Борис Годунов

По смерти Ивана Грозного восемнадцать лет  судьба русского государства и народа была связана с личностью Бориса Годунова. Род этого человека происходил от татарского мурзы Чета, принявшего в XIV в. в Орде крещение от митрополита Петра и поселившегося на Руси под именем Захарии. Памятником благочестия этого новокрещенного татарина был построенный им близ Костромы Ипатский монастырь, сделавшийся фамильной святыней его потомков; они снабжали этот монастырь приношениями и погребались в нем. Внук Захарии Иван Годун был прародителем той линии рода мурзы Чети, которая от клички Годун получила название Годуновых. Потомство Годуна разветвилось. Годуновы владели вотчинами, но не играли важной роли в русской истории до тех пор , пока один

из правнуков  первого Годунова не удостоился чести  сделаться тестем царевича Федора Ивановича. Тогда при дворе царя Ивана явился близким человеком брат Федоровой жены Борис, женатый на дочери царского любимца Малюты Скуратова.

Царь полюбил  его. Возвышение лиц и родов через  родство с царицами было явлением обычным в московской истории, но такое возвышение было часто непрочно. Родственники Ивановых супруг погибали на наравне с другими жертвами его кровожадности. Сам Борис по своей близости к царю подвергался опасности; рассказывают, что царь сильно избил его своим жезлом , когда Борис заступался за убитого отцом царевича Ивана. Но царь Иван сам оплакивал своего сына и тогда стал еще более, чем прежде, оказывать Борису благосклонность за смелость, стоившую, впрочем , последнему нескольких месяцев болезни. Под конец своей жизни, однако, царь Иван под влиянием других любимцев начал на Годунова косится, и , быть может , Борису пришлось бы плохо , если бы Иван не умер.

Со смертью  Ивана Борис очутился в таком  положении, в каком не был ещё  в Московском государстве ни один подданный. Царем делался слабоумный Федор, который ни в коем случае не мог править сам с должен был на деле передать свою власть тому из близких, кто окажется всех способнее и хитрее. Таким в придворном кругу  тогдашнего времени был Борис. Ему было при смерти царя 32 года от роду; красивый собой, он отличался замечательным даром слова, был умен, расчетлив, но в высокой степени себялюбив. Вся деятельность его клонилась к собственным интересам, к своему обогащению, к усилению своей власти, к возвышению своего рода. Он умел выжидать, пользовался удобными минутами, оставаться в тени или выдвигаться вперед, когда считал уместным то или другое, надевать на себя личину благочестия и всяких добродетелей, показывать доброту и милосердие, а где нужно - строгость и суровость.

Постоянно рассудительный, никогда не поддавался он порывам увлечения и действовал всегда обдуманно. Этот человек, как всегда бывает с подобными людьми, готов был делать добро, если оно не мешало его личным видам, а, напротив, способствовало им, но он даже не останавливался ни перед каким злом и преступлением, если находил его нужным для своих личных выгод, в особенности даже тогда, когда ему приходилось спасать самого себя. Ничего творческого в его природе не было. Он не способен был сделаться ни проводником какой-либо идеи, ни вожаком общества по новым путям: эгоистические натуры менее всего годятся для этого.

В качестве государственного правителя он не мог  быть дальнозорким, понимал только ближайшие обстоятельства и мог ими пользоваться для ближайших и преимущественно своекорыстных целей. Отсутствие образования суживало ещё более круг его воззрений, хотя здравый ум давал ему, однако, возможность понимать пользу знакомства с Западом для целей своей власти. Всему хорошему, на что был способен его ум, мешали, его узкое себялюбие и чрезвычайная лживость, проникавшая все его существо, отражавшая во всех его поступках. Это последнее качество, впрочем, сделалось знаменательной чертой тогдашних московских людей. Семена этого прока существовали издавна , но не были в громадном размере воспитаны и развиты эпохой царствования Грозного, который сам был олицетворенная ложь. Создавши опричнину, Иван вооружил русских людей против других, указал им путь искать милостей или спасения в гибели своих ближних, казнями за явно вымышленные преступления приучил к ложным доносам и, совершая для одной потехи бесчеловечные злодеяния, воспитал в окружающей его среде бессердечие и жестокость. Исчезло уважение к правде и нравственности после того, как царь, который , по народному идеалу, должен быть блюстителем того и другого, устраивал в виду своих подданных такие зрелища, как травля невинных людей медведями или всенародные истязания обнаженных девушек, и в то же время соблюдал строгие правила монашествующего благочестия. В минуты собственной опасности всякий человек, естественно, думает о себе; но когда такие минуты для русских продолжались целые тысячелетия, понятно, что должно было вырасти поколение своекорыстных и жестокосердных себялюбцев, у которых все помыслы, все стремления клонились только к собственной охране,- поколение,  для которого при наружном соблюдении обычных форм благочестия, законности и нравственности не оставалось никакой внутренней правды. Кто был умнее других, тот и должен был сделаться образцом лживости; то была эпоха, когда ум, закованный исключительно в узкие рамки своекорыстных побуждений, присущих всей современной жизненной среде, мог проявить свою деятельность только в искусстве посредством обмана достигать личных целей . Тяжелые болезни людских обществ, подобно физическим болезням, излечивавшимся нескоро, особенно когда дальнейшие условия жизни способствуют не прекращению, а продолжению болезненного состояния; только этим объясняется те ужасные явления Смутного времени, которые, можно сказать, были выступлением наружу испорченных соков, накопившихся в страшную эпоху Ивановых мучительств.

Замечательно, что лживость, составляющая черту  века, отразилась сильно и в современных  русских источниках той эпохи до того, что, руководствуясь им, легко можно впасть в заблуждения и неправильные выводы; к счастью, явные противоречия не совпадают и несообразности, в которые они впадают, обличают их в неверности. Непрочность престолонаследия чувствовалась народом. Русские знали, что из двух сыновей Ивана старший был не способен к самобытному царствованию , а меньший был ещё младенец; кого бы из них ни провозгласили царем - все равно на деле власть должна была бы находиться в иных, а не в царских руках. Эта мысль охватила московский народ , как только разнеслась по столице весть, что царь Иван скончался. Сделалось волнение.

 Богдан  Бельский , которому Иван поручал Димитрия в опеку, был негласным виновником этого волнения в пользу Димитрия. Как оно происходило, не знаем, но кончилось на тот раз тем, что бояре в ночь после смерти царя Ивана приказали отправить малолетнего Дмитрия с матерью и ее родственников Нагих в Углич; разом с их отсылкой схвачено было несколько лиц, которым покойный государь перед своей кончиной оказывал милости; некоторых разослали по разным городам в заточение ,  других заперли в тюрьму , отобрали у них поместья и вотчины, разорили их дома. Имена их неизвестны , но эти люди были, вероятно, сторонники Димитрия, покушавшиеся провозгласить его царем. Вся власть находилась тогда в руках дяди Федора Ивановича - Никиты Романова, шурина - Бориса Годунова и двух князей – Ивана Мстиславского и Петра Шуйского. Первые два, естественно стояли за Федора как его близкие свойственники; два последних также не находили для себя выгодным пристать на сторону Дмитрия, так как в то время, в случае успеха, властвовали бы не они, а Нагие и Богдан Бельский. На самого Богдана Бельского в то время

не решались наложить рук. Быть может, он ловко умел остаться в стороне во

время расправы, хотя прежде заправлял делом, за которое  другие отвечали. Но

прошло несколько  дней и Богдан был схвачен и сослан в Нижний Новгород. Это

произошло после смуты, о которой сохранились  противоречивые известия.

Иностранцы  говорят, что между Бельским и  боярами произошло открытое

междоусобие: Бельский со своими сторонниками был  осажден в Кремле и принужден

был сдаться. Одно русское известие показывает, что народ, вообразив, будто

Бельский  хочет извести царя и бояр, бросился в Кремль , с оружием даже хотел

пушечными выстрелами разрушить запертые Фроловские ворота, но бояре вышли к

мятежникам  и уверили, что царь и бояре  все целы и никому нет дела опасности,

а потом  сослали Бельского как бы в  угоду народу; другое известие повествует,

что сами бояре  поссорились между собой , взволновался народ и Бельскому

грозила смерть , но Годунов за него заступился. Как бы то ни было, верно

только то, что в Москве вскоре после погребения Грозного происходило

междоусобие , тогда был поставлен к решению вопрос, кому царствовать -

слабоумному Федору или малолетнему Димитрию, и сторона Димитрия на этот раз

снова проиграла . За Бельским сосланы были другие. Но вопрос еще не решался;

волнение  не утихло, и бояре положили созвать  земских людей в Думу для того,

чтобы эта  Дума утвердила Федора на престоле.

Дума, состоявшаяся , как кажется из служилых людей, собралась 4 мая 1584 года

и признала царем Федора Ивановича. Русские  люди, как выражались в то время,

молили его  слезами сесть на Московское государство. Ход этой думы нам не

известен. Но праздник Вознесения новый царь венчался царским венцом.

Царствовал  Федор но он не мог властвовать; властвовать могли за него другие.

Царь Федор  Иванович был человек небольшого роста, опухлый , с бледным лицом,

болезненный; он ходил нетвердыми шагами постоянно  улыбался. Когда польский

посланник Сапега представился ему, Федор, одетый в царское облачение, с

короной на голове, сидел на возвышенном месте  и с улыбкой любовался своим

скипетром державным яблоком, а когда проговорил несколько слов тихим и

прерывистым голосом, то Сапега сделал заключение:” Хотя про него говорят, что

у него  ума  немного, но я увидел, как из собственного наблюдения, так и из

слов других, что его вовсе нет.” Весть  об этом скоро дошла до соседей; в

Польше надеялись, что при таком государе в Московском государстве начнется

безурядица, откроются междоусобия и государство придет в упадок.

Ожидание  это, вероятно, сбылось  бы скоро. Годунов  отвратил его или по

крайней мере отсрочил.

Тотчас после  венчания на царство Федора Борис  постарался возможно лучшим

способом  устроить свое материальное состояние. Когда, по обычаю, новый царь

после венчания рассыпал свое милости вельможам, Борис  получил всю Важскую

область, приносившую  большие доходы с поташа; сбываемого англичанам; кроме

того, получил  он на берегах Москвы-реки вверх  на тридцать, а вниз на сорок

верст, с  рощами и пчельниками, доходы с Рязани, Твери,  с Северской земли,

Торжка с со всех московских земель бань и купален; все это с доходами,

получаемыми из его родовых вотчин, давало Борису огромную сумму ежегодного

дохода в 93700 руб., а владения его были так  многолюдны, что он мог выставить

до 100000 вооруженных  людей. До сих пор он носил сан  конюшего; теперь он

получил наименование ближнего государева боярина и титул  наместника царств

Казанского  и Астраханского.

Царь Федор  находился под влиянием своей  жены, а Борис был постоянно  дружен с

ней, а потому стоял ближе к стоял ближе к нею,  а потому стоял ближе всех к

царю, и никто  не в силах был оттеснить его. Единственным опасным соперником

мог быть дядя царя Никита Романов, но этот старик в  тот же год был поражен

параличом и хотя жил до апреля 1586 года, но уже  не принимал участия в делах.

Из двух оставшихся соправителей Бориса Мстиславский был человек ограниченный

и мог играть роль только по научению других благодаря  своей знатности; более

опасности представлял для Бориса князь  Иван Петрович Шуйский; у него была

сильная партия не только между знатными людьми, но и между московскими

купцами. Князь  Иван Шуйский имел поддержку в  митрополите Дионисии.

Полтора года Борис уживался со своими товарищами, но уже захватил в свои руки