Пессимизм Шопенгауэра

Шопенгауэр считает освобождение от мирового зла возможным, хотя, правда, лишь

путем радикального лечения, полного  возрождения и обновления. Шопенгауэр

находит утешение против существующей в мире массы зла в росте  познания.

Если бы жизнь сама по себе была ценным благом, разве была бы необходимость

охранять ее выходные двери такими ужасными привратниками, как смерть и ее

ужасы. Кто захотел бы оставаться в жизни, какова она есть, если бы смерть

была не так страшна. В страданиях жизни люди утешают себя смертью  и в смерти

утешают себя страданиями жизни  – одно неразрывное целое, один лабиринт

заблуждений, выйти из которого также  трудно, как и желательно. Поэтому  его

существование нуждается в объяснении – мир не может оправдать себя из самого

себя, не может найти основания  и конечной причины своего бытия  в самом себе,

то есть для собственной пользы.

Согласно теории Шопенгауэра –  принцип бытия мира не имеет никакого основания,

а представляет собой слепую волю к жизни. Эта воля к жизни как  вещь в себе не

может быть подчинена закону основания. Только слепая воля могла поставить

себя в такое положение, зрячая воля, напротив, скоро высчитала  бы, что

предприятие не покрывает своих  издержек. Поэтому объяснение мира из

некоторого анаксагоровского ума, из некоторой воли, руководимой сознанием,

непременно требует известной  прикрасы в виде оптимизма. Говорят, что жизнь

представляет собой назидательный  урок, на это всякий может ответить – именно

поэтому я хотел бы, чтобы меня оставили в покое самодовлеющего ничто, где я

не нуждался бы ни в уроках, ни в  чем бы то ни было. Если к этому  добавляют,

что всякий человек должен будет  в свое время дать отчет о каждом часе своей

жизни, то скорее мы сами вправе требовать, чтобы сначала нам дали отчет  в

том, за что нас лишили прежнего покоя и ввергли в такое  несчастное, темное и

трудное положение. Когда мы успели связать себя этими обязательствами? В

момент нашего рождения.

(Вместе с познанием возрастает  и способность чувствовать горе, способность,

которая поэтому в человеке достигает  своей высшей степени, и тем высшей, чем

он интеллигентнее)

Итак, Шопенгауэр — философ мировой  скорби, но это не унылая скорбь. Это

скорее своего рода героический  пессимизм, близкий к стоицизму. Шопенгауэр

обосновывает свои пессимистические взгляды и определенным пониманием времени

и пространства. Время враждебно  человеку; оно обнаруживает тщету  любых

упований и изрекает свой безжалостный приговор над самым дорогим и  святым для

нас. Пространство разделяет самых  близких друг другу людей так  же и тем, что

сталкивает их интересы. Свою лепту  в диссонансы жизни вносит и причинность.

Она, подобно маятнику, перебрасывает  людей от одних состояний к  другим, им

противоположным. Причинность - самая  губительная основа человеческих

горестей.

Шопенгауэр не делает того вывода, что в жизни абсолютно все  безнадежно. Но

какие же надежды он хочет возродить  в сердцах людей? Характер этих надежд

определяется, прежде всего, апелляцией к чувству человеческого достоинства. А

затем — утверждениями насчет запредельной Мировой Воли. Философ использует

известную статью Канта «Об изначально злом в человеческой природе» (1792) и

продолжает ход рассуждений  ее автора в направлении того вывода, что зло

коренится в самом мировом начале, в двойственности Воли, в ее диссонанс  и

разладе с самой собой. В ней  укоренено как тождеств мучителя и мученика, так

и их взаимопротивоположностью. Шопенгауэр считает даже, что в притеснителе

воля страдает «еще более, в той  мере, в какой сознание обладает большей

ясностью и определенностью  и воля больше стремительностью».

В окружающем нас мире, по мнению философа, происходят вечные повторения

трагических состояний, и в их повторениях  виновата именно Воля. Мысль о

«вечном возвращении» в истории  выскажет потом Фридрих Ницше. Неотъемлемым

составным элементом того варианта «трагической диалектики», который  был

создан Шопенгауэром, является понятие  вины Мировой Воли. Возникновение

Вселенной и жизни в ней —  это стихийное не осознанное, а  затем и сознаваемое

грехопадение, и только отчасти  оно искупается страданиями, выпадающим на долю

живущих в мире существ. Уже сам  тот факт, что область явлений  существует,

требует вынесения «мирского приговора», а затем и его исполнения —  приговор

над явлениями, а через посредство явлений — и над сущностью. Преступник

должен быть наказан, и это значит, что ему надлежит наказать самого себя. В

философии Гегеля Мировой Разум, благодаря  своей «хитрости», поднимается «выше

добра и зла», у Шопенгауэра же Мировая Воля, вследствие своей изначальной

преступности погрязает во зле, и ей остается проявить некую хитрость в

отношении себя, чтобы освободиться от зла и связанных с ним  страданий.

Освобождение должно быть достигнуто самоубийством Мировой Воли.

Как же это может быть достигнуто? Привести в исполнение приговор над  Волей, а

тем самым и избавить себя и людей  от страданий сама Воля не в состоянии, это

могут осуществить только люди как  составные звенья мира явлений. Эта  их

деятельность будет вполне морально оправдана, потому что она будет  означать

искупление Волей своей вины перед собой. В чем же должна заключаться

названная деятельность?

Философ мировой скорби считает, что  людям надлежит направить присущую им

жизненную энергию и против самой  этой энергии, а через посредство этого и

против ее источника — Мировой  Воли. Высшие проявления Воли следует  обратить

на борьбу против ее ядра, что, по мнению Шопенгауэра, подсказывается уже тем

фактом, что и в природе более  развитые существа (скажем, хищники) уничтожают

менее развитых (травоядных животных). Отчужденная жизнь, если использовать

гегелевскую форму выражения, должна довести себя до состояния полного

самоотчуждения, феномен воли призван  упразднить саму Волю.

Но какими действиями можно этого  добиться? Прежде всего необходимо средствами

философского познания выяснить саму стоящую перед людьми задачу. Затем  надо

пройти по двум следующим друг за другом ступеням самоуничтожения Воли. Первая

из этих ступеней — эстетическое созерцание, вторая — моральное

самосовершенствование и благодаря  этому переделка своего поведения  в

надлежащем направлении. На самом  верху второй ступени намечается переход в

состояние, близкое к религиозному самоотречению, и это при несомненном  общем

атеистическом умонастроении Шопенгауэра!

Шопенгауэр пренебрег научным  познанием как эгоистическим  и не приносящим

никакой пользы человеческому освобождению. Теперь он заявляет и о

недостаточности познания через искусство. Познание сущности мира ради

освобождения и ее явлений, и  ее самой средствами искусства своей  полной цели

не достигает. Следует обратиться к этическому познанию и поведению, и здесь

Шопенгауэр надеется указать наиболее эффективный путь к самоупразднению  Воли:

люди, уничтожая себя как явления, тем самым уничтожат и сущность. Как бы ни

отвергал Шопенгауэр Гегеля, но он сам вынужден хотя бы частично принять

разработанную  Гегелем диалектику сущности и явления: когда есть явления,

тогда есть и сущность, а когда  исчезают субъекты, олицетворяющие собой, по

Шопенгауэру, мир явлений, тогда  исчезнет и абсолютный объект как  мир

сущностей. Впрочем, у самого Гегеля сущностный мир действительности сам

представляет собой единство объективного и субъективного.

А. Шопенгауэр не призывает к самоубийству, и этим он отличается от Эдуарда

Гартмана, в философии которого, близкой учению Шопенгауэра, вопрос о

целесообразности сведения счетов с жизнью решается вполне утвердительно.

Шопенгауэр же даст отрицательный  ответ и обосновывает его следующим  образом.

Самоубийца отталкивается не от самой жизни, а только от того,  что делает ее

неприятной и мешает наслаждаться ее радостями, почему и кладет всем этим

отравляющим жизнь событиям конец. Задача же состоит в том, чтобы  расстаться с

самой волей к жизни, для чего следует возвыситься и над  ее горестями, и над

ее радостями, и над ее одноцветностью, и над ее пестротой.

Возвышению и над тяготами жизни, и над ее постылостью должна содействовать

определенная линия морального поведения, которую и рекомендует  Шопенгауэр в

четвертой книге «Мир как воля и  представление», в «Двух основных проблемах

этики», и во втором томе «Parerga und Paralipomena». Здесь обрисовывается

своеобразный антисоциальный гуманизм Шопенгауэра, который может быть

охарактеризован и как самоотрицание  гуманизма, и как придание гуманизму

неожиданного измерения.

Этическая программа Шопенгауэра  по-своему вполне последовательна. Коль скоро

Мировая Воля представляет собой источник зла, то ее самоликвидация вполне

морально оправдана и даже необходима. Поскольку уничтожение ее возможно

только через определенную деятельность порожденных ею людей, морально

необходимо упразднение ими  воли к жизни в самих себе. В  этом и заключается их

этический долг. Правда, Шопенгауэр порицает всякое моральное долженствование

и в этом пункте не согласен Кантом, заявив, что ссылки на долг приводят

только к «рабской морали», однако сам же не может не апеллировать к

долженствованию в решениях человека насчет своего поведения. Собственный

шопенгауэровский «категорический  императив» гласит: принуждая себя ничего не

делать из того, что хочется, следует  делать все то, что не хочется. Смысл

этого императива (обязательного требования) состоит в том, что подлежит

подавить в себе по к жизни  или хотя бы все более и более  ослаблять в себе.

Обращает на себя внимание и следующее  обстоятельство: подобно Канту,

Шопенгауэр исходит при опей поступков не из их характера, а из тех

побудительных мотивов, которые их вызвали. И он вполне согласен с Кантом

также и в том, что обязательной предпосылкой и условием морали является

свобода воли человека, при всем том, что у Канта свобода воли отлична  от

других черт потустороннего бытия, а у Шопенгауэра совпадает  с самой его

необходимостью, в глубине «безосновной»  Во свобода необходимости тождественна

(о «безосновности» свободной  воли впоследствии писал и  Н. А. Бердяев). К

этому должно быть добавлено, что из глубин Воли, по Шопенгауэру, исходит  и

иная необходимость — та, которая  безраздельно царит в мире представлений. А

мораль должна складываться из следующих  элементов: покорное принятие мучений,

аскетическая позиция в отношении  собственной личности, альтруистическая

установка в отношении всех других людей и полное упразднение эгоизма  в

результате действия первых двух принципов. Последнее означает, что подлинно

моральный человек достигает своего рода атеистической «святости». Он не верит

в Бога, но ведет себя так, как если бы он в него верил, и следует его

заветам.

Доведенный до крайности аскетизм означает полное прекращение желаний, а

альтруизм в том значения, которое  ему придал Шопенгауэр, выражается в

сострадании, обращенном ко всему  человечеству, в совершенно бескорыстной и

беззаветной помощи всякому чужому горю. Выражается также и в солидарности со

всеми, кто смог вступить на стезю  полного уничтожения в себе стремлении к

земному, эмпирическому счастью. Разве  все это в совокупности никак  не похоже

на поведение «святых отшельников»? С той оговоркой, что едва ли кому из них

удавалось в абсолютно полном виде осуществить достаточно скоро свой моральный

идеал. Не осуществил его в своей  личной жизни и Шопенгауэр. Что  же касается

теории, то как бы ни порицал Шопенгауэр многие черты христианства и прежде

всего само упование на благость сверхъестественного  существа, он вполне

приемлет отшельническое самоотречение  и добровольное умерщвление плоти,

христианское милосердие и служение ближнему. Кроме того, он одобряет

растворение своего «я» в окружающей природе и тенденцию к постепенному его

исчезновению, возводимую в идеал  поведения в буддизме и некоторых  других

восточных религиях.

По мнению философа мировой скорби, земные радости и наслаждения  столь же

враждебны морали, как и зависть, вражда, ненависть и вообще злоба, чем-либо

мотивированная или беспредметная. Осуждает он и обычное обывательское

поведение, хотя это не помешало ему  в «Афоризмах житейской мудрости»

примирять читателей с практическим своекорыстием как проявлением

«благоразумного» поведения. Вполне приемлемо для философа и существующее

государство, хотя он и порицает его  как «шедевр» эгоистического поведения, а

всемогущество эгоизма именует  метафизическим заблуждением. Но тут  возникает

общая мировоззренчески-философская  трудность: поскольку в мире представлений

господствует необходимость, то, следовательно, всякий эгоистический поступок,

а не только просто акт злодейства (последний мог бы оказаться плодом и почти

беспричинного каприза) обусловлен необходимым  образом, и здесь нет проявления