Арсений Тарковский

Тарковский Арсений  Александрович

Русский поэт, переводчик.Лауреат Государственной премии Каракалпакской АССР (1967).Лауреат Государственной премии Туркменской ССР (1971).Лауреат Государственной премии СССР (1989, посмертно).Кавалер ордена Трудового Красного знамени.

«Я как-то очень постарел в последние годы. Мне кажется, что я живу на свете тысячу лет, я сам себе страшно надоел…  Мне трудно с собой… с собой  жить…» А. Тарковский, 1982.

Арсений Тарковский родился 25 июня 1907 года в Елисаветграде (сейчас – Кировоград) — уездном городе Херсонской губернии. Все члены семьи Тарковских увлекались литературой и театром, писали стихи и пьесы для чтения в кругу семьи. С памятью отца, его сложной и противоречивой судьбой связано одно из стихотворений, написанное Арсением в 1932 году:

Плыл  вниз от Юрьевца по Волге звон пасхальный,

И в легком облаке был виден город  дальний,

Дома  и пристани в дыму береговом,

И церковь белая на берегу крутом.

Но  сколько б из реки чужой воды я  не пил,

У самых глаз моих висит алмазный пепел,

Какая б на глаза ни оседала мгла,

Но  в городе моем молчат колокола

Освобожденные...

И было в них дыханье,

И сизых голубей глухое воркованье,

Предчувствие  мое; и жили в них, шурша,

Как стебли тонкие сухого камыша,

Те  иглы звонкие, смятенье в каждом слове,

Плеск голубиных крыл, и юный шелест крови

Испуганной...

В траве на кладбище глухом,

С крестом без надписи, есть в городе моем

Могила  тихая. - А все-таки он дышит,

А все-таки и там он шорох ветра  слышит

И бронзы долгий гул в своей земле  родной.

Незастилаемы  летучей пеленой

Открыты глубине глаза его слепые

Глядят  перед собой в провалы голубые.

 

Арсений был в семье  вторым ребенком, а его старший  брат Валерий, погиб в бою. Сам  Арсений так же пережил тяготы и лишения Гражданской войны.

В детстве Арсений Тарковский вместе с отцом и братом посещал  поэтические вечера столичных знаменитостей. Тогда же, в 1913 году, родители подарили сыну томик стихов Михаила Лермонтова, и мелодика поэзии Лермонтова поразила воображение мальчика. Он начал писать свои первые стихи. Как впоследствии говорил сам Тарковский - писать стихи он начал «с горшка».

Тарковский подружился с  компанией молодых людей, которые, так же как и он сам, были увлечены поэзией. Друзья писали стихи и читали их друг другу, но когда после гражданской  войны на Украине была установлена  советская власть, Арсений и его  друзья опубликовали в газете акростих, первые буквы которого нелестно характеризовали  главу советского правительства  Ленина. В 1921 году авторы стихов были арестованы и перевезены в Николаев, который  в те годы был административным центром  области, но Арсению Тарковскому  удалось убежать с поезда по дороге, после чего он три года скитался по Украине и Крыму, без средств, и вдали от поддержки семьи. Арсений  узнал, что такое настоящий голод, перепробовал несколько профессий, был учеником сапожника, работал  в рыболовецкой артели и переехал в Москву к сестре своего отца. Два  года он перебивался случайными заработками, и поступил на Высшие литературные курсы, где нашел учителя и старшего друга — поэта Георгия Шенгели. На Литературных курсах Арсений знакомится с Марией Вишняковой, на которой женился в 1928 году.

Лев Горнунг писал в  «Воспоминаниях об Арсении Тарковском»: «… Тарковские были влюблены друг в друга, любили своих друзей, свою работу, литературу и жили большой кипучей жизнью студентов 20-х годов… Они известили родных о своём решении, и мать Маруси, Вера Николаевна, приехала в Москву познакомиться с избранником дочери. Он ей не понравился, и она целую ночь уговаривала дочь не совершать такого опрометчивого шага, как замужество. Увидев, что это бесполезно, она взяла с дочери расписку в том, чтобы та в будущем не упрекала мать, если её жизнь с Арсением окажется неудачной. Брак состоялся, и Вере Николаевне пришлось примириться с фактом. Молодые ежегодно на каникулы приезжали в Кинешму к Петровым… Жизнь молодых пошла своим путём, несколько беспорядочно, богемно, но любовно».

Мерцая желтым язычком,

Свеча все больше оплывает.

Вот так и мы с тобой  живем —

Душа горит и тело тает.

 

В этом браке у Арсения  и Марии родилось двое детей –  сын Андрей в 1932 году, будущий кинорежиссёр, и в 1934 году дочь Марина. Содержать  семью Арсению Тарковскому помогала ежемесячная стипендия Фонда  помощи начинающим писателям при  Государственном издательстве, которую  он получал в течение двух лет.

В 1929 году из-за самоубийства одной из служительниц закрылись  Высшие литературные курсы. Но к тому времени Тарковский был сотрудником  газеты «Гудок», автором судебных очерков, стихотворных фельетонов и басен, под  которыми подписывался Тарас Подкова. В 1931 году Тарковский работал на Всесоюзном радио «старшим инструктором-консультантом  по художественному радиовещанию»  и писал пьесы для радиопостановок. Когда литературно-художественным отделом Всесоюзного радио ему  было поручено написать пьесу «Стекло», для ознакомления со стекольным производством  Тарковский направился на стекольный завод под Нижний Новгород, и уже 3 января 1932 года пьеса «Стекло» была передана по Всесоюзному радио, и  сразу же подверглась резкой критике  за «мистику». Так как в качестве литературного приема Тарковский ввел голос родоначальника русского стекла Михаила Ломоносова. На все нападки  Тарковский ответил: «Какие вы все скучные!» - и навсегда покинул радиовещание.

Тогда же Тарковский начал  заниматься художественными переводами.

В 1932 году Тарковский узнает о смерти Марии Фальц, своей юношеской  любви, которой он посвятил около  двадцати стихотворений. Она была старше Тарковского на 9 лет, но даже несмотря на это стала Прекрасной Дамой  поэта, которой он всю жизнь посвящал стихи. Когда Арсений в 1925 году уехал  учиться в Москву, а она - в Ленинград, они расстались. В 1926 году Тарковский приезжал к Марии в Ленинград, но она предложила ему расстаться окончательно. Она знала, что больна и не хотела связывать молодого поэта, перед которым брезжило большое  будущее. В последний раз они  виделись в 1928 году, во время приезда  поэта к матери. Он рассказал своей  любимой, что уже женат на Марии  Вишняковой, а она ответила, что  выходит замуж и уезжает в  Одессу.

 Когда в 1932 году Мария Фальц умерла от туберкулёза, Арсений Тарковский тяжело переживал эту утрату, и она стала для Тарковского не просто светлым воспоминанием юности, а Музой его поэтических прозрений:

Музе

 

Что мне пропитанный  полынью ветер.

Что мне песок, впитавший  за день солнце.

Что в зеркале поющем голубая,

Двойная отраженная звезда.

 

Нет имени блаженнее: Мария, —

Оно поет в волнах Архипелага,

Оно звенит, как парус  напряженный

Семи рожденных небом  островов.

 

Ты сном была и музыкою  стала,

Стань именем и будь воспоминаньем

И смуглою девической ладонью

Коснись моих полуоткрытых глаз,

 

Чтоб я увидел золотое  небо,

Чтобы в расширенных  зрачках любимой,

Как в зеркалах, возникло отраженье

Двойной звезды, ведущей  корабли.

 

 

И потому так проникновенно  и резонансно звучат эти строки, написанные сорок лет спустя:

 

I

 

Как сорок лет тому назад,

Сердцебиение при звуке

Шагов, и дом с окошком  в сад,

Свеча и близорукий взгляд,

Не требующий ни поруки,

Ни клятвы. В городе звонят.

Светает. Дождь идет, и  темный,

Намокший дикий виноград

К стене прижался, как  бездомный,

Как сорок лет тому назад

 

II

 

Как сорок лет тому назад,

Я вымок под дождем, я  что-то

Забыл, мне что-то говорят,

Я виноват, тебя простят,

И поезд в десять пятьдесят

Выходит из-за поворота.

В одиннадцать конец  всему,

Что будет сорок лет  в грядущем

Тянуться поездом идущим

И окнами мелькать в дыму,

Всему, что ты без слов сказала,

Когда уже пошел состав.

И чья-то юность, у вокзала

От провожающих отстав,

Домой по лужам как попало

Плетется, прикусив рукав.

 

III

 

Хвала измерившим высоты

Небесных звезд и  гор земных

Глазам — за свет и  слезы их!

 

Рукам, уставшим от работы,

За то, что ты, как  два крыла,

Руками их не отвела!

 

Гортани и губам хвала

За то, что трудно мне  поется,

Что голос мой и глух и груб,

Когда из глубины колодца

Наружу белый голубь рвется

И разбивает грудь о  сруб!

 

Не белый голубь —  только имя,

Живому слуху чуждый лад,

Звучащий крыльями твоими,

Как сорок лет тому назад.

 

В 1936 году Тарковский познакомился с Антониной Бохоновой - женой  критика и литературоведа Владимира  Тренина. И летом 1937 года Арсений  оставил семью. Дочь поэта, Марина Тарковская, вспоминала: «… Расстались родители, когда  мы с Андреем были совсем маленькими. Для мамы это была больная тема. Мы это понимали и старались не тревожить её. Папа был человеком, целиком погружающимся в страсть. К маме он испытывал любовь глубокую и безумную, потом, когда чувство  к ней перегорело, так же неистово относился к своей второй жене. У него была натура поэта, совершенно лишённая рациональности. Он Андрея предупреждает  в письмах, чтобы тот «не бросался в любовь, как в глубокий колодец, и не был, как листок на ветру». Не хотел, чтобы сын повторял его  ошибки… А мама наша была нигилисткой, в быту: ей ничего не нужно было —  даже занавесок на окнах. Она была вне быта. Она представляла особый тип женщин, сформировавшийся в 20-е  годы, для которых самым важным была духовная жизнь, а всё остальное  считалось мещанством. Замуж мама больше никогда не вышла, полагая, что  никакой мужчина не заменит нам  отца. Она любила только его всю  жизнь… И ему всё прощала, но в  душе её была боль… И папа в трудные  минуты жизни, когда оставался один и с ним случались разные происшествия, всегда звонил маме».

Сохранилась часть писем 1938–1939 года Марии Ивановны к бывшему  мужу, в которых так видна её душа и нескончаемость её любви: «Милый Асишка! … О деньгах ты не волнуйся, т. е. волнуйся, конечно, но не очень. За этот месяц я заработала 400 р., правда работала по-каторжному. Один день со сверхурочными  проработала в сутки 25 часов не спавши, с перерывом 4 часа, т. е. это  уже выходит больше суток. Но нам  теперь это запретили, т. ч. за июль у  меня будет 300 р. Деньги твои я тратила  долго, мне всегда их как-то больно тратить. Живём мы ничего. Что дети не голодают, я ручаюсь, они едят даже абрикосы, а в смысле корма, конечно, не очень  шикарно, но они сыты вполне. По-французски мы читаем, но мало, я очень мало их вижу…»

«Милый Асинька! Как бы узнать о твоём здоровье?.. Если я  тебе буду нужна, попроси дать телеграмму к Нине Герасимовне. Я сейчас же приду  и привезу тебе что нужно. Не бойся  обращаться со мной как с мамой (только не со своей), я ведь ничего с тебя не требую и ни на что не рассчитываю. Мне ничего от тебя не нужно. Ты же это  видишь… О своих личных делах  ты тоже не страдай, Асик, всё это  проходит, забывается, и ничего не остаётся. Я всё прекрасно понимаю, со мной, Асик, было так же, и всё обошлось благополучно — я сделалась умная, тихая и спокойная. Мне ничего не надо, ничему я не удивляюсь и  не огорчаюсь. И мне так спокойно-спокойно. Не огорчайся, мой дорогой, всё будет  хорошо. Мы обменяем комнатки, и ты будешь жить хорошо и спокойно. Возьмёшь кое-что  из мебели, у меня есть лишнее ложе (диван). Выздоравливай, моя деточка, у меня руки трясутся из-за этой телеграммы. Я  так беспокоюсь, как ты там один, как тебя там лечат. Что тебе надо? Телеграфируй обо всем (и о хорошем  и о плохом), если я ничего не буду получать, мне будет очень беспокойно и плохо… Нужны ли тебе деньги? Крепко целую, дети не знают, что я тебе пишу. Они тебя очень крепко любят… … Ничего не продавай, напиши, я денег достать всегда сумею. Ещё целую».

В 1940 году Тарковский развелся с Марией Тарковской и вступил  в официальный брак с Антониной  Бохоновой. В том же году Тарковский был принят в Союз советских писателей. Поэт и переводчик Марк Тарловский, рекомендуя Тарковского произнес: «Поэт  Арсений Александрович Тарковский является одним из немногих мастеров стиха, о котором мне на протяжении последних лет не приходилось  слышать противоречивых мнений. Для  всех, кто знает работы А.Тарковского, ясно, что это человек, в руки которого можно с полным спокойствием передать самую сложную, самую ответственную  стихотворную работу. Я имею в виду стихотворный перевод. Но Арсений Тарковский — не только мастер стихотворного  перевода, он поэт и если бы он не был  таковым, то он не был бы и таким  значительным переводчиком. Он не известен широко как поэт оригинальный, и  это объясняется тем, что он не печатал своих стихотворений. Он их пишет давно, пишет по сей день, и стихи эти, по-моему, замечательные. Он настолько строг к себе как  оригинальный поэт, что все, что пишет, не считает нужным печатать...»

Осенью того же года Тарковский познакомился с Мариной Цветаевой. Позже он рассказывал: «… Меня всегда привлекают несчастные любови, не знаю почему. Я очень любил в детстве  Тристана и Изольду. Такая трагическая  любовь, чистота и наивность, уж очень  всё это прелестно! Влюблённость — так это чувствуешь, словно тебя накачали шампанским… А любовь располагает к самопожертвованию. Неразделённая, несчастная любовь не так  эгоистична, как счастливая; это  — жертвенная любовь. Нам так  дороги воспоминания об утраченной любви, о том, что было дорого когда-то, потому что всякая любовь оказывает влияние  на человека, потому что в конце  концов оказывается, что и в этом была заключена какая-то порция добра. Надо ли стараться забыть несчастную любовь? Нет, нет… Это мучение —  вспоминать, но оно делает человека добрей… Я её любил, но с ней  было тяжело. Она была слишком резка, слишком нервна… Она была страшно  несчастная, многие её боялись. Я тоже — немножко. Ведь она была чуть-чуть чернокнижница…» 

Начало войны застало  Тарковского в Москве. А в первых числах сентября 1941 года Тарковский узнал  о трагической гибели Марины Цветаевой, и отозвался на нее стихами:

Чего ты не делала только,

чтоб видеться тайно  со мною,

Тебе не сиделось, должно быть,

за Камой в дому невысоком,

Ты под ноги стлалась травою,

уж так шелестела  весною,

Что боязно было: шагнёшь  —

и заденешь тебя ненароком.

Кукушкой в лесу притаилась

и так куковала, что люди

Завидовать стали: ну вот,

Ярославна твоя прилетела!

И если я бабочку видел,

когда и подумать о чуде

Безумием было, я знал:

ты взглянуть на меня захотела.

 

А эти павлиньи глазки —

там лазори по капельке было

На каждом крыле, и светились…

Я, может быть, со свету  сгину,

А ты не покинешь меня,

и твоя чудотворная сила

Травою оденет, цветами  подарит

и камень, и глину.

 

И если к земле прикоснуться,

чешуйки все в радугах. Надо

Ослепнуть, чтоб имя твоё

не прочесть на ступеньках и сводах

Хором этих нежно-зелёных.

Вот верности женской засада:

Ты за ночь построила  город

и мне приготовила отдых.

 

А ива, что ты посадила

в краю, где вовек не бывала?

Тебе до рожденья могли

терпеливые ветви присниться;

Качалась она, подрастая,

и соки земли принимала.

За ивой твоей довелось мне,

за ивой от смерти укрыться.

 

С тех пор не дивлюсь  я, что гибель

обходит меня стороною:

Я должен ладью отыскать,

плыть и плыть и, замучась, причалить.

Увидеть такою тебя,

чтобы вечно была ты со мною

И крыл твоих, глаз твоих,

губ твоих, рук — никогда  не печалить.