Феномен речевой манипуляции: лингвоюридические аспекты

Широкое распространение феномена манипулятивной коммуникации определяет его социальную значимость и диктует потребность его тщательного изучения. С этической точки зрения манипуляция неприемлема. Общественное признание может получить только открытое словесное состязание с опорой на современную риторику,  достижения лингвопрагматики, семиотики, социолингвистики и междисциплинарной когнитивной науки.

Во второй главе «Манипулятивная коммуникация и дискурсивные     практики» подробно рассмотрены особенности осуществления манипулирования в тех дискурсивных практиках, для которых оно наиболее типично, а именно: в отдельных параграфах  проанализированы манипулятивный политический дискурс, манипулирование в коммерческой и политической рекламе, а также внимание уделено такому жанру современного магического манипулятивного дискурса, как гороскоп. Очевидно, что для определенных дискурсивных практик вербальная манипуляция наиболее типична (из этого не следует, конечно, что те или иные типы институциального дискурса облигаторно нацелены на манипуляцию). Однако именно в политическом дискурсе и  рекламе наиболее регулярно обнаруживаются  языковые и речевые единицы, свидетельствующие об осуществлении манипуляции.   Манипулятивность тоталитарного дискурса обусловлена обилием готовых трафаретов, клише, штампов, которые способствуют стереотипизации мышления. Стандартизированные метафоры, тиражируемые СМИ, становятся для рядового носителя языка формой интерпретации мира. Суггестивные возможности метафорических штампов активно использовались для создания «новояза», не без  помощи которого осуществлялся тотальный контроль государства над личностью. Увеличивая степень неадекватного восприятия информационного поля, манипулирование расширяет иллюзорную субъективную реальность.

Языковое воздействие, в том  числе и манипулятивное, неотделимо от  ряда профессий (дипломатии, политики, рекламного дела, PR, журналистики, теологии, психотерапии, адвокатуры  и др.). В ходе интерпретации действительности воссоздается мысленный мир с характеристиками людей, предметов, событий, обстоятельств, и в этот мысленный мир включаются домысливаемое интерпретатором на основе его жизненного опыта выводы, оценки, которые в общении навязываются адресату. Адресант политической речи нередко в манипулятивных целях вуалирует содержание сообщения; манипулятивный политический дискурс не оперирует доводами к логосу.  Тиражирование манипуляций формирует ставшее массовым недоверие к политической речи вообще. Манипуляции в политическом дискурсе рождают скепсис, который выливается  в политическую индифферентность людей, в недоверие к любым формам политического дискурса, что пагубно для социума в целом.

Реклама не только выполняет экономическую  функцию, содействуя сбыту товара, но является специфической формой массовой коммуникации, в результате которой  меняется мотивационно-поведенческая  сфера реципиентов. Ключевое свойство рекламы – амбициозная самоманифестация – реализуется с опорой на важнейшее из человеческих побуждений  - на стремление к обладанию; реклама необходима как информация, предваряющая обладание. Успешность рекламного сообщения зависит от того, насколько учтены психологические особенности предполагаемых потребителей. Эффективность или неэффективность рекламных сообщений определяется общими ценностными ориентациями, формируемыми в процессе рекламной деятельности и закрепляемыми затем в сфере социальных отношений. Манипуляция в рекламе направлена  на создание запланированной иерархии ценностей, на формирование необходимых рекламодателю предпочтений и оценок.

Позитивным  является переход от речевых актов вторжения в  волевую сферу потребителя рекламы к речевым актам информативного типа, предполагающим обращение, в первую очередь, к «рацио», но вместе с тем осуществляющим воздействие на эмоционально-волевую сферу потребителя – на его воображение, амбиции, симпатии, приоритеты, ибо эмоции играют исключительную роль при совершении покупки. Манипулятивный характер имеет нарочитая нелогичность рекламы, особенно ощущаемая при реализации приема сравнения с непроясненным основанием для сравнения.

Манипулятивная сущность текстов  гороскопов, популярных в современных СМИ, проявляется в том, что адресату внушается реальность той картины обстоятельств и событий, которая  нарисована адресантом (информация о благоприятных днях для путешествий или, напротив, неблагоприятных для финансовых сделок). Воздействие на сознание и поступки адресата текстов гороскопов (особенно – в случаях, когда авторы далеко отходят от общих рекомендаций заботиться о здоровье) отнюдь не всегда благотворно и может быть квалифицировано как манипулятивное (ср.: Козероги, сегодняшний день не подходит для публичной деятельности. Даже выступление на внутреннем совещании пройдет скомкано и оставит неприятное впечатление. Труд, 27 июня 2008 г.)

В третьей главе «Лексические индикаторы манипулятивных стратегий»  анализируется манипулятивная функция иноязычных слов, эвфемия как разновидность референциальной манипуляции, а также манипуляции с количеством и мерой. Языковые механизмы, обслуживающие процессы естественно-языкового убеждения и речевого воздействия, сложились стихийно, ибо язык  сам по себе в известной мере способствует искажению объективной действительности, так как предлагает не только точные, но и неточные, нечеткие, размытые  обозначения. Эвфемизмы, как и любые  языковые единицы, сами по себе не подразумевают обязательного манипулирования: эвфемизмы могут использоваться в целях политкорректности - только  как «смягченные» наименования и вовсе не подталкивать реципиента к мыслям и действиям, противоречащим его интересам. Однако возможно (и в современных условиях коммуникации обычно)  употребление их в манипулятивных целях. Манипулятивная коммуникация не оперирует категорией ясности, не стремится прояснить существо дела. Подмена понятий при использовании «квазисинонимических» рядов дает «свой  отсвет на общую синонимическую картину русского языка, на всю сеть лексико-семантических связей и отношений» (Шапошников,  В.Н. О стилевой конфигурации русского языка на рубеже ХХI века [текст] / В.Н. Шапошников // Словарь и культура русской речи. К 100-летию со дня рождения С.И. Ожегова. - М.: Индрик, 2001. С. 355). 

 Ср. характерный пример подмены понятий в языке последнего десятилетия: использование вместо слова образование (или словосочетаний типа система среднего и высшего образования) новой единицы - образовательные услуги. Против такой подмены понятий выступила научная общественность:

Я работаю  в системе высшего образования 35 лет… Но мне, как и подавляющему большинству моих коллег, никогда не приходило в голову считать, что я занимаюсь обслуживанием своих учеников, оказываю образовательные услуги. По моему глубокому убеждению, образование – не способ добиться преимуществ в конкурентной борьбе, не инструмент, с помощью которого делается карьера, не оружие в схватке за место под солнцем, а нечто совершенно иное. Образование может быть инструментом, но в сущности своей – оно ценность не инструментальная.  Образование – ценность сама по себе, величайшее из благ, наполняющее жизнь человека глубоким содержанием. <…>Некоторые из моих коллег бездумно повторяют словосочетание «образовательная услуга», полагая, что это всего лишь очередная бюрократическая блажь высокого начальства. <…> Услугу оказывает продавец покупателю, парикмахер клиенту… Покупатель получил товар, продавец взял за него деньги – все. Они теперь навсегда могут забыть о существовании друг друга. Следующий (Р. Лившиц «Два образа образования» // Отечественные записки, 2007, № 132). То есть, внедрение оборота образовательные услуги исключают традиционные для нашей культуры представления о  том, что обучение всегда включает в качестве неотъемлемого компонента воспитание (даже если в процессе преподавания учитель не произносит ни одного слова назидания!), и ведет  к безмерной примитивизации роли педагога в обществе.

Так как широкий объем  значения  эвфемистической единицы  делает их удобным инструментом манипулирования,  само их использование  должно привлечь пристальное внимание реципиента, желающего  избежать манипулятивного воздействия.

Иноязычные слова, прежде всего – неосвоенные или недоосвоенные  системой  принимающего языка, обладают высоким манипулятивным потенциалом в силу отсутствия  у них (для сознания носителей языка-рецептора) внутренней формы и естественных парадигматических и синтагматических связей.  Иноязычные слова могут использоваться с манипулятивной целью в различных стилях и жанрах – от научного стиля до языка  СМИ и рекламных текстов, причем, вне зависимости от стиля и жанра, манипуляции с иноязычными словами нередко носят имиджевый характер, нацелены на повышение статуса, соответствие престижу и моде (в том числе - моде в сфере научной терминологии). Однако по мере освоения, в том числе и прагматического, манипулятивный потенциал иноязычного слова существенно снижается.

К важным индикаторам  манипулятивности следует отнести  и разнообразные приемы, связанные с количеством и мерой («софизмы точных чисел», лексические и лексико-грамматические повторы, развертывание грамматической категории на оси комбинаторики).

В четвертой главе  «Грамматические средства манипулятивного  воздействия» рассмотрены интенциональные грамматические единицы как средство манипуляции. Реализация грамматических (морфологических) категорий не может быть сведена к простому представлению отношений, существующих в онтологическом простанстве: нередко это еще и реализация особых интенций адресанта, в том числе и манипулятивных. Манипулятивный потенциал обнаруживают грамматические категории с развитым интерпретационным компонентом и креативными возможностями (глагольные категории залога, времени и наклонения, лицо, персональность, грамматическая категория числа существительных и местоимений, степени сравнения прилагательных). Манипулятивный дискурс на грамматическом уровне характеризуется преобладанием пассивного залога над активным, деперсонализацией; напротив,  стратегия общения, для которой приоритетны информативность, ясность, точность, конкретность и доказательность, характеризуется  максимальной заменой пассивного залога активным.

Грамматическая образность вообще имплицитна, поэтому аллеотета лишена назойливой идейности, нередко свойственной обычной метафоре. Вследствие этого именно грамматические тропы более пригодны для целей скрытого манипулятивного воздействия. Семантика грамматических единиц, которые способны выражать значимые для коммуникантов смыслы, актуализируется в дискурсе со значительными отклонениями от общеязыкового стандарта. Средством манипуляции часто выступают транспозитивные  числовые формы – можественное гиперболическое, множественное сенсационное, множественное пейоративное, единственное синекдохическое.

В рамках манипулятивных техник  выделяется контакт, который  имеет тенденцию сам себя поддерживать в силу положительного эмоционального, мотивационного или смыслового отношения к нему. Типичным примером экспликации такого контакта может служить числовая  грамматическая форма местоимения первого лица мы, которая способствует тому, чтобы слушающий ясно осознавал:  говорящий такой же, как он сам. Инклюзивное мы является маркером единения, выступает как идеологема единения, которую любят использовать политики всех рангов, ибо для них актуальна задача сплочения народа вокруг лидера. При использовании инклюзивного «мы»  границы референтной группы оказываются подвижными, сужаются и расширяются в зависимости от устанавливаемых отношений между отправителем и реципиентами текста. «Мы-дискурс» выступает одним из способов маскировки манипулятивного воздействия через механизм формирования идентичности адресата и адресанта.

В пятой главе «Манипулятивный дискурс как проблема юридической лингвистики» речь идет о проблемах этики и права в юридической лингвистике и манипулирование анализируется как нарушение этико-речевой нормы. В этой же главе реклама рассмотрена как объект юридической лингвистики.

Актуализация проблем  на стыке лингвистики и права  обусловила закономерный характер становления и развития юридической лингвистики, в орбиту интересов которой входят нормативность языка в юридической практике, инвективность, лингвистические методы в криминалистике и многие другие проблемы этики, права и лингвистики. Юридическую лингвистику по определению должны интересовать разнообразные формы языковых правонарушений. К числу таких правонарушений, очевидно, может быть причислена и манипуляция, способная принести не меньший ущерб, чем обман или оскорбление.  Оценка правовой силы языковых действий, будучи объектом юридической лингвистики, должна быть распространена и на феномен манипулирования. Манипуляция может быть идентифицирована по перлокутивному эффекту (состоящему, например, в том, что преувеличение достоинств товара в рекламе побудило к покупке товара, которая не имела бы места в случае достоверной информации).

Сложность идентификации  связана, конечно, с различными представлениями  о границах понятия «манипуляция». Так, С.Г. Кара-Мурза в своем бестселлере «Манипуляция сознанием» анализирует в качестве примеров манипуляции кинофильмы – «Ворошиловский стрелок» С. Говорухина и  американскую ленту «Ночной экспресс». Фильм «Ночной экспресс», считает С. Говорухин, манипулирует зрителями, внушая им расистские взгляды. Но такое же обвинение можно предъявить самому С.Г. Кара-Мурзе, который, излагая основную коллизию фильма, упускает (намеренно?) важное обстоятельство: наибольшее негодование у зрителя вызывает не столько то, что «хороший» американец оказался в «плохой» турецкой тюрьме, сколько неоправданно большие сроки наказаний, возможность их продления после приговора, двойное наказание за одно и то же преступление. О фильме «Ворошиловский стрелок» сказано, что это «прекрасный пример эффективной эксплуатации и канализирования стереотипов в манипуляции сознанием» (Кара-Мурза, С. Г.  Манипуляция сознанием [текст] / С.Г. Кара-Мурза - М.: Эксмо. 2006. С. 646), ибо здесь в качестве «носителей зла» выбираются те, которые уводят внимание от реальных виновников всеобщей катастрофы;  носителями зла представляются близкие, осязаемые социальные или этнические фигуры, а это  испытанный способ возбудить простые, черно-белые чувства и канализировать общественную ярость в сторону фундаментализма (характерно, что свою критическую статью о фильме в газете «Завтра» С.Г. Кара-Мурза назвал «Болотные огни»). Думаем, что  обвинения режиссера (у которого, очевидно, иные политически взгляды, чем у критика) в манипуляции массовым сознанием вряд ли  правомерно.