Россия и «Великий Октябрь»

Событие это, которое все  мы еще сравнительно недавно именовали  «Великим Октябрем», действительно перевернуло  историю 20-го века –  причем не одной только России. И в этом смысле оно, конечно, великое.

«Уроки Октября: взгляд из XXI века» - такой подзаголовок предпослал своей работе. Отходит, кажется, в прошлое, примитивное представление, согласно которому в октябре 1917 года в Петрограде произошел государственный переворот, осуществленный кучкой международных авантюристов, возглавляемых Лениным. Исторические факты неопровержимо свидетельствуют о том, что революции в России начала ХХ века явились результатом сравнительно длительного развития российской жизни, где заключительной фазой и стал «Октябрь». Вот почему Октябрьскую революцию нельзя рассматривать изолированно от Февральской и революции 1905-1907 гг., а также еще более отдаленных от нее событий. В противном случае не понять историческую роль и предназначение «Великого Октября».

Начало социальных процессов, приведших к революционным потрясениям того времени, продолжает ученый, надо искать в эпохе реформ Петра I. Именно тогда обозначилась пропасть между дворянским сословием и трудовой массой населения, прежде всего, крестьянством. Поляризация интересов помещиков и крестьян – основная ось, вокруг которой на протяжении двух столетий вращались противоречия российской действительности, разрешившиеся, в конечном счете, крушением старой России. Напрашиваются два наиболее ярких примера исторической безответственности дворянского правительства: указ от 18 февраля 1762 г. о вольности дворянства и крестьянская реформа 1861 года.

Указ о вольности  дворянства нельзя истолковывать иначе  как акт сословно-корпоративного эгоизма помещиков, предоставивший «всему российскому благородному дворянству вольности и свободы». По указу дворяне освобождались от обязательной службы, которая, впрочем, была единственным аргументом сохранения крепостничества. Так называемая Великая реформа 19 февраля 1861 г. обобрала крестьян. Осуществлявшаяся посредством насилия, она привела к сокращению количества земли, находившейся в крестьянских руках. Надельная земля уменьшилась на 20% сравнительно с тем, чем располагали ранее русские земледельцы. Крестьяне, следовательно, потеряли пятую часть земли, бывшую прежде в их хозяйственном обороте. Вследствие роста сельского населения, произошедшего в пореформенный период, земельная теснота еще больше возросла. Реформа стала разорительной для крестьянства. Резко увеличились в стране профессиональное нищенство и бродяжничество, питавшиеся в значительной мере за счет бывших дворовых людей, лишенных права получить земельный надел. Те же крестьяне, что наделялись землей, вынуждены были выкупать ее в рассрочку. По сути это было завуалированное освобождение крестьян без земли, поскольку выкупные платежи есть не что иное, как ее покупка.

Мощные и почти  повсеместные выступления крестьян в период революции 1905-1907 гг. объясняются  их крайним недовольством и гневом, вызванными несправедливостью этой реформы и дальнейшими «аграрными»  шагами правительства. Есть все основания утверждать, что русское крестьянство, организуемое общиной (факты свидетельствуют об оживлении деятельности общины в революционный период), явилось главной движущей силой 1-й революции в России. Крестьяне (а отнюдь не рабочие) представляли наибольшую опасность для тогдашнего строя.

Все это внушает сомнения насчет распространенных суждений о буржуазном характере революции 1905-1907 гг. То была не обезличенная буржуазно-демократическая, а русская аграрно-демократическая  революция. Русская потому, что основным ее пафосом было отрицание буржуазной частной собственности на землю, проистекающее из миропонимания русских крестьян. Аграрно-демократическая – вследствие того, что её главной движущей силой являлось обездоленное крестьянство, опирающееся в борьбе за устройство своей жизни на проверенные веками общинно-демократические традиции.

Эта революция не победила. Однако ее существенным результатом  стали отчуждение и недоверие  народа не только к власти вообще, но и персонально к власти государя. Оставалось также тяжелое недовольство, обусловленное нерешенностью земельного вопроса. И вот в этой весьма чреватой социальными потрясениями обстановке царское правительство сделало два роковых и непоправимых для себя шага: приступило к Столыпинской аграрной реформе и ввязалось в войну, чуждую национальным интересам России. 

Столыпинская  реформа, осуществлявшаяся с применением  грубого насилия, революционизировала  русскую деревню, а тяжелейшая война  довела революционные  страсти до последней  точки кипения, за которой катастрофа становилась неизбежной. Правда, никто не знал, когда разразится революционная буря. Даже Ленин думал, что не доживет до нее. Катастрофа пришла неожиданно, напоминает Фроянов, как это нередко бывает в подобных случаях, хотя, по признанию П.Н.Милюкова, все, включая «улицу», чего-то ждали. Но это «что-то оставалось где-то за спущенной завесой истории - и ни одна сторона не проявила достаточно организованной воли, чтобы поднять первой завесу. В результате случилось что-то третье, чего – именно в этой определенной форме – не ожидал никто: нечто неопределенное и бесформенное, что, однако, в итоге двусторонней рекламы немедленно получило название начала великой русской революции». К этому «нечто неопределенному и бесформенному» приклеили впоследствии наименование «Февральская революция».

«Что принес «Февраль1917-го » стране?». Практически ничего, кроме  отречения Николая II, анархии и хаоса, которые, приукрашивая и расхваливая, часто называли и называют свободой, превзошедшей свободы всех западных демократий, вместе взятых. Однако нельзя забывать, что эта «свобода» была введена в стране, которая вела и продолжала вести тяжелейшую войну, требующую колоссальных усилий и концентрации имеющихся ресурсов, материальных и духовных. Ни одно из воюющих государств, даже самое демократичное, не могло позволить себе такой роскоши, ибо это грозило военным поражением. Ясно, что отсутствие необходимых сдержек в данной сфере наносило огромный вред национальным интересам России, а непротиводействие такому порядку и (тем более) его поддержка являлись, по сути, национальным предательством. Вопрос лишь в том, сознательным было это предательство или неосознанным. Заметим, кстати, что эта свобода во многом способствовала приходу Октябрьской революции, столь нелюбимой поклонниками Февральской.

Ближайшим следствием «свободы», установленной «Февралем», стало территориальное расчленение  исторической России, о чем только и мечтали ее давние недруги. Удержись Временное правительство, возглавляемое  Керенским, России грозил бы полный территориальный распад. Это позднее подтвердил и сам Керенский.

А что не принесла Февральская революция русскому народу? Она не принесла главное: мир  и землю. Временное правительство  хотело воевать до «победного конца», т. е. до гибельного конца России. Передачу же земли крестьянам оно отнесло на усмотрение Учредительного собрания, затягивая, по существу, решение земельного вопроса и применяя силу по отношению к тем крестьянам, которые явочным порядком захватывали землю, и не упразднило помещичье землевладение. Следовательно, так называемая Февральская революция не решила основной для России земельный вопрос. Она почти ничего не сделала и для рабочих, за исключением некоторых подачек (права на членство в профсоюзе и на участие профсоюзов в деятельности фабрик и заводов).

Так что социально-экономические  результаты Февральской революции 1917 г. были, можно сказать, ничтожны. Ее вернее отнести к разряду политических переворотов, а не социальных революций. Удивительно, но факт: события «Октября», имеющие все основания по своему характеру называться революцией, в исторической и историко-публицистической литературе (от А.И.Солженицына до А.Н.Яковлева) именуются переворотом, тогда как события «Февраля», лишенные революционной глубины, объявляются революцией. С подобной исторической иллюзией пора, наконец, расстаться. 

Октябрьская революция  стала прямой реакцией на революционную  ущербность «Февраля». Не будь «Февраля», не было бы и «Октября», причем не в плане внешней хронологической последовательности, а в причинно-следственной связи. Крушение старой России началось не с Октябрьской социалистической революции, как полагают многие, а с Февральской демократической «революции». И в этом смысле «Октябрь» шел вслед за «Февралем». 

Но и Октябрьскую  революцию нельзя воспринимать в однотонном свете: радужном или мрачном. Изначально она была сложным явлением. Интересные мысли по этому поводу высказал как-то В.Кожинов в беседе с Б.Сарновым. По его мнению, в Октябрьской революции «столкнулись два совершенно различных, даже противоположных решения: революция для России или Россия для революции. В первом решении революция предстает как освобождение от политических и экономических пут, складывавшихся веками сил народа, во втором же, напротив, все накопленное веками отрицается и народ используется как своего рода вязанка хвороста, бросаемая в костер революции». Революцию для России В.Кожинов назвал русской и народной.

Революция для России была главным достижением «Великого Октября». Ее с полным основанием можно назвать Второй русской рабоче-крестьянской революцией, причем социалистической по своему характеру. Русской потому, что в соответствии с ментальными особенностями русского народа она отвергла капиталистический путь развития страны; рабоче-крестьянской, потому что в ней (по сравнению с Первой аграрно-демократической революцией 1905-1907 гг.) значительно возросла роль рабочего класса, ставшего руководящей силой в революционном движении; революцией потому, что произвела в русском обществе глубочайшие изменения, ликвидировав частную собственность и эксплуататорские классы; социалистической потому, что была устремлена к социальной справедливости и равенству.

Именно эти качества Октябрьской революции вызвали  в народной стихии прилив энтузиазма и вовлекли миллионные массы в  творческий процесс созидания новой жизни. Примечательно, что именно в данной связи «Великий Октябрь» получил положительную оценку у представителей русского зарубежья. Так, многие из евразийцев воспринимали Октябрьскую революцию «как массовый отказ народа от европейской романо-германской культуры, как прорыв к новой культуре». Даже среди правых находились люди, «которым импонировали в большевизме его отрицание «буржуазной» демократии, идея сильной власти и борьба против западного парламентаризма». Привлекала также великодержавная направленность политики большевиков, которые для многих националистически настроенных эмигрантов представлялись с определенного времени гарантами имперского единства России.

Интересны также высказывания Н.А.Бердяева и Г.П.Федотова. По словам Бердяева, «русская коммунистическая революция» осуществила мечту крестьян о «черном переделе», отобрав «всю землю у дворян и частных владельцев. Как и всякая большая революция, она произвела смену социальных слоев и классов. Она низвергла господствующие, командующие классы и подняла народные слои, раньше угнетенные и униженные, она глубоко взрыла почву и совершила почти геологический переворот. Революция освободила раньше скованные рабоче-крестьянские силы для исторического дела. И этим определяется исключительный актуализм и динамизм коммунизма». По Федотову, «ни в чем так не выразилась грандиозность русской революции, как в произведенных ею социальных сдвигах. Это самое прочное, не поддающееся переделке и пересмотру «завоевание» революции. Сменится власть, падет, как карточный домик, фасад потпмкинского социализма, но останется новое тело России, глубоко переродившейся, с новыми классами и новой психологией старых». Осмысливая грядущее, Федотов полагал, что «революция должна расширить свое содержание, вобрать в себя maximum ценностей, созданных национальной историей». Он рассуждал о «национализации революции», т. е. о «национальном строительстве». 

Такая «национализация», соответствовала национальному  характеру Октябрьской революции. Но здесь была еще одна составляющая, во многом препятствующая подобного рода «национализации». Речь идет о доктринальной, так сказать, революции, ориентированной на мировую революцию, в которой России отводилась роль чисто подсобная, служебная, в конечном счете, жертвенная. Это, по упомянутой уже формуле В.Кожинова, – Россия для революции.

Ленин и особенно Троцкий, а также многие другие видные большевики безудержно верили в мировую революцию. «Октябрь», по их убеждению, должен был послужить если не ее началом, то, во всяком случае, ее прологом. «Даешь мировую революцию!» – один из популярнейших лозунгов того времени, помутивший массовое сознание. Увлечение этой идеей, доходящее до маниакальности, очень дорого обошлось России. Для близкого, казалось, ее торжества незачем было церемониться со своей страной и народом. И начались ошеломляюще радикальные и столь же безумные эксперименты.

Печать надежды  на мировую революцию лежит на политике военного коммунизма, поднявшего русское крестьянство «на дыбу». То же самое можно сказать о тогдашних планах коллективизации, о создании коммун и, конечно же, о расказачивании, которое следует уподобить уничтожению целого этносоциального объединения, являющегося структурообразующим компонентом традиционного русского общества. Но, как гласит народная мудрость, «Нет худа без добра». Нацеленность большевиков на мировую революцию объективно дала и положительные результаты.