Биография Уильяма Шекспира

     В самом «городе» (City) театры не допускались; гражданские власти относились к ним неприязненно и удалили их на восточный берег Темзы вместе с грубыми увеселениями, с которыми им приходилось тягаться:

петушиным боем и травлей медведей собаками.

     Всем  известны красивые, пестрые, пышные костюмы  того времени. Рукава с буфами у мужчин и тугие воротники у женщин, равно как и те причудливые  фасоны платьев с фижмами, которые  теперь удержались на сценических представлениях пьес из той эпохи. Королева и ее двор подавали пример необычайной и  нелепой роскоши относительно количества туалетов и ценности материй. Дамы румянились и нередко красили себе волосы. Модным цветом был рыжий, - цвет волос  королевы. Удобств ежедневной жизни  было мало. Только к концу века стали  входить в употребление изразцовые печи вместо открытых каминов. Спали  на соломенных матрацах, подложив под голову обрубок дерева и покрывшись меховым одеялом. Единственным украшением комнат у более зажиточных людей служили ковры, которыми, за недостатком обоев, увешивали стены и за которыми, в промежутке между ними и стеной, так часто прячутся у IlIекспира действующие лица.

     Обедали в то время в 11 часов утра, и  обедать рано считалось хорошим  тоном. Обедали, если позволяли средства, чересчур роскошно и обильно, без  стыда вставали из-за стола, чтобы  удалиться на минуту, и приглашали туда же кого-нибудь из присутствующих. Часто засиживались за столом слишком  долго. Домашняя утварь была самая незатейливая.

     Еще в 1592 г. ели по большей части с  деревянных тарелок, из деревянных мисок  и деревянными ложками. Лишь в  этот период времени на смену дереву начали являться олово и серебро. Ножи были в общем употреблении приблизительно с 1563 г. Но вилок не знали даже и  во времена Шекспира; вместо них  прибегали к помощи пальцев.

     Табак он, наверно, не курил, так как табак  никогда не упоминается в его  произведениях, хотя в его время  обыватели собирались в табачных лавках, где преподавалось новое  искусство курения, а знатная  молодежь курила табак даже на своих  местах на сцене театра. 

Переделка старых пьес. Нападки  Роберта Грина  на него.

     Момент, в который Шекспир явился в  Лондон, был одинаково знаменателен как в политическом, так и в  религиозном отношении. Это тот  момент, когда Англия становится протестантской державой.

     Между 1586 и 1592 г. мы теряем Шекспира из вида. Мы можем только проследить, что он был деятельным членом актерского товарищества. Ничем не доказано, чтобы он принадлежал  к какой-либо юной труппе, кроме труппы лорда Лейстера, владевшей Блэкфрайерским театром, а позднее и «Глобусом». Что он частью как переделыватель для сцены старых пьес составил себе к 28-ми годам имя и приобрел почетную известность, а потому сделался предметом  зависти и ненависти, - это видно  из различных мест в сочинениях его  современников.

     Одно  место в поэме Спенсера «Colin Clout's Соме Номе Again», где изображается поэт, муза которого, как и подлинное его имя, звучат героически, может с некоторым правдоподобием, хотя и не наверно, быть отнесено к Шекспиру и к звучащему в его имени «потрясанию копьем»³. В пользу этого говорит то обстоятельство, что здесь, как и постоянно в его дальнейшей жизни, с его личностью связано слово gentle (милый, кроткий с чувством собственного достоинства). Против этого говорит тот факт, что поэма Спенсера, хотя изданная впервые в 1594 Г., была написана, по-видимому, уже в 1591 г., когда муза Шекспира едва ли еще была героической, и что, может быть, здесь подразумевался Дрейтон (Drayton), писавший под псевдонимом Роланда (Rowland).

     Старейший и положительно бесспорный намек  на Шекспира совсем в ином роде. Он встречается  в памфлете драматурга, Роберта Грина  «Копейка ума, искупленная миллионом  раскаяния», написанном на смертном одре, в августе 1592 г., совершенно погибшим и опустившимся поэтом, который, не называя имен, заклинает своих  друзей Марло, Лоджа (или Наша) и Пиля бросить их порочную жизнь, их богохульство, неосторожность, с какой они наживают себе врагов, и их низменный образ  мыслей, представляя им самого себя в виде устрашающего примера; ибо  он умер после распутной жизни  от болезни, развившейся в нем  как результат обжорства, и в  такой нищете, что его хозяин, бедный башмачник, должен был ссужать  его деньгами, а хозяйка одна ухаживала  за ним до последней минуты. Он был  в то время так беден, что для  того, чтобы достать ему на пропитание, пришлось продать его платье. Своей  жене он послал следующие строки: «Долли, я заклинаю тебя любовью нашей  юности и миром дyши моей  позаботиться об уплате долга этому человеку; если бы он и жена его не приютили меня, я умер бы на улице».

     Предостерегая своих друзей и товарищей по профессии  против неблагодарности  актеров, Роберт Грин говорит: «Да не верьте им ибо  среди них проявилась ворона, нарядившаяся в наши перья с сердцем тигра  под костюмом актера; этот выскочка считает себя способным смастерить белый стих не хуже любого из вас, и  в качестве настоящего Johannes Factotum (мастер на все руки) мнит себя единственным потрясателем сцены (Shakescene) в стране».

     Намек на имя Шекспира здесь несомненен, а слова о сердце тигра относятся  к восклицанию «О сердце тигра, скрытое  под оболочкой женщины!», которое  находится в двух местах; с одной  стороны, в пьесе «Истинная трагедия о Ричарде, герцоге Йоркском, и  о смерти доброго короля Генриха VI», послужившей основой для третьей  части «Генриха VI», с другой стороны, в тех же точно выражениях, в  самой этой приписываемой Шекспиру пьесе. Лишь противное здравому смыслу толкование способно видеть в этом месте выходку против Шекспира как актера; оно, без малейшего сомнения, заключает в себе обвинение в литературном плагиате. Все указывает на то, что Грин и Марло сообща переделывали старую пьесу, и что первый с чувством озлобления был очевидцем успеха, выпавшего на долю шекспировской переработки их текста.

     Но  что Шекспир уже в то время  пользовался высоким уважением, и что нападки Грина вызвали  общее негодование, это видно  из извинений, напечатанных по поводу этого в декабре 1592 г. Генри Четтлем, издателем гриновского памфлета. В предисловии к своей книге  «Кind Наrt is Dream» он категорически выражает сожаление о том, что не отнёсся к Шекспиру с большей деликатностью. «Мне до такой степени больно, что я не сделал этого, как будто первоначальная вина была моя собственная, - говорит он здесь, - так как я вижу теперь, что его поведение столь же безукоризненно, сколько сам он превосходен в своей профессии. Кроме того, многие высокопоставленные лица удостоверяли прямоту его образа действий, доказывающую его честность, и остроумную грацию его сочинений, свидетельствующую о его даровании».

     Итак, труппа, в которую поступил Шекспир  и в которой он еще в качестве начинающего поэта завоевал себе известность, пользовалась им для восстановления и ретушевки старых пьес драматического репертуара. Если бы мы не знали этого  другим путем, то уже театральные  афиши того времени показали бы нам, что старые пьесы беспрестанно переделывались для того, чтобы придать им новую  притягательную силу. Так, например, объявлялось, что пьеса будет сыграна в  том виде, в каком она была последний  раз представлена перед ее величеством  или перед таким-то и таким-то вельможей. Пьеса раз и навсегда продавалась автором театру или  за 5 фунтов, или за 10, или за известную  долю в выручке. Так как для  театра представлялось важным воспрепятствовать  печатанию пьесы, чтобы ею не завладели  другие соперничающие с ним сцены, то пьеса оставалась неизданною (если не была напечатана воровским способом), и актерское товарищество было ее единственным собственником.

     Тем не менее, естественно, что старейший  драматург мог отнестись с  недоброжелательством к более молодому за такую исполненную по заказу ретушевку, что мы и видим в выходке  Грина и что, вероятно, внушило  и Бену Джонсону его эпиграмму  «On Poet-Ape» («На поэта-обезьяну»), хотя нелепо предполагать, будто она направлена против Шекспира.

     С художественной точки зрения той  эпохи театральные пьесы вообще не входили в состав литературы. Считалось нечестным продать  свое произведение вначале театру, а потом издателю, и Томас Гейвуд еще в 16ЗО г., (в предисловии к своей «Лукреции») объявляет, что никогда не был в том повинен. Мы знаем также, каким насмешкам подвергся Бен Джосон  за то, что он, первый из английских поэтов, издал в 1616 г. свои пьесы в одном томе in-folio.

     С другой стороны, мы видим, что не только гений Шескспира, но его личная привлекательность, возвышенность и прелесть его  существа обезоруживала даже тех, кому случалось по той или другой причине  отозваться оскорбительно о его  деятельности. Подобно тому, как  издатель, нападок Грина не замедлил публично принести извинение Шекспиру, так и Бен Джонсон, которому Шекспир  на его неприязнь, и едкие выходки  отвечал благодеяниями, - он выхлопотал постановку первой пьесы Бен Джосона, - сделался, несмотря на все бессилие победить к нему зависть, его искренним  другом и поклонником после его  смерти отозвался о нем с сердечной  теплотой в прозе и с восторгом  в стихах, в великолепном гимне, приложенном  к первому изданию in-folio шекспировских  пьес. Прозаический отзыв о характере  Шекспира находится в критической  заметке о нем (в «Timber or Discoveries made upon men and matter»). «Я помню, что актеры часто упоминали, ставя это в заслугу Шекспиру, что в своих сочинениях он никогда не вычеркивал ни одной строки. Моим ответом было, что я лучше желал бы, чтобы он их вычеркнул тысячу. Они сочли это недоброжелательной речью. Я не сообщил бы этого потомству, если бы меня к тому не побудило невежество тех, кто избирает для восхваления своего друга именно то, в чем он наиболее грешил. И, кроме того, я хочу оправдать свою собственную честность, ибо я любил этого человека и не меньше всякого другого чту его память, доходя почти до обоготворения. Дело в том, что это была прямодушная, открытая и чистосердечная натypa, обладавшая необычайной фантазией, смелыми идеями и благородным способом выражения; слова с такой изумительной легкостью лились из его уст, что порой приходилось, его сдерживать». 

     Продуктивный  момент в творчестве Шекпира.

     С тех пор первые английские пьесы- хроники Шекспира с триумфом ставились  на сцене стратфордского театра «Война роз», а также на сценах других театров.

     Он  оказался  актером лондонской театральной  труппы. Попробовав свои  силы  в  драме,  он  пытался завоевать  признание как поэт, издав поэмы  «Венера и  Адонис»  и  «Лукреция». Поэмы были замечены и даже имели  успех у образованных читателей. Но  средств к существованию  поэзия  не  давала,  если  не  считать  подачек  меценатов. Шекспир вернулся к драматургии и писал для своей труппы по  одной - две  пьесы в  год.  Впрочем,  и  писания  для  театра  не  приносили  автору большого вознаграждения. Шекспир разбогател быстро, он занял ведущее положение в театральной кампании, получившей название театр Ллойда Чемберлена⁴, это объясняется тем, что он одновременно был драматургом, актёром и в скором времени сделался  пайщиком, так что театр давал ему тройные доходы. Он не принадлежал к первоклассным актёрам. Для него это было счастьем. Иначе он не нашёл бы достаточно времени для творчества. Он исполнял второстепенные роли.

     День  его был забит до предела. Он по утрам занятый ежедневно репетициями, а с трёх часов находясь в театре на службе, потом просматривал, исправлял, одобрял театральные пьесы, мог  проводить вечера в клубе «Сирена» или в таверне, успевая в то же время ежегодно написать две драмы  – и какие драмы! Но он не написал  ни одной драмы для чтения. Такая  мысль и в голову не могла ему  прийти. Он был настолько актёром  и присяжным драматургом, что  никогда не упускал из виду сцену, и все его художественные образы и мысли всегда невольно обрекались в драматическую форму.

Закрытие  театров вследствие чумы. 
 

С осени 1592 г. до осени 1593 г. все  лондонские театры были закрыты. В городе свирепствовала чума, этот ужасный бич, так долго  до сих пор щадивший Англию. Даже суд прекратил свои заседания  в столице.

     Королева  решила на рождество 1592 г. обойтись без  придворных спектаклей. Уже раньше государственный совет издал  официальный указ, запрещающий всякие публичные представления на том  весьма разумном основании, что «больные, находившееся долгое время в уединении  и ещё не окончательно выздоровевшие, жаждут развлечений и очень охотно посещают подобные зрелища, заражая  благодаря господствующей там жаре и давке здоровых людей».

     Этот  факт любопытен в том отношении, что имеет, может быть, значение для  биографии Шекспира. Когда театры были закрыты, он скитался по континенту. Возможно, Шекспир исследовал внутренние водные пути Северной Италии, пробираясь из Феррары по реке По к заболоченным землям Венецианской республики. Это  позволило ему познакомиться  с итальянскими обычаями, церемониями, характерными чертами и топографией северных городов, а также получить поверхностное знание языка. Вернувшись в Лондон, он отразил свои воспоминания в ряде пьес.