Константин Бальмонт, биография и творчество

Будучи "влюблена в Бальмонта", читающая Россия, возможно, не отдавала себе отчета, что так влекло к  нему. "Злые чары" владели тогда  многими умами, но все-таки неприкрытое  зло никого не привлекало. В Бальмонте  видели, прежде всего, светлую сторону, темную – старались не замечать. Об этом вспоминал Б.К. Зайцев: "Бальмонт, хотя был крайний индивидуалист, все же совсем другого склада . Тоже. Конечно, самопреклонение, отсутствие чувства Бога и малости своей пред Ним, однако солнечность некая в нем жила, свет и природная музыкальность. Пусть он ею злоупотреблял – рядом с подземельем Брюсова это порыв, увлечение и самозабвение, под знаком "солнечного луча". Бальмонта тех дней можно было считать язычником, но светопоклонником (Брюсов прямо говорил: "Но последний царь вселенной. Сумрак, сумрак – за меня!") Бальмонт был наряден, пестр, не по-русски шантеклер, но были в нем и настоящие русские черты, в его душе, и сам он бывал трогателен (в хорошие минуты)" (Зайцев Б.К. Серебряный век. Из воспоминаний и размышлений. – Собр. Соч. Т. 2. С. 471).

Что "светопоклонник" "не мог не молиться" Люциферу, он свидетельствовал сам . Но все же даже в годы беснований и "отпадений" в нем оставалось немало светлого, и даже сама тьма казалась светом – в это и влюблялись.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И синий кругозор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И выси гор.

Я в этот мир пришел, чтобы  видеть Море

И пышный цвет долин.

Я заключил миры в едином взоре.

Я властелин.

Я победил холодное забвенье

Создав мечту мою.

Я каждый миг исполнен откровенья,

Всегда пою.

Мою мечту страданья пробудили,

Но я любим за то,

Кто равен мне в моей певучей силе?

Никто, никто.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,

А если день погас,

Я буду петь… Я буду петь о Солнце

В предсмертный час. (1903)

В рассказе "Улица святого  Николая" Зайцев, вспоминая Арбат  начала века, как непременную достопримечательность  в каждый из периодов упоминает "поэта  золотовласого" - Бальмонта, и "поэта  бирюзоглазого" - Андрея Белого. Вот первые годы века: "Поэт золотовласый, чуть прихрамывая, припадая на одну ногу, в черной шляпе художнической, бежит по тротуару, приветствуя весну и милых женщин". Вот, в годы революции "поэт златоволосый не сражается, но на словах громит, анафематствует жандармов, губернатора, властей – заочно и в лицо". Проходит немного времени и вот – "поэт золотовласый улетел в Париж изгнанником – за резкости на троне" (Зайцев Б.К. Собр. Соч. Т. 2. С. 319 – 322).

"Злые чары" сразу  по выходе (в 1906 г.) цензура запретила  и изъяла – они были переизданы  лет десять спустя. Но в следующих сборниках Бальмонта, который появлялись в период его дореволюционного "изгнания" читатели уже не находили того света, который привлекал к нему раньше. К тому же, Брюсов авторитетно говорил о конце Бальмонта. И постепенно стало утверждаться мнение, что стихи "золотовласого поэта" мало чем отличаются от пародий, в изобилии на них писавшихся. Вот, например, пародия А. Измайлова, не менее популярная, чем стихи самого Бальмонта:

Я вижу Толедо,

Я вижу Мадрид,

О, белая Леда! Твой блеск и победа

Различным сияньем горит…

К. Бальмонт. "Испанский  цветок"

Я плавал по Нилу,

Я видел Ирбит.

Верзилу Вавилу бревном придавило,

Вавила у виллы лежит.

Мне сладко блеск копий

И шлемов следить.

Слуга мой Прокопий про копи, про опий,

Про кофий любил говорить.

Вознес свою длань я

В небесную высь.

Немые желанья пойми, о Маланья! –

Не лань я, не вепрь и  не рысь!

О, щель Термопилы,

О, Леда, о, рок!

В перила вперила свой взор Неонилла,

Мандрилла же рыла песок.

Действительно, многое из того, что поэт писал в эти годы, напоминает эту пародию (хотя специалистам-филологам  стихи, подобные "Испанскому цветку", могут быть интересны как сокровищница различных мифологических и фольклорных  образов, они не так поверхностны, как кажется на первый взгляд). Но все же Бальмонт явно переживал не только творческий упадок – некий  душевный срыв. Его дружба с Брюсовым окончательно разбилась. По переписке  этот перелом прослеживается в 1906 – 1907 гг. Но с концом этой дружбы стали  слабеть и "злые чары", хотя последствия  их тяготели над поэтом до конца  его жизни.

Семейная его жизнь  окончательно запуталась. В декабре 1907 года у Е.К. Цветковской родилась дочь, которую назвали Миррой –  в память Лохвицкой, на стихи которой он продолжал откликаться и после ее смерти. Появление ребенка окончательно привязало Бальмонта к Елене Константиновне. Он не хотел уходить и от Екатерины Алексеевны, и, похоже, охотно устроил бы для своих жен подобие гарема, но Екатерина Алексеевна была категорически против. В 1909 г. Бальмонт совершил новую попытку самоубийства: снова выбросился из окна, – и снова уцелел.

Вопрос о том, кто эта "Единственная", остается неразрешимым. С одной стороны, письма Бальмонта  к Екатерине Алексеевне дают основания  предположить, что это она. С другой – в поздних стихотворениях вновь  явственно всплывают образы поэзии Мирры Лохвицкой. Так, в одном из них воспевается союз влюбленных, дремлющих в саркофаге – тот, о котором когда-то мечтала поэтесса, и само стихотворение написано любимым размером их переклички:

Сквозь зелень сосен, на красной  крыше

Желтеет нежно закатный свет.

И глухо-глуше, и тихо-тише

Доходят звуки минувших лет.

Все ближе-ближе и все  яснее

Я слышу шепот родных теней.

За синим морем цветет лилея,

За дальней далью я  буду с ней.

Совсем погаснуть, чтоб нам  быть вместе,

Совсем увянуть, как свет зари.

Хочу я к Белой моей Невесте,

Мой час закатный, скорей сгори.

Но вот восходит звезда морская,

Маяк вечерних, маяк ночных.

Я сплю – так чутко. И  ты – живая,

И я, весь белый, с тобою  тих. ("Белый луч")

Нельзя с уверенностью сказать, была ли эта туманная мистика  любви до конца понятна самому поэту. Может быть, как "Единственная" мыслилась сама Россия, может быть Смерть, – однозначного ответа на этот вопрос дать нельзя. Но разница между  тремя стихотворениями на одну тему – можно сказать, даже четырьмя: "Аннабель Ли" – "Неразлучимые" – "Тесовый гроб…" – "Белый луч" – ясно показывает траекторию падения и восхождения из бездны.

Еще знаменательнее другое. "Безумный демон снов лирических", "светопоклонник" и "язычник" со временем стал находить отраду в Церкви.

Душе одна в беде есть радость – Церковь!

Легко вздохнуть пришедшим  с ношей грусти,

Синеет ладан, в сердце смотрят свечи,

Иконы, гулы звонов, свет и  сумрак,

И радостно сияет Матерь Божья,

Когда поют "Воистину воскресе!"

(Цит. по кн. Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. Поэт Константин Бальмонт. С. 415).

Душевная болезнь, которой  поэт страдал в конце жизни, сама по себе была суровой карой, посланной  во искупление множества прегрешений. Давние "игры с Безумием" не прошли даром. Известно, что душевнобольной человек, даже если кончает с собой в помрачении сознания, не несет за это ответа и не подлежит осуждению. Тем удивительнее, что Бальмонту в этом состоянии была дарована христианская кончина.

В заключение приведем отрывок  из воспоминаний Б.К. Зайцева – слово  современника все же авторитетнее, чем домыслы потомков. "Он горестно угасал, – вспоминал Зайцев, – и скончался в 1942 г. под Парижем в местечке Noisy-le-Grand, в бедности и заброшенности, после долгого пребывания в клинике, откуда вышел уже полуживым. Но вот черта: этот, казалось бы, язычески поклонявшийся жизни, утехам ее и блескам человек, исповедуясь перед кончиной, произвел на священника глубокое впечатление искренностью и силой покаяния – считал себя неисправимым грешником, которого нельзя простить. Все христианство, все Евангелие как раз говорит, что ко грешникам, которые последними, недостойными себя считают, особо милостив Господь.

Верю, твердо надеюсь, что  так же милостив будет Он и к  усопшему поэту русскому Константину  Бальмонту" (Зайцев Б.К. Далекое. Собр. Соч. в 5-ти тт. Т. 6 (доп.). С. 188).

3.Творчество.

Автором этого стихотворения  восторгались — «гений». Его низвергали — «стихотворная болтовня». Над  ним подтрунивали. Его изучали. Им любовались. И до сих пор нет  однозначной точки зрения на К. Д. Бальмонта, поэта, переводчика, эссеиста, большого мастера русской литературы. Его современник А. Блок, отдавший в молодости дань символизму, сказал о нем удивительные слова: «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну». Первые его книги вышли  в ту пору, когда зарождался русский  символизм. Бальмонту суждено было стать одним из его лидеров, считавших  себя рожденными «для звуков сладких  и молитв». Сборники «Горящие здания»  и «Тишина» прославили поэта. Бальмонта  швыряло от бунта к примирению, от согласия к протесту. Например, стихотворение, принесшее ему широкую известность, — «Маленький султан», написанное по следам мартовских событий 1901 года. Яростное чувство гнева вызвали в его  сердце репрессии царского правительства  против студенческой манифестации:  
 
То было в Турции, где совесть — вещь пустая,  
 
Где царствует кулак, нагайка, ятаган.  
 
Два-три нуля, четыре негодяя  
 
И глупый маленький Султан…  
 
В Султане без труда распознали Николая II — и молодого поэта выслали из Петербурга, на него завели досье. В предисловии ко второму изданию сборника «Горящие здания» Бальмонт заявил: «В предшествующих книгах я показал, что может сделать с русским языком поэт, любящий музыку…». Бальмонт как символист искал прямые соответствия между звуком и смыслом: «Чуждый чарам черный челн». Он был музыкально одарен. Музыка все захлестывает, заливает у Бальмонта. На его стихах, как на нотах, можно ставить музыкальные знаки. Около пятисот романсов создано на его стихи. В. Маяковский в свойственной ему манере говорил: «Стихи Бальмонта кажутся мне плавными и мерными, как качалки и турецкие диваны».  
 
Бальмонту во всем важно было чувствовать явное или скрытое присутствие солнца. В 1903 году появилась книга, являющаяся взлетом поэта, — «Будем как солнце»:  
 
Я не верю в черное начало,  
 
Пусть праматерь нашей жизни Ночь,  
 
Только Солнцу сердце отвечало,  
 
И всегда бежит от тени прочь.  
 
Тема солнца прошла через все творчество Бальмонта. Солнце как бы стало знаком раздела: одни — за, другие — против. Вместе с Бальмонтом был А. Белый: «За солнцем, за солнцем, свободу любя, умчимся в простор голубой!». Против была З. Гиппиус: «Не будем как солнце». Поэзия Бальмонта — это поэзия намеков, символов, звукопись, музыкальность. Образу придается загадачно-мистический оттенок. У Бальмонта видна сосредоточенность на своем Я, своем душевном мире, не ищущем ни с кем контакта. Он был верен принципу, сформулированному Гете: «Я пою, как птица поет». Поэтому этюдность, мимолетность — одно из свойств поэзии:  
 
Я не знаю мудрости, годной для других,  
 
Только мимолетности я влагаю в стих.  
 
В каждой мимолетности вижу я миры,  
 
Полные изменчивой радужной игры.  
 
Его творческим методом был импрессионизм. Поэта так и называли: одни — импрессионистом, другие — декадентом, третьи… Бальмонт всю жизнь балансировал между крайностями:  
 
Я — внезапный излом.

всю жизнь балансировал между крайностями:  
 
Я — внезапный излом.  
 
Я — играющий гром,  
 
Я — прозрачный ручей,  
 
Я — для всех и ничей.  
 
Он декларирует стихийность творчества:  
 
Не для меня законы, раз я гений. Тебя я видел, так на что мне ты? Для творчества не нужно впечатлений…  
 
Еще одна особенность поэзии Бальмонта — цвет. Он любил цветовые эпитеты: «Красный парус в синем море, в море голубом…» Особое внимание поэт обращал на рифму и не ограничивал себя известными стихотворными формами, придумывал новые рифмы, сверхдлинные размеры:  
 
Я изысканность русской медлительной речи,  
 
Предо мною другие поэты — предтечи…  
 
Годы эмиграции стали тяжелым испытанием для поэта. Ностальгия разъедала душу, подтачивала духовные и физические силы, выливалась в наполненные болью и смятением стихи:  
 
…Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, —  
 
Мне не поют заветные слова,  
 
И мне в Париже ничего не надо.  
 
Одно лишь слово нужно мне: Москва.  
 
С этим стихотворением перекликается очерк-размышление «Москва в Париже». И в нем возникает, словно сказочный Китеж, «безмерный город из белого камня. Москва…» И в нем тоскует душа поэта, прислушивается к «отзвуку гармоники», раздавшемуся «где-то за дальним холмом», «к бронзовым струнам», звенящим «в некой подземности», к каждому шороху, шелесту… В каждом звуке чудится ему родная и далекая Россия… Именно в годы тоски по России он создал сильные стихи, жизнь сорвала с поэта фрак с орхидеей в петлице, которых не было в его творчестве:  
 
Прилив ушел, и я, как приведенье,  
 
Средь раковин морских иду по дну.  
 
А в стихотворении «Кто?» он пишет:  
 
Я не умер. Нет. Я жив. Тоскую…  
 
В 1926 году признавался, думая о России:  
 
Я ею жил. И ей живу.  
 
Люблю, как лучший звук, Москву!  
 
Говоря о Бальмонте, нельзя не упомянуть о том, что он, пожалуй, единственный русский поэт-лирик, преимущественным творческим методом которого был импрессионизм, красочное и страстное воспроизведение трепетных, порой мимолетных впечатлений, связанных с познанием мира природы и мира собственной души. Его лучшие стихотворения зачаровывают своей музыкальностью, искренностью и свежестью лирического чувства, неподдельной грустью и почти женственной нежностью. Прощаясь с жизнью, солнцем, поэзией, больной нищий поэт (он умер в 1942 году в оккупированном гитлеровцами Париже) говорил, что с земли он поднимется по Млечному Пути и его поглотит вечность:  
 
Достаточно я был на этом берегу,  
 
И быть на нем еще — как рок могу принять я.  
 
Но, солнечный певец, как солнце, на бегу,  
 
Свершив заветное, час ночи стерегу,  
 
Чтоб в Млечном быть Пути, где новых звезд зачатье.  
 
Мечта о космосе, о вечности была для него и мечтой о бессмертии.  
 
Я рыжий, я русый, я русский,  
 
Знаю и мудрость, и бред.  
 
Иду я — тропинкой узкой,  
 
Приду — как широкий рассвет.

4.Анализ стихотворения К.Бальмонта.

«Я не знаю мудрости»

Стихотворение К.Д.Бальмонта  «Я не знаю мудрости» написано в 1902 году. Оно входит в сборник «Только  любовь» (1903 год), который наряду с  другими книгами («Горящие здания», «Будем как солнце») упрочил авторитет  К.Д.Бальмонта как одного из ведущих  поэтов символистского направления.  
     В стихах поэта преобладают мотивы неприятия мира, меланхолия, скорбь, но для него характерны и черты импрессионизма: способность передать мгновение, утверждение мимолетности жизни, изменчивость настроений. Все эти черты и мотивы мы можем проследить в данном стихотворении: «В каждой мимолетности вижу я миры,/Полные изменчивой радужной игры».  
     Данное стихотворение состоит из двух четверостиший. В зависимости от окончания – мужская рифма, по расположению строках – смежная рифма. Также в этом стихотворении используется анафора – во втором четверостишии используется местоимение «я»-«я ведь только», «я ведь только», «я зову». В первом четверостишии во второй и третьей строках повторяется слово «мимолетность», а во втором четверостишии во второй и третьей строках – фраза: «я ведь только облачко». В стихотворении используются вопросительные и восклицательные предложения и психологическая пауза – умолчание, причем все эти приемы находятся во втором четверостишии. Также используются метафоры: «облачко, полное огня» и эпитеты: «изменчивый радужной игры». Все перечисленные приемы придают стихотворению особую музыкальность, легкость. «Вслушиваясь долго и пристально в разные звуки, - писал Бальмонт, - всматриваясь любовно в отдельные буквы, я не могу не подходить к известным угадываниям, я строю из звуков, слогов родной своей речи заветную часовню, где все исполнено углубленного смысла и проникновения». Теперь удивительно, почему данный поэт больше других символистов музыкален.  
     Стихотворение «Я не знаю мудрости» не столько передает мысли и чувства автора, сколько пробуждает в читателе его собственные. Но оно обращено не ко всем, не к читателю-потребителю, а читателю – творцу, соавтору, мечтателю, который сможет продолжить то, что недосказал автор, например, продолжить фразу «Я зову мечтателей». 

 

 

  

 

 

  

 

 

  

 

 

 

Список литературы.

1.   http://www.portal-slovo.ru

2.   http://www.bankreferatov.ru

3.   http://www.russofile.ru

4.   http://ru.wikipedia.org