Экспериментальное исследование

Введение

    Известны "отрицательные" отзывы  Цветаевой о Брюсове. Не принимала,  на первый взгляд, поэтику Брюсова  и Ахматова. Многие мемуаристы  вспоминают слова Ахматовой о  Брюсове, сходные с цветаевскими: "Он знал секреты, но он  не знал тайны".

    Однако глубоко правы историки литературы Р. Тименчик и Г. Суперфин, которые так осмысляют существо творческих связей Ахматовой и Брюсова: "Ахматовская оценка всего литературного дела Брюсова... не может быть исчерпана в терминах "читательского восприятия" и требует осознания ее связей с поэтической программой Ахматовой". Это положение вполне распространимо и на связи брюсовской поэтики с Цветаевой, с другими поэтами, пришедшими в литературу в постсимволистскую эпоху. Можно определенно сказать, что без изучения скрытых, глубинных связей художественных систем внешне противоположных на первый взгляд поэтов, наше представление о литературном процессе XX века будет неполным. Как пишет современный теоретик литературы Г. Белая, "важно исследовать скрытую фазу усвоения стилевого опыта, когда только формируется тип личности художника и его мировоззрение". Это позволит увидеть художественные открытия Брюсова в движении, позволит поставить вопрос об исторической продуктивности стиля Брюсова. Выявить художественные открытия Брюсова было бы проще на материале ближайших учеников Брюсова, однако не эпигоны, а большие художники определили литературное развитие XX века, не в творчестве эпигонов, а в творчестве Ахматовой, Цветаевой, Пастернака, Маяковского и других поэтов подтвердилось значение художественных открытий Брюсова. 
 

Ранняя  лирика М. Цветаевой, А. Ахматовой: литературная традиция.

    Художники, пришедшие в искусство  в конце 90-х годов, ясно осознавали, что для того, чтобы рассказать  по-новому о новом мире, уже  непригоден классический стиль. Все они обращаются к поэтическому арсеналу символизма. Особое значение для молодых поэтов имело творчество Брюсова, в котором наиболее рельефно обнажился стиль эпохи, стилевая доминанта времени.

    Примечательно, что ко времени  окончательного формирования творческой манеры Ахматовой, Цветаевой, Пастернака, Мандельштама, Есенина, многих других художников уместнее говорить о влиянии Блока. В 90-е годы, когда только складывался тип личности и видение молодых поэтов, первостепенным было влияние Брюсова.

    Показательны в этом отношении  мемуары Сергея Соловьева "Воспоминания  о Брюсове эпохи "Венка": "На заре моей жизни я  был совершенно раздавлен могучим  гением Брюсова... радостно было  сознавать, что в наш век... живет поэт, который равен был только .... может быть, Пушкину, и живет он на Цветном бульваре, можно к нему ходить и слушать его слова, стихи".

    Брюсовым эпохи "Венка" интересуется  Анна Андреевна Ахматова. Как  видно из ее писем 1906-1907 годов  к приват-доценту Петербургского  университета С. В. Фон Штейну, Ахматова была под сильным впечатлением от недавно вышедшего сборника Брюсова "Венок". Это было время, когда, как вспоминала Ахматова в автобиографии, она "писала великое множество стихов"6 и когда только начал формироваться ее поэтический стиль. В любом случае сам факт обращения Ахматовой к стихам Брюсова говорит о многом, он и предопределил - пусть иногда неосознанно - использование впоследствии Ахматовой художественных открытий Брюсова.

    Письма Ахматовой к Штейну  подтверждают вывод о том, что именно в связи с Брюсовым, а не с Блоком осознает Ахматова в 1906-1907 гг. подспудно то, что мы назвали стилевой доминантой своего времени. Сообщая о своем предполагаемом замужестве, Ахматова передает свои чувства с помощью отрывков из стихотворений Брюсова "В застенке" и "Тезей Ариадне" из "Венка". К стихам Брюсова обращается в 1909-1910гг. Марина Цветаева: брюсовские стихи помогли ей присмотреться к событиям своей жизни, к миру. Как отмечает Анна Саакянц, трехтомник Брюсова "Пути и перепутья" "был одно время частью жизни юной Цветаевой. В стихах Брюсова, столь непохожих на ее собственные, полудетские, она тем не менее находила созвучие своим чувствам и настроениям. Более того: она подчеркнула у Брюсова строки, которые не только по настроению, но и по форме выражения могли бы принадлежать ей самой". Анна Саакянц сообщает затем, что под заглавием двух брюсовских стихотворений - "Встреча" ("Близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида...") и "В вагоне" ("В ее глаза зеленые...") - Цветаева ставит даты расставания с человеком, которого она тогда любила и которому написала тогда стихотворение "На прощанье". В 1910 г. Цветаева написала статью "Волшебство в стихах Брюсова", опубликованную, правда, посмертно.

    Как и у Ахматовой, увлечение  Цветаевой поэзией Брюсова приходится на этап напряженного поиска своего поэтического голоса. Как и в случае с Ахматовой, тяготение Цветаевой к творчеству Брюсова объясняется совпадением мироощущения обоих поэтов. Цветаева как бы ощущает недостаточность, невыразимость до конца своих переживаний в собственных стихах и восполняет эту недостаточность брюсовскими стихами.

    Так оба поэта - Ахматова и  Цветаева, во многом впоследствии  определившие пути русской поэзии, на одном и том же этапе  своей жизни, этапе становления творческого лица, - обращаются к опыту Брюсова. Потому неслучайно, особенно в первых поэтических сборниках Ахматовой и Цветаевой, сказалось брюсовское влияние.

    Правда, в стихах Ахматовой из "Вечера" обнаружить брюсовское  труднее, чем у ранней Цветаевой. Объясняется это тем, что до нас почти ничего не дошло из "великого множества" стихов, написанных Ахматовой в 1904- 1907 годах. Как известно, Ахматова, начав писать и публиковаться в периодической печати раньше Цветаевой, выпустила свой первый сборник позже дебюта Цветаевой. Ахматова издала "Вечер" на том отрезке своего творческого пути, когда она уже во многом прошла этап ученичества. Цветаева же поместила в своем "Вечернем альбоме" первые стихи, написанные ею как раз в период увлечения Брюсовым.

    Но что же определило "заражение" (В.М. Жирмунский) Ахматовой, Цветаевой и других поэтов 90-х годов художественными открытиями Брюсова? Судя по тому, какие брюсовские строки цитирует Ахматова в письмах Штейну, судя по пометам Цветаевой на принадлежащем ей трехтомнике "Пути и перепутья" и по отзывам о стихах Брюсова в статье 1910 года, можно предположить, что поэтов привлекало то, что столь удачно назвал вслед за Бальмонтом Львов-Рогачевский - "лирикой современной души".

    Брюсова можно назвать одним  из первых поэтов-хроникеров начала XX века. Ему принадлежало первенство в художественно совершенном и новом воплощении изменившегося человека XX века и изменившегося мира. Брюсов канонизировал "принцип новизны" в поэзии, которому сам был верен до конца 900-х годов, он приучил поэтов искать свой собственный неповторимый голос. Наконец Брюсов в своих стихах изобразил неуловимое, но явно вошедшее в русскую жизнь разорванное, трагическое сознание человека XX века во всех его противоречивых проявлениях. Это было связано с целым рядом художественных открытий Брюсова.

    Первенство Брюсова подчеркивали  поэты всех последующих поколений.  Емко и точно определил значение  Брюсова критик Е. Ляцкий: "Ему  принадлежит заслуга расширения  круга тех явлений жизни, которые  еще не "превращались в красоту" поэтического изображения".

    Новаторство Брюсова в выборе  поэтического объект отмечает  Ахматова-гимназистка. В одном  из писем Штейну она отмечала, что многие стихи Блока, например, "Незнакомка", поразительно напоминают  Брюсова. Интересен комментарий Ахматовой к "Незнакомке", который относится, однако, и к Блоку, и к Брюсову. В нем определяется принцип изображения и видения мира, открытый Брюсовым и присутствующий у Блока: "...но оно великолепно, это сплетение пошлой обыденности с дивным, ярким видением".

    "Преображение в красоту", то  есть возведение еще необработанных  гранью поэзии сторон действительности  в разряд поэтического, ценила  в Брюсове Цветаева. Именно так  она понимала то, что называла "волшебством" в стихах Брюсова. "Волшебство" - это поэтический эквивалент мира. Любопытно, что и упомянутый Ляцкий, которого трудно заподозрить в поэтической восторженности, писал в те годы о сущности искусства: "...искусство есть то средство, тот инструмент, который "преображает в красоту" отражения и переживания человеческого духа". Понимание искусства как "волшебства" вдохновляло поэтов многих поколений.

    Неслучайно Цветаева называет  свой второй сборник стихов - "Волшебный  фонарь". В этом было что-то  гетевское: метафорический образ  волшебного фонаря неоднократно встречается в ранних сочинениях и письмах Гете применительно к театру Шекспира. Неслучайно Цветаева писала о городе в стихах Брюсова: "Шум экипажей, блеск витрин, смена лиц, и среди стольких лиц вдруг одно на миг единственное, - вот оно, волшебство улицы!".

    Литературоведы не раз писали, что изображение города - "подлинное  художественное открытие" Брюсова.  Это стало возможным потому, что  Брюсов увидел город в свете  "Волшебного фонаря", и город  Брюсова в освещении сумерек,  пограничного света дня и ночи, света заходящего солнца и электрического освещения соответствовал "сумеречному сознанию", новому представлению о человеке и его внутреннем мире. Потому с Брюсовым связаны названия первых книг Ахматовой ("Вечер"), Цветаевой ("Вечерний альбом").

    В чем же проявилось влияние  Брюсова на Ахматову?

    Как отметил Р. Тименчик, все  произведения Ахматовой пронизывают  системы цитат. Правда, трудность  их выявления связана с тем,  что Ахматова берет лишь одно  слово и вставляет его в  свой контекст.

    Эта трудность усугубляется в  нашем случае, так как на уровне  исследования отпечатка чужого  художественного открытия в глубинах  памяти поэта материалом исследования  становится почти неуловимое: не  только образ, но и осколок  этого образа, его преломленное отражение, интонация, прием, взгляд поэта на мир и т.д.

    Важно еще одно замечание Тименчика:  принцип объективизации "чужого  слова", тематического мотивирования  элементов шаржированно-символистской  стилистики восходит к Пушкину  и может быть назван пушкинским. В следовании этому пушкинскому принципу Ахматова и Брюсов сходятся. Более того: ориентация на стилистическую многоликость Пушкина была возрождена в поэзии начала века Брюсовым, от него этот прием мог перейти к Ахматовой.

    Брюсов, как впоследствии и Ахматова, умело воссоздавали идиостиль адресата в своих посланиях и посвящениях. Тименчик отметил в стихотворении Ахматовой "Косноязычно славивший меня..." шаржирование стилистики символизма. Можно было бы оспорить факт шаржирования, однако важна суть проблемы: умелое использование элементов устойчивого стиля символизма: "Зачем не стала я звездой любовной", "лик жестокий и бескровный", "меня ведет палач По голубым предутренним дорогам".

    Сходный прием можно найти  у Брюсова: например, в стихотворении 1903 г. Андрею Белому" он вводит в контекст своего поэтического языка устойчивую лексику аргонавтов. Брюсовское "Я многим говорил до исступленности. С такой надеждой, с такой любовью" вступает в диалог с "безднами", "ризами", "высями". Наконец, Брюсов вводит голос Белого: "В сиянии небо - вино и золото! - Как ярки дали! как вечер пышен!" В стихотворении "Младшим" лексика "аргонавтов" ("она", "жених", "озаренный дворец", "отсветы... в венце") контрастирует с "железными болтами". При этом удивительно одинаковое ощущение у Брюсова и Ахматовой первоосновы стилистики символизма: у Ахматовой - "Но в путаных словах вопрос зажжен. Зачем не стала я звездой любовной"; у Брюсова - "Но в небе напрасно ищу я звезду".

    Почти неуловимо вводит Ахматова  в свои ранние стихи брюсовское "слово". В лирике Ахматовой сквозной является тема вечера.

    Брюсовская стилистика сказывается  в стихотворении "Вечерняя  комната". У Брюсова могла взять  Ахматова введение в структуру  стиха целой иноязычной фразы,  сохраняя при этом рифму и ритм стиха. "Белые хризантемы", "старое саше", "севрские статуэтки", "букет ярких георгин", "аккорды клавесин" - все это взято Ахматовой из экзотического арсенала Брюсова. Известно, какую значительную смысловую роль играли в поэзии символистов цветы: у Брюсова они создавали обстановку, на фоне которой развертывалась любовь-страсть, любовь-борьба. "Азалии", "криптомерии", "иммортели", "георгины", "лист банана" - все это, как отмечала Л. Гинзбург в связи с экзотизмами у символистов, должно было приковать внимание читателя и предполагало новое значение контекста, роль подтекста.

    Современная исследовательница  Н.И. Артюховская среди других  примет родства поэтики Ахматовой  и символистов отмечает наличие  в ранней лирике Ахматовой  "второго плана". Потому  "иммортели", "георгины" у Ахматовой тоже работали на создание подтекста. Этот прием обнажается в уже соотнесенном с Брюсовым стихотворении "Вечерняя комната", по поводу которого уместно говорить о "вещном мире", но где есть и элемент символики.