Оценка современными исследователями реформаторского движения в РПЦ начала 20 века

Оценка современными исследователями реформаторского движения в РПЦ начала 20 века.

Конец 19 – начало 20 века – один из самых сложных и противоречивых периодов в истории Российской империи. Происходившие в стране социально-экономические изменения требовали продолжения в политической сфере, пересмотра государственной идеологии.

Это понимали не только либералы, но и консерваторы. Осознание того, что социально-экономическое развитие страны неминуемо поставит на повестку дня вопрос об ограничении  самодержавной власти, свидетельствовало о правильном диагнозе политической болезни империи. Но предложение методов ее лечения привлекало внимание к религиозным проблемам, так как империя была конфессионально ориентирована, а РПЦ считалась господствующей. Таким образом, вопрос о будущем страны естественно выводил и на вопрос о необходимых реформах Церкви, заставлял задуматься над возможностью их осуществления. Связь религиозного и политического факторов была в России слишком прочной. Итак, при постоянных политических изменениях, взрыве общественной морали, разрушении старых социокультурных идеалов, да и в состоянии собственного внутреннего кризиса Церковь вынуждена была реагировать на события современности и определить пути последующего собственного развития. Ответ церковного сообщества проявился не только в явных официальных церковно-политических деяниях, но и в убеждениях отдельных христиан. Никогда еще за бытие Церкви не происходило такое огромное количество противоречивых событий в рамках небольшого временного промежутка (начало 20 века). Церковный мир не видел соприсутствия столь разнохарактерных личностей и столь радикально отличного их поведения. На исторической сцене фигурировали оригинальные мыслители и почитатели церковной старины, доморощенные реформаторы-нигилисты и защитники древних канонических устоев. Если дух последовательной самокритики относительно ее земной составляющей в Церкви существовал всегда, то принципы социал-демократических доктрин становятся популярными среди церковной интеллигенции Русской Православной Церкви лишь с начала 20 века. Нас в данной работе и будет занимать попытка реформирования РПЦ на основании схожих попыток в сфере политической.

С годами брожение умов в Церкви и обществе лишь усиливалось. В начале 20 века происходит возвратное движение в Церковь интеллигенции, – той, ее части, что прошла через искушение марксизмом и разочарование в нем, но сохранила его активизм и реформаторский пыл, теперь уже с христианско-социалистической тенденцией. Мнение в целом новообращенной интеллигенции, благодаря ее связям с либеральной и левой прессой, было весьма весомым. Если же вспомним, что по своему происхождению разночинская интеллигенция в массе была органически связана с духовным сословием, сходство эмоциональных установок неофитов-интеллектуалов и образованного белого духовенства вкупе с богословской профессурой не покажется столь удивительным (к слову о том, что с реформаторскими взглядами были именно эти социальные группы).

Причиной появления дореволюционных реформаторских тенденций мнением большинства исследователей считается необходимость исправления нарушений канонического строя церкви, утвердившихся в результате реформ Петра. Итак, до революции виден протест против государственного пленения Церкви и засилья светского чиновничества в синодальном руководстве. Можно даже вывести причинно-следственную цепочку: чем консервативнее исследователь, тем критичнее его отношение к дореволюционным реформаторам, например, к «группе 32-х священников». Например, по мнению В. Цыпина, появившиеся в Церкви в годы Гражданской войны модернистские группировки «подхватили идейное наследие «группы 32-х священников». На последних же лежит «часть вины» за то, что император Николай Второй не допустил созыва Поместного Собора, опасаясь, «как бы Собор ни приобрел направления, параллельного тому, который был выбран Государственной Думой двух первых созывов».

По мнению Д. В. Поспеловского, в послепетровскую эпоху существовали причины внутренней напряженности в Русской церкви, которая впоследствии могла обусловить возникновение «обновленческого» (или реформаторского) движения. Первая и наиболее важная – это последствия церковной реформы Петра; вторая – распространение влиятельного в Православной церкви так называемого «ученого монашества». Петр не только подчинил церковь имперской бюрократии, но и оторвал ее от общего движения российской национальной культуры, а духовенство превращалось в замкнутую социальную касту. Петр был классическим тоталитаристом. Главной чертой в его реформах, как пишет Г. Флоровский, было не западничество, – западниками были и его отец, и брат его Федор, и сестра Софья, и все ведущие государственные мужи конца 17 века. Главная суть реформ была в их тоталитарном характере, в стремлении Петра поставить все и вся на службу государству, лишить человеческую личность и общественные структуры любых признаков автономии. Он просто усовершенствовал Московское служилое государство, да прибавил к этому всеобщему закрепощению Церковь, превратив ее из партнера государства по образу византийской симфонии (сколь бы эфемерно ни было это партнерство в эпоху Московского царства, нарушение партнерства государством в допетровское время воспринималось именно как нарушение, а с ликвидацией патриаршества Петром то, что было нарушением, стало «нормальным» и законным порядком), в слугу, по подобию протестантской Пруссии, создав из России полицейское государство. Оно серьезно было подорвано реформами Александра Второго и еще глубже «манифестом 17 октября» 1905 года, но остатки этого полицейского государства просуществовали до февраля 1917 года, а затем расцвели под властью большевиков, о чем Петр мог только мечтать. Другим источником постоянных внутренних противоречий и недовольства в Церкви был институт «академического», или «ученого» монашества – нечто весьма отличное от подлинно православной монастырской традиции созерцания, молитвы, отшельничества. Заимствованный в 17 веке Киевской духовной академией у Рима, институт этот распространился по России вместе с духовно-учебными заведениями «латинского» типа. Флоровский в своих «Путях» анализировал интересную ситуацию: «Ученое монашество не имело ничего общего с монашеством монастырским – и конфликт между ними временами достигал трагической остроты». Речь идет  о «монахах» – выпускниках духовных академий, принимавших постриг в видах епископской карьеры и руководствовавшихся мотивами весьма мирского свойства – честолюбием и жаждой власти, но только не стремлением к действительно к монашескому подвигу. Примечательно, что ни один из церковных канонов не предписывал пострига как обязательного для поставления в епископы, а некоторые каноны, напротив, указывали даже на несовместимость епископского и монашеского служения, – тем не менее, Церковь с 8 века поставляла в епископы либо монашествующих, либо вдовых, либо, наконец, давших обет безбрачия. Традиция эта обрекла белое духовенство на то, чтобы всю жизнь оставаться в подчинении у монашеского епископата, известная часть которого обладала сомнительными нравственными качествами. Антимонашеские настроения в Русской церкви дали о себе знать при первой возможности – как только начались либеральные реформы 1860-х годов, породившие надежду и на реформу Церкви, а вместе с ними и волну дискуссий по этому поводу. Ряд авторов (Ростиславов, Аскоченский, Беллюстин) выступили с более чем резкой по тем временам критикой монашества вообще и монашеского епископата в особенности, предвосхищая будущую антимонашескую позицию «Группы 32-х санкт-петербургских священников» и в свой черед подготовивший почву для послереволюционного обновленческого раскола.

Здесь нам интересно, ставшее уже классическим, мнение о. Г. Флоровского относительно вопроса преобразований в церковной жизни РПЦ 19 века: «Вопрос о реформах в церковной жизни и в самом церковном управлении был задан и поставлен совсем открыто. В частности был очень остро поставлен вопрос о преобразовании церковного суда. Все эти вопросы обсуждались в печати, прямо или косвенно, с большим увлечением и даже горячностью. Особое возбуждение вызывали книги бывшего профессора Д. И. Ростиславова и священника Беллюстина, изданные тогда заграницей, в Берлине и Лейпциге. Это была желчная и не добрая критика существующих порядков, часто верная в своих фактических основаниях, но ложная и даже лживая в своей нетворческой обличительности. И вся острота обличения сосредоточена была на иерархии и на монашестве, что и придает критике такой специфический протестантский и пресвитерианский стиль. Это именно обличительство, не церковная самокритика. Идеал Беллюстина и складывался под влиянием протестантской ортодоксии и плохо понятого примера первохристианства. Это был своего рода «протестантизм восточного обряда», – и в то время это настроение было очень распространенным. Однако, в тогдашнем обличительстве не так интересна принципиальная сторона, сколько бытовая. В этих спорах 60-х годов вскрывается застарелая рознь различных слоев русского клира между собой, рознь так называемых «белого» и «черного» духовенства. И под именем «черного» духовенства можно разуметь, прежде всего, «ученое монашество», этот своеобразный служило педагогический орден, из членов которого избирались кандидаты в епископы. В середине 19 века «черное» духовенство было тем привилегированным слоем клира, для которого в силу целибата был открыт и проложен путь к почестям высших званий. Рознь начиналась в области бытовой и житейской, от самого начала уже окрашивалась и отравлялась чувствами личной обиды и несправедливого предпочтения. Это была одна из самых зараженных и опасных ран старого русского церковно-общественного строя».

С. Фирсов в своей книге «Русская Церковь накануне перемен» так оценивает существовавшее в Русской церкви до 1917 г. движение за церковное обновление. Таковое инициировалось светскими властями церковной реформы на фоне начавшейся революции 1905 года, что позволило либеральным столичным клирикам заговорить о необходимости «канонических изменений. Здесь видна непосредственно влиявшая на внутрицерковную жизнь революционная обстановка в стране.

Накануне революции РПЦ находилась в состоянии серьезного кризиса. Оценивая дореволюционное состояние Церкви, И. Соловьев замечает, что такое положение вещей имело в своей основе утвердившиеся в результате реформ Петра нарушения канонического строя Церкви, тесную зависимость ее от государственной власти, доходящую в отдельных случаях до прямого диктата со стороны последней, попрание начал соборности в церковной жизни и утрату церковной свободы. Видимым проявлением этого неблагополучия являлось падение религиозности населения, постепенная утрата иерархии своего прежнего авторитета в обществе. Это неблагополучие тревожило многих представителей духовенства и церковной общественности, часть из которых, наблюдая за ростом негативных тенденций в церковной среде, стремилась бороться с недугами путем обличения, не осознавая, что эти средства недостаточны для отпавших из церковной ограды. Другая часть стремилась исправить положение через «обновление Церкви», осуществление реформ, направленных на восстановление канонического бытия Русской церкви, утверждение начал соборности церковного управления, освобождение Церкви из слишком тесных объятий государства. Далеко не все участники движения участники движения за церковное обновление того времени имели реформаторский пыл, присущий послеоктябрьскому обновленческому расколу. Среди дореволюционного обновленческого движения было немало сторонников церковной свободы, ратовавших за восстановление патриаршества и созыв церковного Собора. Конечно, и здесь были различные оттенки во мнениях, и даже диаметральная противоположность во взглядах. Были «христианские социалисты» и мечтатели об открытии «новой церкви Святого Духа». Однако их влияние на церковную жизнь оставалось не столь значительным.  О существовании их мы знаем большей частью благодаря близости некоторых их представителей к органам либеральной печати.

К началу 20 века согласно Основным законам Российской империи первенствующей и господствующей в стране признавалась православная вера. Ее верховным защитником и блюстителем правоверия считался император, «в церковном управлении действовавший посредством Святейшего Правительствующего Синода». В свою очередь Святейший Синод ведал всеми делами Церкви, касавшимися «как духовного, так и мирского чина людей». Обер-прокурор Святейшего Синода являлся «блюстителем за исполнением законных постановлений по духовному ведомству»; он представлял доклады Синода императору и объявлял его повеления Синоду. Синод со дня своего образования стал орудием политической воли светской власти, в 19 столетии окончательно превратившись в исполнителя решений государства. Совершенно очевидно, что даже сугубо внутренние дела Церкви подлежали рассмотрению государственной власти.

Процесс огосударствления Православной церкви к 20 веку практически завершился. Церковь была интегрирована в государственную систему, как одно из учреждений «полезных государству» и предназначенных «служить его целям». Русская Церковь, внешне став административным учреждением («ведомством православного исповедания»), исполняла законодательно возложенные на нее функции. Православное духовенство вело запись актов гражданского состояния; предоставляло разнообразные сведения для земств, статистических и архивных комитетов; осуществляло сбор пожертвований на различные нужды и в многочисленные благотворительные общества; занималось призрением неимущих и незащищенных слоев населения. На «ведомстве православного исповедания» лежала обязанность управления не только духовными учебными заведениями, но и низшими училищами, начальными школами. Не могли обходиться без священнослужителей российская армия и флот, пенитенциарные учреждения того времени. Церковь исполняла обязанности идеологической и нравственной цензуры.

Используя церковные структуры в своих политико-идеологических и социальных целях, государство в ответ создавало для Церкви условия наибольшего благоприятствования, поддерживая ее материально, организационно и морально. В правовом отношении интересы Российской церкви защищены были более чем тысячью статей в Своде законов Российской Империи. Господствующее положение Православной церкви выражалось не только в особом характере ее управления, но и в ряде имевшихся у нее привилегий. Только Православная церковь имела исключительное право свободной проповеди среди населения, а миссионерство было вменено ей в обязанность. Было запрещено и даже уголовно наказуемо отпадение от православия. Переход из одного «терпимого» исповедания в другое требовал разрешения властей, а для официального оформления перехода в православную веру необходимы были лишь письменное заявление и регистрация в метрической книге. Сохранялась разветвленная система льгот для православного духовенства: отмена телесных наказаний, освобождение от подушной подати и ряда повинностей, в том числе от военной служб и т.д. Церковные установления обладали широкими налоговыми льготами и имели монопольное право на производство и продажу церковных свечей. Государство обязанности по содержанию духовенства возлагало на своих подданных, устанавливая в правовой форме источники церковных доходов, как то: обеспечение земельными наделами и помещениями причтов, плата прихожан за обязательные требы, натуральные сборы в пользу причта и пр. Государство также оказывало конфессиональным организациям значительную материальную помощь, выплачивало пособия и государственные пенсии не только духовным лицам и причетникам, но и преподавателям, и воспитателям духовных учебных заведений. Особый порядок применялся в расследовании и разбирательстве гражданских и уголовных дел в отношении священников и духовных учреждений.

В России и в начале ХХ века сохранялось одно из наиболее тесных в сравнении с другими странами Европы переплетение религиозных и правовых норм. Само уголовное право подтверждало многие конфессиональные запреты и применяло меры церковного наказания (покаяние, заключение в монастырь). Законодательными нормами обеспечивалось исполнение подданными религиозных предписаний и обрядов. Свод уставов о предупреждении и пресечении преступлений, Уложение о наказаниях, Уголовное уложение обеспечивали правовую охрану религии и Церкви, возлагая соответствующие обязанности на «места и лиц, имеющих начальство по части гражданской или военной». Специальный раздел Уложения о наказаниях «О преступлениях против веры и о нарушениях ограждающих оную постановлений», состоявший из 65 статей, предусматривал за данную категорию преступлений наказания от 4 месяцев тюрьмы до 15 лет каторжных работ. В России также действовал особый епархиальный (консисторский) суд с достаточно широкой компетенцией. В сфере гражданского права ярко выраженный конфессиональный характер носило законодательство о браке и семье. Одновременно в Своде законов Российской Империи имелся специальный раздел, регламентирующий все стороны жизни религиозных организаций. Он включал в себя Регламент Духовной коллегии, Устав духовных консисторий и Свод учреждений и уставов управления духовных дел иностранных исповеданий, христианских и иноверных. Также регламентировалась религиозная жизнь духовенства и мирян.

Такое соотношение властей светской и духовной имело в России давнюю историю, корнями уходящую в византийский цезарепапизм. Петр Первый лишь довел до крайности служение Церкви интересам государства, полностью подчинив православие политическим выгодам императорской власти. Добился он этого ценою грубых канонических нарушений, запретив после смерти патриарха Адриана выборы нового первосвятителя, а в 1721 году учредив правительствующий Синод, для работы в котором светской властью назначались духовные лица (с целью надзора за деятельностью Синода император создал должность обер-прокурора).