицо общества, и она  же подвержена наиболее кардинальным изменениям в периоды социальной нестабильности.