Династия  Романовых и Германия

Роль династической солидарности и династических браков в русско-германских отношениях (XVIII – начало  XX вв.)*  

Роль династической  солидарности относится к малоизученным  темам истории русско-германских отношений. Лишь некоторые аспекты ее освещались в биографических работах о царях и императорах России, в трудах генеалогического характера и в краеведческих исследованиях отдельных германских земель и княжеств[1]. В трудах по истории русско-германских отношений тема династической солидарности редко упоминается, специальные работы почти отсутствуют[2]. Причиной их отсутствия является, очевидно, то обстоятельство, что тема ”Дианстия Романовых и Германия”, на первый взгляд, кажется слишком близкой к той устаревшей историографической традиции, которая ориентировалась исключительно на описание биографий исторических личностей и их деятельности. Несмотря на это, взаимоотношения между господствующими династиями и теми монархами, которые возглавляли их, не могли не влиять на внешнюю политику самодержавной России и Пруссии/Германии с ее монархическим устройством, и,  несомненно, представляли собой существенный аспект русско-германских отношений.  

В Средние века и Новое время, вплоть до абсолютизма XVIII века, когда императоры, короли, герцоги, князья и т.д.  обладали неограниченной властью, отношения между ними в большой степени зависили от близости между династиями, т.е. семьями, которые претендовали на верховную власть на той или иной территории. Поэтому родственные связи между ними имели важное внешнеполитическое значение. Поиск подходящих в политическом и династическом смысле жен и мужей являлся неотъемлемой задачей любого монарха в Европе, решение которой имело огромное значение для судеб государственной системы и страны. Семейные интересы переплетались, а часто, тем самым,  и отождествлялись с государственными. Взаимосвязь европейских династий, с другой стороны, осложняла проблему престолонаследия. Конфликты между династиями вокруг престолонаследия до середины XVIII века выливались нередко в войны, приводившие к неисчислимым человеческим жертвам.  

При создании родственных  связей между господствующими династиями,  их главы исходили из мотивов обеспечения преемственности престола, а также из той политической аксиомы, что монаршие особы и династии, связанные семейными узами, должны действовать в политическом отношении солидарно. Этот предполагаемый образ внешнеполитического поведения базировался на трех предпосылках: во-первых, на неограниченном господстве в собственной стране, во-вторых, на том, что руководство внешней политики являлось прерогативой главы династии и, в-третьих, на единой идеологической основе о божественном происхождении абсолютной власти. Еще в XVIII веке эти предпосылки, казалось, оставались в полной силе[3]. В XIX веке, после Великой французской революции, основы проявления династической солидарности существенно изменились.   

Власть доселе абсолютных монархов в результате создания сословных и парламентских представительств претерпела значительные изменения. Быстро растущая роль общественного мнения и все увеличивающееся влияние высшей бюрократии на внешнюю политику противодействовали внешней политике, проводимой на династической основе, нейтрализовывали и даже тем самым ее обесценивали. Основополагающие идеи Просвещения о разуме, целесообразности и разделении властей постепенно взяли вверх над идей о божественном происхождении власти. Растущая взаимосвязанность, а вместе с тем и противоречивость политических и экономических интересов европейских держав в XIX веке также ослабляли политическую эффективность родственных связей. Европейские династии стремились к тому, чтобы приспособить отношения между собой к новому многообразию государственных интересов, вследствие чего сами династические связи становились в такой мере запутанными и непроницаемыми, что желаемых политических результатов не достигалось.   

Агония династических  отношений достигла своего апогея во время первой мировой войны, когда  страны с монархическим устройством  стали опять воевать друг с  другом. Война означала конец всякой династической солидарности и привела к краху монархии в России, Австро-Венгрии и Германии. Несмотря на драматическую утрату  значения династической солидарности в международных отношениях XIX-начала XX вв., политика династических браков европейских династий сохранила определенную политическую роль. Хотя браки между княжескими домами, как правило, в отличие от предыдушего периода, не имели последствий в виде территориальных изменений, и войны из-за спорного престолонаследия уже не происходили, брачные связи очень часто использовались для создания «коммуникационных сетей» между царствующими домами[4]. Одним из центров подобной сети в XIX веке стало маленькое герцогство Саксония-Кобург-Гота, которое теснейшим образом было связано с королевскими домами в Англии и Бельгии. Через посредничество других мелких князей на юге Германии и бракосочетание герцога Альфреда с великой княгиней Марией Александровной, Романовы вступили с этим герцогством в связь. Главную роль в «коммуникационных сетях» чаще всего играли женщины, которые путем письменных и личных контактов устанавливали постоянную связь между династиями. Они выполняли немаловажную политическую функцию, так как их контакты создавали предпосылки для неформального общения между монархами без участия и без вмешательства министров.  

Юридические основы династической политики Романовых  в течение веков менялись. Политика династических браков при этом подчинялась  правилам престолонаследия. Она преследовала целью обеспечить преемственность  верховной власти. При этом, с времен московского великого князя Дмитрия Донского до Петра I все великие князья, а потом цари следовали принципу, что престол всегда унаследовал старший сын (примогенитура-Primogenitur). Лишь Петр I покончил с этой традицией. Исходя из трагического опыта своего конфликта с сыном Алексеем и в интересах своей абсолютистской политики он издал указ ”О наследии престола”, в котором говорилось: ”...дабы сие было всегда в воли правительствующаго государя, кому оной хочет, тому и определит наследство”[5]. Хотя определение кандидатуры наследника престола осталось тем самым прерогативой царствующих императоров, российская история XVIII века характеризовалась многочисленными заговорами против волеизъявления царей по вопросу о престолонаследии[6]. Только закон ”Учреждение Императорской Фамилии” императора Павла I (1797 г.) положил конец произволу. Закон предусматривал, что престол переходит от отца к старшему сыну и что монарх в объязательном порядке должен быть православного вероисповедания. Далее в нем значилось, что полагается ”согласие царствующего Императора в каждом браке непременно нужным, и потому всякий брак без согласия царствующего Императора сделанный, законным признан быть не может”[7].   

В 1820 г. император  Александр I внес в закон добавление о том, что наследник престола должен также обязательно происходить от равнородного брака. По указу императора Александра III и под руководством великого князя Владимира Александровича  в 80-х годах XIX века ”Учреждение Императорской Фамилии” было пересмотрено.  В 1906 г. оно вошло как составная часть в Основные государственные законы. Отредактированное ”Учреждение Императорской фамилии” уточняло порядок престолонаследия, определяло обязанности членов династии, упорядочивало внешнюю атрибутику и материальное обеспечение членов династии Романовых. В результате возникла взвешенная система, которая, подобно ”табели о рангах”, определяла значимость великих князей и степень их близости к царствующему императору. Чтобы жениться или выйти замуж по- прежнему потребовалось специальное разрешение императора. То же касалось и разводов: ”Брак расторгается по положению Святейшего Синода, с утверждения Императора”[8].   

Престолонаследники  и цари из дома Романовых вплоть до Ивана IV и Петра I (имеется в  виду его первый брак) были женаты на дочерях крупных бояр. Это обстоятельство приводило к внутриполитическим конфликтам, так как бояре, разумеется, ожесточенно боролись за родство с царской семьей. Со времен Петра I, как правило, мужчины из династии Романовых и те женщины, которые могли претендовать на престолонаследие, женились или выходили замуж за принцесс или за принцев суверенных и царствующих или царствовавших заграничных дворянских родов, принадлежавших к христианским конфессиям, причем невесты должны были принять православие. При этом российские императоры и императрицы очевидно исходили из того, что только браки, заключенные между царствующими домами, способны ”поставить царствующую фамилию возможно выше в глазах подданных” и это ограничение тем самым ”повышает августейший характер царствующих домов”[9].   

Хотя императоры и императрицы, как правило, уделяли  соблюдению семейного кодекса большое  внимание, в силу ограниченного числа  потенциальных кандидатов на бракосочетание, в исследуемом периоде участились морганатические браки. Очевидно сказывалось и то обстоятельство, что в складывающемся буржуазном обществе брачные обычаи высшей европейской аристократии отжили. Несмотря на это, династия Романовых в течение XIX  века быстро разрасталась. При Павле I она состояла из девяти членов, в 1899 г. к ней принадлежали 51 человек, в 1914 г. - уже 60 лиц.  

Первым активизировал  династическую политику Петр I. Потомки  его и Ивана V завязали династические  узы с зарубежными княжескими домами. Особенно важным в этом отношении  стало бракосочетание дочери Петра I Анны с герцогом Гольштейн-Готторпским Фридрихом Карлом[10]. Свадьба состоялась 21 мая 1725 г. Брачный договор, заключенный между российским императором и герцогом Фридрихом Карлом, предусматривал помимо прочего, что Россия обязана была поддерживать герцога в борьбе за шведскую корону и за возврат готторпских территорий герцогству Шлезвиг. Кроме того, секретный параграф договора предписывал условия, при которых потомки герцога могли быть призваны на российский престол. В соответствии с этим параграфом сын герцога Карла Фридриха и Анны Петровны, Карл Петер Ульрих, который жил в северогерманском городе Киль, был назначен в 1742 г., его теткой, императрицей Елизаветой Петровной наследником престола. Великий князь Петр Федорович, как его звали в России, после перехода в православие, воспитывался в Петербурге и женился в 1745 г. на своей двоюродной сестре Софии Фридерике Августе, принцессе из маленького княжества Анхальт-Цербст. После того, как он стал российским императором Петром III, династия Романовых превратилась в династию Романовых-Гольштейн-Готторпских. Сам ”готторпский вопрос” - вопрос о переходе готторпских территорий герцогства Шлезвиг к Дании после Фредерикборгского мира 1720 г. - временно выдвинулся в центр внешней политики России[11]. Он стал камнем преткновения в русско-датских отношениях и чуть ли не поводом войны между обеими державами.   

Внезапный мир  между Россией и Пруссией в  Семилетней войне в 1762 г., когда российские войска стояли перед воротами Берлина, был заключен не из-за пруссофильства Петра III, а прежде всего из-за интересов династии. Прусский король Фридрих II обещал гарантировать российскому императору готторпского происхождения дипломатическую поддержку при попытках возвратить Шлезвиг в собственность гольштейн-готторпских князей[12].   

Лишь императрице  Екатерине II удалось подчинить династические  интересы логике внешней политики Российской империи и урегулировать стратегически  важные (из-за выходов из Балтийского  моря) отношения с Данией. В 1773 г., при ее активном содействии, Гольштейн-Готторп перешел во владении Дании, взамен младшая линия гольштейн-готторпских герцогов получила от Дании графства Ольденбург и Дельменхорст[13]. Россия и Дания уже с 1769 г. находились в союзнических отношениях.   

Очевидно, что  Романовы исключительно высоко ценили династические связи с германскими княжескими домами. Помимо политических причин этому способствовали и чисто практические обстоятельства. Германия была в географическом отношении близка к России. Феодальная раздробленность Священной Римской империи Германской нации до 1871 г., а потом германский федерализм обеспечили наличие многочисленных суверенных княжеств и создали тем самым большой резерв кандидатов на бракосочетание из царствующих домов. При этом Романовы предпочитали династии с протестантским вероисповеданием, потому что принцессы, принадлежавшие к этой христианской конфессии, легче могли перейти в православие, нежели католички.   

Из-за многочисленных войн и дипломатических конфликтов княжеские особы вплоть до Венского конгресса 1815 г. мало путешествовали и редко посещали друг друга. Поэтому в выборе невест монархов участвовали российские дипломаты. В обязанности полномочного министра Екатерины II при сейме Священной Римской империи Н.П. Румянцева, помимо собственно дипломатической работы, входил и осмотр потенциальных великокняжеских невест. В марте 1791 г. он сообщил императрице об очередной находке: ”Madame! Я последовал приказу Вашего царского величества и поехал в Карлсруэ. Там я задержался дольше обычно принятого. Madame , принцесса Луиза крепка и развита лучше, чем другие дети ее возраста. Она очень мила, хотя и не абсолютная красавица. Народ ее любит больше чем сестер. Хвалят характер и расценивают ее фигуру и свежесть как надежную гарантию здоровья”[14]. Двенадцатилетняя  девочка, крепкая, милая, но не самая красивая, Луиза, два года спустя стала несчастливой супругой престолонаследника, великого князя Александра Павловича.   

После Венского конгресса в Европе развился своего рода монархический ”туризм”. Аристократы встречались на свадьбах, днях рождения, правительственных юбилеях, похоронах или просто так, во время лечения на знаменитых курортах Германии Бад Киссинген, Баден-Баден, Карлсбад, Мариенбад, Бад Эмс или Бад Доберан, которые неслучайно находились поблизости от резиденций князей[15]. Эти случая использовались часто для налаживания личных контактов в тонком вопросе о бракосочетаниях.  

Все императрицы  России с времен Екатерины II были немками  по происхождению. Только супруга Александра III, Мария Федоровна, вышла из датского дома Глюксбургов. Три императрицы были принцессами из великого герцогства Гессен-Дармштадт: первая супруга Павла I, Наталья Алексеевна, супруга Александра II, Мария Александровна и супруга Николая II, Александра Федоровна. Вторая супруга Павла I, Мария Федоровна, была принцессой из Вюртемберга. Супруга Александра I, Елизавета Алексеевна, родилась в герцогстве Баден. Только одна императрица, супруга Николая I, Александра Федоровна, принадлежала к прусской династии Гогенцоллеров. Если верить некоторым авторам, то доля русской крови у Николая II составляла 1/64. Это означало, что последний царь из российского дома Романовых по крови был немцем[16].   

Однако, более  важен следующий аспект: все великие  князи и великие княгини воспитывались на основе русской культуры, в духе православной церкви и русского национализма. Приезжавшие немецкие принцессы принимали православное вероисповедание. Живя при Петербургских дворах, они, как правило, удивительно быстро осваивали русский язык и приспосабливались к окружающей среде. Как многие обращенные в другую веру, они часто становились более русскими, чем сами русские.  

Нельзя отрицать, что династические связи Романовых  с германскими княжескими домами иногда имели ожидаемые от них  политические последствия. Семейные узы Александра I с южногерманскими княжествами Вюртемберг и Баден способствовали тому, что российский император энергично защищал интересы своих родственников от посягательств Наполеона. Тильзитский мир, заключенный 7 июля 1807 г. между Россией и Францией в результате русско-прусско-французской войны, предусматривал, по настоянию российского императора, сохранение Пруссии и дружественной династии Гогенцоллернов. Оккупация маленького герцогства Ольденбург на северо-западе Германии французскими войсками в конце 1810 г. привела к окончательному разрыву между Александром I и Наполеоном. Герцогиня Ольденбургская, великая княгиня Екатерины Павловна, приходилась сестрой российскому императору, поэтому Александр I не мог допустить нарушения территориальной неприкосновенности ее княжества. Не случайно в это же время проект брака между Наполеоном и другой сестрой Александра I, великой княгиней Анной Павловной, потерпел полный провал[17].