Культурное развитие России

Появились негосударственные (кооперативные) издательства и издательские группы. Их усилиями были возвращены в  литературу и философию произведения лиц, судьба которых сложилась трагически в условиях Советской России. Публиковались книги религиозных философов первой трети XX века Н.А. Бердяева, В.В. Розанова, П.А. Флоренского. Был опубликован роман В. Гроссмана "Жизнь и судьба", некогда конфискованный у него органами госбезопасности.

Стремление к философскому осмыслению прошлого коснулось искусства  кино (фильм Т. Абуладзе "Покаяние"). Возникли многочисленные театры-студии. Новые театральные коллективы пытались найти свой путь в искусстве. Были организованы выставки художников, мало известных широкому кругу зрителей 80-х годов, П.Н. Филонова, В.В. Кандинского, Д.П. Штеренберга. С распадом СССР прекратили свою деятельность общесоюзные организации творческой интеллигенции.

Культура России в первой половине 90-х годов развивалась в условиях резкого сокращения государственных ассигнований на ее нужды. Законодательство Российской Федерации закрепило за культурой 2% средств федерального и около 6% местного бюджета. Однако реально для нее выделялось менее одного процента. В такой обстановке начала действовать федеральная программа "Сохранение и развитие культуры и искусства". Главное внимание в ней уделялось спасению важнейших объектов национальной культуры. В соответствии с программой проводились реставрационные работы по сохранению и восстановлению памятников прошлого в Москве, Новгороде, Великом Устюге. Реставрировались музеи С.А. Есенина в Константинове и декабристов в Ялотуровске, усадьба А.К. Толстого в Брянской области. Сохранялись сформировавшиеся на рубеже 80-90-х годов тенденции развития науки, литературы и искусства. Усилилась коммерциализация культуры. Коммерческой деятельностью занялись многие научно-исследовательские институты и вузы, театральные и музыкальные коллективы. Появились основанные на частном предпринимательстве художественные галереи и салоны.

Итоги "перестройки" для  отечественной культуры оказались  многосложными, неоднозначными. Культурная жизнь стала богаче и разнообразнее. В то же время существенными потерями обернулись "перестроечные" процессы для науки, системы образования. Рыночные отношения стали проникать в сферу литературы и искусства. Преодолевая материальные трудности, борясь с диктатом рынка и вестернизапией культуры, деятели литературы и искусства стремились сохранить в своем творчестве лучшие традиции культурного наследия России.

2. Особенности  литературного процесса

"Современная  литература" – это "подвижный  термин", но вот уже "актуальная  литература" – это термин, угнездившийся  в наше время, отличающий литературу  инновации и сдвига от литературы традиции и канона3. В своем терминологическом словаре "Арт-Азбука" Макс Фрай, авторский проект-персонаж, определяет как еще одну из родовых черт именно актуального (а не "современного") искусства его стратегическую поведенческую нацеленность – на скандал.

Современность может быть экстрагирована из содержания, темы, затронутых "вопросов", проблематики и пр. (и тогда говорится о современной  литературе), а может – из поэтики (и тогда литература тоже может  быть современной – но и актуальной!).

Что касается новой  тематики/проблематики, то она очень  быстро исчерпывается, поскольку носит сезонный характер. Здесь показателен один из последних примеров – тексты Ирины Денежкиной. Только что, казалось бы, она открыла читателю новое поколение – с его сленгом, вещным миром, обиходом и т.д. – и тут же этот интерес погас, перейдя к следующему, еще более новому. (И впрямь: сленг – самое быстро устаревающее в языке; литература, на нем выстроенная, – наиболее устаревающее из возможного.) В погоне за быстро меняющимся временем печет – один за другим – свои горячие – с пылу, с жару – романы Александр Проханов, и быстро сменяясь, они так же быстро устаревают.

Особенности литературы новейшего времени начинают формироваться  внутри еще так называемой литературы оттепели (конец 50-х – 60-е годы), уходя  в сам- и тамиздат, существуя (легально) на эзоповом языке (в связи с постоянно бдительным поведением цензуры). К середине 80-х русская литература приходит с большими эстетическими возможностями, выраженными в разнообразных пробах и накоплениях, в том числе в текстах постмодернистов-"одиночек" 60–70-х годов – Венедикта Ерофеева ("Москва–Петушки"), Андрея Битова ("Пушкинский дом"), Саши Соколова ("Школа для дураков", "Палисандрия") и др., – и весь этот материал при открывшейся свободе публикаций (конец 80-х – начало 90-х) осуществляет прорыв, оказывая самое непосредственное влияние на формирование литературы постмодерна, в которую входят как постмодернистская литература, так и литература иного эстетического и мировоззренческого выбора, как ее ни назови – неоавангард, гипернатурализм, продолжение модернизма, постреализм и т.д. Определять сегодня реализм в качестве метастиля русской литературы конца века мне представляется спорным. Ближе к определению искомой доминанты находится постмодернизм. Как подчеркивал М. Эпштейн, сегодня возглашающий конец постмодернизма, себя, по его мнению, исчерпавшего, "сама готовность российских умов мгновенно размножить и применить эти (постмодернистские. – Н.И.) учения к родной культуре и сделать их знаменем духовного обновления говорит о некоторой соприродности постмодернизма российской почве. Если коммунистическое в России существовало до Маркса, то не могло ли и постмодерное существовать в России задолго до Деррида и Бодрийяра?"11. Характеризующие поэтику литературы "постмодернистского поворота"12 "перерабатывание первозабытого" (Ж.Ф. Лиотар), то есть интертекстуальность, восприятие мира как текста и текста как мира, децентрация, фрагментарность, игра с симулякрами, резонантность, "двусмысленность", двойное кодирование, временнуе запаздывание, корректирующая ("подвешенная") ирония, смысловая неразрешимость, пародийный модус повествования и другие постмодернистские черты и особенности, отмеченные отчасти еще Д. Джойсом (которому, возможно, принадлежит словообразование "хаосмос"13 ) и проанализированные (начиная с 60-х и до наших дней) рядом западных теоретиков (Р. Бартом, Ж. Жаннетом, П.Х. Торопом, Ж. Бодрийяром, Ж. Делезом, Ф. Гваттари и др.), иррадиируют в иные литературные явления, включая реалистические, влияя на общее пространство литературы постмодерна, являющее собой сегодня сложную, но не сложноподчиненную, отнюдь не иерархическую, конкурентную систему.

Анализируя  литературную ситуацию, исследователи  новейшей русской литературной эпохи  М. Липовецкий, И. Скоропанова, Б. Гройс, Вяч. Курицын, О. Богданова используют принятую в мировой теории терминологию, что продиктовано сходством и даже параллельностью процессов, идущих как в русской, так и в мировой литературе конца ХХ века. Другие исследователи, в частности М. Эпштейн, рассматривая особенности русской литературы эпохи постмодерна, предлагают новую, отдельную терминологию для России, по их мнению, более близкую российскому художественно-интеллектуальному опыту (соц-арт, метареализм, метабола, новая сентиментальность, противоирония и т.д.)14. Следует отметить как особую черту отечественной теории постмодернизма проективность и провокативность русской терминологии, словотворчество, создание литературоведческих неологизмов: наши теоретики, являясь одновременно и практиками отечественного постмодернизма, обосновывают необходимость такого терминообразования. Нельзя не отметить и оценочного употребления термина – к самым ярким образцам относится резко отрицательное высказывание А. Солженицына, увидевшего в постмодернизме "опасное культурное явление": "Философия постмодернизма размонтировала современный мир до полной идеологической структурности, до мировоззренческого распада, до отсутствия любых внятных мыслей, до состояния кладбища, где нет ничего живого, но любая вещь или идея издает запах тлена". Постмодернизм оценивается как враждебный русской литературе метод целым рядом современных русских писателей, от А. Солженицына до В. Астафьева, Б. Екимова, Л. Бородина и др. Мне представляется необходимым использовать общепринятую в научном мире терминологию, как правило, прибегая к прототерминам отечественной школы, не утратившим своего значения, а, напротив, заявившим историческую глубину происхождения литературы постмодернизма в России (многоголосие, полифония, амбивалентность, вненаходимость и т.д.) – с добавлением новых национальных терминов в тех случаях, когда первые не работают, когда их недостаточно для определения сущностных процессов и явлений внутри самой русской литературы данного периода. Так как история, практика и теория литературы постмодерна фактически совпадают, то теоретическая рефлексия и исторические соображения при всей их новизне и устремленности в будущее (что характерно не только для терминологии, но и для философии М. Эпштейна15 ) не должны подменять собой художественный процесс и образное художественное сознание.

К началу ХХI века литература осознает кризисность своего существования, обнаруживает множественность  путей тупикового развития, дробится и капсулируется; полемика почти  обессмысливается и минимизируется – литература все более обособляется в кружке, элитарном салоне или объединении и одновременно приобретает "массового" читателя. Литературные явления становятся предметом одноразового употребления – и закрытых интерпретаций. Общенациональные критерии подвергаются сомнению. Идет борьба между каноническим и неканоническим подходом к литературе: побеждают деиерархизация, эгалитаризм и релятивизм. Литературный империализм сменяется литературной демократией, упраздняющей понятие маргинальности. В критике предлагаются модели сосуществования множества литератур внутри русской литературы, "мультилитературы", литературной "радуги". Речь идет об одном и том же.

Литература  обогащает свои возможности за счет привлечения резервов маргинальных и внелитературных явлений. Образуются полузамкнутые центры литературной жизни в виде "тусовок". Разрастается премиальная система. Общие дискуссии в результате размывания понятия об общем литературном пространстве исчезают.

Все вышеизложенное приводит к парадоксальному видоизменению  традиционного положения и функционирования литературы – при значительном расширении ее эстетических возможностей одновременно сокращается ее общественная влиятельность.

3. Изобразительное  искусство и монументальная скульптура

Скульптура, главными атрибутами которой в течение  многих веков являлись трехмерность и объем, относится к самым старейшим и самым традиционным жанрам изобразительного искусства. В XX веке консервативность скульптуры сыграла с ней злую шутку, оставив ее на время за границей тех глобальных изменений, которые произошли в искусстве в новейшее время. Эксперименты в области живописи, расцвет фотографии, появление медиа искусства и прочие изменения менее всего коснулись скульптуры, адепты которой наиболее стойко сопротивлялись нарушению многовековых канонов. Сложность и дороговизна процесса производства не привлекала наиболее радикально мыслящих независимых художников к поискам в этой области: им проще было вообще отказаться от этого жанра, используя трехмерный язык для создания совершенно новых высказываний – объектов, инсталляций и паблик арта. В результате к началу XXI тысячелетия внешние и внутренние границы скульптуры оказались столь размыты, что скульптура в старом понимании этого слова осталась лишь одним из широкого диапазона форматов того, что сейчас подразумевается под понятием современной скульптуры. Только в последнее время известного российского художника Бориса Орлова в каталоге его персональной ретроспективной выставки "Воинство земное и воинство небесное" называют "одним из немногих профессиональных скульпторов на московской художественной сцене", а группа АЕС позиционирует свои последние работы как скульптуру. Более того, многие известные и молодые художники, достигнув определенного успеха, переходят к работе в трехмерном жанре. О скульптуре говорят, о ней пишут, скульптура стала модным, возвращающимся в современный дискурс трендом.

4. Архитектура  в России конца 20 начала 21 века

Начало XXI века позволило более объективно взглянуть  на западную архитектуру XX века, подвести итог противоречивой стилистике прошлого столетия. Предыстория современной архитектуры ХХ века, истоки которой зарождались во второй половине XIX века под влиянием бурного развития промышленности, прогресса науки и техники. В этот период складываются социальные, экономические, технические и художественные предпосылки возникновения новой архитектуры ХХ века.

Каждое время  рождает свою архитектуру – конструктив  самосознания, более или менее  честный скелет эпохи. Наше с вами беспородное "сегодня" – не исключение. Не смотря на почти полное отсутствие в постсоветском пространстве денег на эстетические капризы, в архитектуре появились определенные группы явлений, которые, хотя и с некоторой натяжкой, можно определить, как стилистические.

Можно выделить три основных группы.

Первая группа – объединенный идеал всех советских Государственных институтов проектирования городов (ГИПроГрадов). В основном это – "элитарные" многоквартирные дома. То, что раньше проектировалось, но не воплощалось ввиду своей высокой стоимости и путем бесконечных упрощений и удешевлений превращалось в то, в чем мы жили. Но, поскольку заказчик на приличное жилье появился, мечта стала явью, хотя и очевидно устаревшей. Отличительные признаки стиля: пара-тройка полукруглых или многогранных ризалитов либо эркеров, часто фальшь-мансардная крыша, с фальшь-мансардными же окнами, вертикальные ряды лоджий, двухцветная, с обязательным присутствием охры, окраска фасадов. Объем здания ощутимо цельный, стабильный. Планировка квартир, увы, не слишком оригинальная и часто диктуется внешней формой здания и структурой фасадов, а не заботой о тех, для кого, собственно, все это строится.

Фасады этих зданий пока узнаваемы, но лишь по причине абсолютной убогости традиционного фона жилых  районов. В рекламных проспектах по продаже будущих квартир часто  встречается фраза "с возможностью свободой планировки" (этим замечанием проектировщик заранее расписывается в невозможности предложить жильцам продуманную и оригинальную планировку квартир), но все же эти здания – безусловный прорыв по сравнению с советскими типовыми домами второй половины двадцатого века.

Вторая группа – архитектура  демонстрации западных отделочных материалов и технических достижений. Это, в  основном, общественные здания, будто  специально созданные для доказательства совершенства алюминиевых листов и  полос, структурного стекла, раздвижных дверей, искусственных мраморов и гранитов, натяжных потолков и, даже, обзорных лифтов. Объем здания – преувеличенный. И все же, создается впечатление, что такая архитектура – огромный прорыв в нашем самосознании. Каким-то непостижимым образом не наши высокотехнологичные материалы воспитывают нашу архитектуру, заставляют ее "подтянуть живот", быть внятной, лаконичной и точной. В некоторых случаях такая тесная связь с материалом рождает даже что-то сродни свободному архитектурному замыслу, который давно царствует в цивилизованных странах.

Третий – эксклюзивные здания, учитывающие "личность" заказчика. Это одноквартирные частные дома в которых явно преобладает либо романский стиль либо колониальная классика.