Сильная лирическая героиня в раннем творчестве М.И. Цветаевой

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ 

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

«ПЕРМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

 

Филологический факультет

 

Кафедра русской литературы

 

СИЛЬНАЯ ЛИРИЧЕСКАЯ ГЕРОИНЯ В РАННЕМ ТВОРЧЕСТВЕ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ

 

   Курсовая работа студентки 2 курса

   Специальности «Филология. Русский

   язык и литература»

   очной формы обучения

   филологического факультета

   КАЗАКОВОЙ Юлии  Сергеевны

 

   Научный руководитель – 

   доктор филологических наук

              профессор кафедры русской литературы

         СПИВАК Рита Соломоновна

 

 

 

Пермь 2011 
ВВЕДЕНИЕ

 

Лирической героине Марины Цветаевой всегда уделялось большое внимание в исследованиях. И во многих из них рассматривалась близость лирического героя и личности поэта – «не отделяя одно от другого, а сливая воедино, – как всегда бывает в жизни»1; «в своих стихотворениях она словно проигрывает сценарий собственной судьбы»2; «в стихах она запечатлевает всех, кого любит, кем захвачена; ее лирическая героиня тождественна с ней»3 – это отмечают такие исследователи, как А.А. Саакянц, Ирина Шевеленко, Генрих Горчаков, И.В. Кудрова, Ю. В. Шатин и другие. Рассматривалось отношение лирической героини к миру (С. Ельницкая4), к веку (Ю.В. Шатин5), к самой себе. Некоторые исследователи отмечают силу – как и самого поэта, так и лирической героини: по словам Генриха Горчакова, «она [Марина Цветаева] не признавала снисходительности к тому, что является, по ее мнению, преступлением против человека. С бессилием ее не примиряли расхожие афоризмы типа «такова жизнь», «слаб человек». (…) Ее идеал – рыцари чести, долга, верности, благородства, бесстрашия»6; Анна Саакянц отмечает, что «лирическая героиня ощущает, притом отнюдь не раскаянно, собственную греховность, безбожность (…) но ничто не заставит ее отступиться от своих страстей. (…) Она мятежная, «неприручаемая», ничему и никому не подвластная»7; лирическая героиня и в любви – «захватчик, собственник, (…) она всемогуща – настолько, что дерзает оспорить предмет своей любви у Создателя, и не только оспорить, но и победить, «взять» его»8 – например, стихотворение «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес».

Лозунг самой Цветаевой звучал так: «Не снисхожу»; «воздух дома», где она выросла – героический, рыцарский; «слитое влияние отца и матери – спартанство»9 – и это проявилось в образах Дон Кихота, Жанны д'Арк («И восстала – миры побороть – Посвященная в рыцари – Плоть» («Был мне подан с высоких небес...»); «Я стала Голосом и Гневом, Я стала Орлеанской Девой» («Любовь! Любовь! Куда ушла ты?.. »)10, отсюда – и мотив огня: «Только в огне – пою!», «Как искры сгореть – на лету!», «Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!» – поэт у Цветаевой не мыслим без огня – «вселяясь в Поэта, Гений превращает его жизнь в творческий костер»11, как пишет Саакянц. Лирическая героиня предстаёт и Фениксом, и амазонкой («И амазонкой мчаться в бой») с сильной душой («Этому сердцу – Родина – Спарта»). «И в переписке, и в поэзии, и в личных отношениях Цветаева проявляет мужество»12, отмечает Ю. Лотман, и ему вторит А. Саакянц: «мужество – никогда не предающий спутник лирической героини»13

Сама Марина Цветаева говорила так: «Мне надо быть очень сильной и верить в себя — иначе совсем невозможно жить!» И как всю жизнь ей приходилось быть сильной вопреки себе самой: «Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче, чем я...», и уже позже, в 30-е годы, отвечая на вопрос, «почему ее «любили так мало, так вяло» — «Боялись моего острого языка, «мужского ума», моей правды, моего имени, моей силы и, кажется, больше всего — моего бесстрашия; наконец, самое простое: я им просто не нравилась»14.

Лирическая героиня Марины Цветаевой представляла и представляет живой научный интерес; даже был составлен соционический тип Цветаевой на основании её жизнеописаний и произведений15. И критики, и ученые, всегда отмечали силу её поэтического «я»: «поэзия Цветаевой — всегда исповедь, непрерывный, напряженнейший монолог. Стихотворный стиль Цветаевой отмечен энергией, стремительностью»16; «таково было свойство её голоса, что речь почти всегда начинается с того конца октавы, в верхнем регистре, на его пределе, после которого мыслимы только спуск или в лучшем случае плато»17, соглашается с А. Ахматовой И. Бродский;  «бросается не просто в глаза — а в душу — ее умопомрачительная искренность, с которой она признается в своих слабостях»18, отмечает М. Загребельная – а ведь для этого необходимо быть сильным.

Однако до настоящего времени ни в одной работе лирическая героиня Цветаевой подробно не рассматривалась в качестве сильной личности, хотя и отмечалась её сила. Лирическую же героиню ранних стихов Ахматовой критики вообще не видели сильной (за исключением работ Н.В. Недоброво19, Р.С. Спивак20) – наоборот, Д. Тальников21 видел «образ рабыни – женщины, стоящей на коленях перед мужчиной и умоляющей его не гнать её», К. Чуковский22 обвинял в замкнутости «маленького, узенького» мирка. Так же писал и В.Брюсов23 про первый сборник Цветаевой, «Вечерний альбом»: «Когда читаешь её книгу, минутами становится неловко, словно заглянул нескромно через полузакрытое окно в чужую квартиру и подсмотрел сцену, видеть которую не должны бы посторонние... эта непосредственность... переходит на многих страницах в какую-то «домашность».

Р.С. Спивак24 видит силу лирической героини Ахматовой в страсти – «предельном напряжении всего душевного строя человека, неважно, вызвано оно радостью или страданием» – и жизнь не мыслится ей без «чувства наличия жизни как таковой, неотделимое от страдания и дающее человеку внутреннюю силу».

Подобное понимание жизни увидим мы и у Цветаевой, и попробуем доказать силу её лирической героини также на материале ранних стихов доэмигрантского периода (1910 – май 1922 гг.)25: сборники «Вечерний альбом» (1910 г.), «Волшебный фонарь» (1912 г.), «Вёрсты» (1921 г.) и стихотворения, не вошедшие в сборники.

 

ПРАКТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ

 

Прежде всего, сила её лирической героини обнаруживается в отвержении скучной земной жизни, предпочтение отдается борьбе, поединку, полноте чувств, страсти во всем, жажде жизни – настолько, что смерть кажется лучше скуки, повседневности, обыденности.

И это проявляется с самых ранних стихов, ещё детских по тематике – «В зале», «Скучные игры»:

Посмотрим, что ныне творится

Под пологом вражеской тьмы?

Темнее, чем прежде, их лица, —

Опять победители мы!

Мы цепи таинственной звенья,

Нам духом в борьбе не упасть,

Последнее близко сраженье,

И тёмных окончится власть.

Мы старших за то презираем,

Что скучны и просты их дни…

Мы знаем, мы многое знаем

Того, что не знают они!

[1:12]

Лирическая героиня отвергает модель жизни старших, где нет места чудесному – «В маму играть – надоело», «В папу игарть – надоело». Пока враг ещё выдуманный – от скуки, но она уже знает, что борьба необходима для развития силы духа. Складывается противопоставление: жизнь на пределе духовных сил – жизнь скучная.

Спокойная жизнь сравнивается со сном, спасающим от страдания, но для лирической героини это не жизнь – в цикле «Бессонница» она видит за сном смерть и торопит читателя жить – «Заснёшь — проснёшься ли здесь опять? Успеем, успеем, успеем спать!» Жизнь для неё не место для отдыха и покоя – «Будет время телу выспаться в земле». Ради высоких целей она согласна бороться с препятствиями. Душа лирической героини «просит бури» - это особенность мироощущения Лермонтова, буря в противовес покою:

Хочется спать Вам? И спите, и пусть

Сны ваши будут красивы;

Пусть не мешает анализ больной

Вашей уютной дремоте.

Может быть, в жизни Вы тоже покой

Муке пути предпочтёте.

Может быть, Вас не захватит волна,

Сгубят земные соблазны, —

В этом тумане так смутно видна

Цель, а дороги так разны!

Снами отрадно страдание гнать,

Спящим не ведать стремленья,

Только и светлых надежд им не знать,

Им не видать возрожденья,

Им не сложить за мечту головы, —

Бури — герои достойны!

Буду бороться и плакать, а Вы

Спите спокойно!

[1:13]

 «Муку пути» она предпочитает «покою» — этот мотив  продолжает звучать в стихотворении «Мука́ и му́ка»:

— «Всё перемелется, будет мукой!»

Люди утешены этой наукой.

Станет мукою, что было тоской?

Нет, лучше му́кой!

 

Люди, поверьте: мы живы тоской!

Только в тоске мы победны над скукой.

Всё перемелется? Будет мукой?

Нет, лучше му́кой!

[1:65]

Лирическая героиня смело утверждает: «Мы живы тоской!». Для неё жизнь скучна, однообразна без сильных переживаний, пусть и негативных. Такая жизнь сравнима с му́кой, прахом – человек, проживающий жизнь в покое, не оставляет после себя ничего, кроме праха, стихотворения же рождаются от сильных душевных переживаний. У Анны Ахматовой тоже присутствует противопоставление му́ки покою, но оно проявляется по-другому: в му́ке человеческой страсти и покое христианской любви.

Одно из проявлений силы лирической героини Цветаевой – безграничная страсть в любви, тесно связанная с мотивом огня – «Каждую искорку, сердце, лови!». Такая взаимосвязь наблюдается и в ранней лирике А. Ахматовой, и творчестве символистов. Любовь – всемогущая сила, она оправдывает всё:

О любовь! Спасает мир — она!

В ней одной спасенье и защита.

Всё в любви. Спи с миром, Маргарита…

Всё в любви… Любила — спасена!

[1:18]

Любовь для лирической героини – это то чувство, без которого нет ощущения полноты жизни:

Я измучена этими длинными днями

Без заботы, без цели, всегда в полумгле…

Можно тени любить, но живут ли тенями

Восемнадцати лет на земле?

 

И поют ведь, и пишут, что счастье вначале!

Расцвести всей душой бы ликующей, всей!

Но не правда ль: ведь счастия нет, вне печали?

Кроме мёртвых, ведь нету друзей?

(…)

Мне не надо блаженства ценой унижений.

Мне не надо любви! Я грущу — не о ней.

Дай мне душу, Спаситель, отдать — только тени

В тихом царстве любимых теней.

[1:97]

Тени – не то, чему можно отдать любовь со всей страстью, и жизнь – полумрак, не освещенный любовью. Унижаться – не для неё, и предпочтение отдаётся смерти.

Интересно посмотреть, как лирическая героиня переживает расставание с некогда любимым человеком («Aeternum vale»). Она не страдает, не жалеет и не желает возобновления отношений, для неё это становится чем-то вроде пройденного испытания, после которого она стала сильнее – «сброшен крест», «от поражения – к победам!», «дух окреп», «в путь иной меня ведёт иная твёрдость» – в противопоставление «мягкому хлебу дарёной дружбы», «меж нами вечною стеной неумолимо встала – гордость». Теперь же лирическая героиня ищет  страстной любви-поединка, где она победит, ведь она «вся – любовь». Понимание любви как поединка, идущее от Тютчева, мы видим и в ранних стихах  Ахматовой, где сила и победа лирической героини (даже при расставании) проявляется в самой способности переживать такое сильное чувство26.

Настоящий гимн любви поёт лирическая героиня в стихотворении «Любовь, любовь! И в судорогах, и в гробе…» — любовь её настолько сильна, что победит даже смерть – «Нет, выпростаю руки! — Стан упругий / Единым взмахом из твоих пелён / — Смерть — выбью! Вёрст на тысячу в округе / 
Растоплены снега и лес спалён». Смерти не одержать полной победы над любовью, а значит, и над лирической героиней – «И если всё ж — плеча, крыла, колена / сжав — на погост дала себя увесть, —  / то лишь затем, чтобы смеясь над тленом, / стихом восстать — иль розаном расцвесть!».

Но в стихах присутствует и желание смерти. О себе она говорит: «Всё, что наводит на раздумье, / Всё слишком есть — / Во мне», и потому страстное желание, «жажда» жизни соседствует с желанием, «голодом» смерти – «Я столько раз хотела жить и столько умереть!», «Ненасытим мой голод на грусть, на страсть, на смерть». Эта антиномичность создаёт напряжение чувств и порождает силу.

Христос и Бог! Я жажду чуда

Теперь, сейчас, в начале дня!

О, дай мне умереть, покуда

Вся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, ты не скажешь строго:

— «Терпи, ещё не кончен срок».

Ты сам мне подал — слишком много!

Я жажду сразу — всех дорог!

 

Всего хочу: с душой цыгана

Идти под песни на разбой,

За всех страдать под звук органа

И амазонкой мчаться в бой;

Гадать по звёздам в чёрной башне,

Вести детей вперёд, сквозь тень…

Чтоб был легендой — день вчерашний,

Чтоб был безумьем — каждый день!

Люблю и крест и шёлк, и каски,

Моя душа мгновений след…

Ты дал мне детство — лучше сказки

И дай мне смерть — в семнадцать лет!

[1:32]

В лирической героине столько сил, что ни один аспект жизни в отдельности не может её насытить, она хочет разных дорог, что отличает её от лирической героини Ахматовой, которая хочет только любви. В её душе сплетаются противоположности, она вся состоит из противоречий, и всё это бьёт через край.

Чуда она «жаждет», требует. Лирическая героиня Зинаиды Гиппиус тоже желает чуда, но это робкая просьба: «Но сердце хочет и просит чуда, / Чуда! / О, пусть будет то, чего не бывает, / Никогда не бывает». Признание лирической героини Цветаевой: «Моя душа мгновений след» напоминает «поэтику мгновений»27 Бальмонта. В этом же стихотворении проявляется имморальность, идущая от символистов, ей важна лишь страсть действия: соединяются мотив разбойничества – «с душой цыгана», католическая молитва – «за всех страдать под звук органа», и дикарство, воинственность –  «амазонкой мчаться в бой»; она любит и «крест» – религиозность, и «шёлк» – красота, легкомыслие, и «каски» – военный атрибут. Звучащее как лозунг «Чтоб был легендой – день вчерашний, / Чтоб был безумьем – каждый день!» напоминает о романтической традиции, идущей от Лермонтова. Всё это – проявления максимализма чувств, неприятие скуки жизни, предпочтительней которого оказывается смерть.