Кафедра ГЭД 
 
 
 

Чаадаев и  его историософская концепция

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Содержание 

 

Введение

 

Первым, кто положил начало самостоятельному философскому творчеству в России, был Петр Яковлевич Чаадаев. Свои взгляды он изложил в знаменитых «Философических письмах». Попытки  осознания  особенности  развития  русского  народа,  русского государства, предпринимались очень давно. Таковыми были и «Путешествие  из  Петербурга  в Москву» Радищева,  некоторые декабристские разработки,  например  «Русская правда» Пестеля или другие  конституционные проекты. Но конституция России, выдвинутая в «Философических письмах»  является первым  в   истории   русской   общественной   мысли   документом   русского национального  самосознания,  в  котором размышления осмысленно   ведутся   в   широком философско – историческом контексте. Именно попытка Чаадаева, произведенная в  столь  обобщающей  форме, была совершенно нетрадиционной. Он выявлял целый   ряд   исторических   закономерностей,   производил   их сопоставление с русской действительностью и историей, не взирая на острую критику со стороны. В этом смысле «Философические письма» являются  новаторским произведением.

 

Чаадаев и его  историософская концепция

Принцип провиденциализма и  идея Царства Божия

 

     Историософская  концепция Чаадаева основывается на принципе провиденциализма. Определяющим фактором общественного развития является божественное провидение. Божественная воля, лежащая в основе истории, с наибольшей полнотой воплощается в христианстве. Оценка исторического процесса России и ее исторической миссии носит у Чаадаева двойственный и даже противоречивый характер. С одной стороны, он страстно обличает Россию и ее историческую роль; говорит о том, что само провидение как бы исключило ее из своего благодетельного действия, что она "заблудилась на земле", и мы живем лишь одним настоящим без прошлого и будущего, что "исторический опыт для нас не существует" и т.д. Всячески превознося католический Запад, Чаадаев ставит его в пример православной России. Но, с другой стороны, он пишет, что именно в силу своего отличия от Запада Россия имеет особую, "вселенскую миссию", заключающуюся в осуществлении "интересов человечества".

     По  мнению  Чаадаева  Россия  обделена  вниманием  провидения,  которым  наделены другие народы. Россия выведена из–под действия  закона  о  единстве народа, единства нет ни между русскими людьми, ни между русскими  и  другими народами.

      Основная  богословская идея Чаадаева есть идея Царства Божия, понятого не в отрыве от земной жизни, а в историческом воплощении, как Церковь. Поэтому Чаадаев постоянно и настойчиво говорит об "историчности" христианства: "христианство является не только нравственной  системой,  но  вечной  божественной  силой, действующей  универсально  в   духовном   мире"...  Тут же он пишет, что историческая   сторона христианства заключает  в  себе  всю   философию христианства. Таков подлинный смысл догмата о вере в единую  Церковь. В христианском мире все должно способствовать - и действительно способствует - установлению совершенного строя на земле -  царства  Божия.  Действие христианства в истории во многом остается таинственным, по  мысли  Чаадаева, ибо действующая сила христианства   заключена в "таинственном его единстве" (т.е. в Церкви).  "Призвание Церкви в веках было  дать  миру  христианскую цивилизацию",  –  и эта мысль легла в основу  его философии   истории. Исторический процесс не состоит в том, в чем обычно видят  его  смысл,  -  и здесь Чаадаев не устает  критиковать  современную  ему  историческую  науку: "разум века требует совершенно новой философии  истории".  Эта "новая философия  истории",  конечно,  есть  провиденциализм,  но   понятый   более мистически и конкретно, чем это обычно понимается.  Иные  места  у  Чаадаева напоминают учение Гегеля о  "хитрости  исторического разума",  -  там,  где Чаадаев учит о таинственном действии Промысла в истории. Например, такое место из первого "Философического  письма":  "Христианство  претворяет  все интересы людей в свои собственные". Этими словами хочет сказать Чаадаев, что даже там, где люди ищут "своего", где заняты личными, маленькими задачами, и там священный пламень Церкви переплавляет их активность  на  пользу  Царству Божию. Будучи глубоко убежден, что "на Западе  все  создано  христианством", Чаадаев разъясняет:  "Конечно, не  все в европейских странах проникнуто разумом, добродетелью, религией, далеко  нет,  - но  все  в  них  таинственно повинуется той силе, которая властно царит там уже столько веков". Чаадаев   решительно защищает свободу человека, ответственность его за историю  (хотя  исторический  процесс  таинственно  и движется Промыслом), и потому решительно возражает  против  "суеверной  идеи повседневного вмешательства Бога". Чем сильнее чувствует Чаадаев религиозный смысл  истории,  тем  настойчивее  утверждает  ответственность   и   свободу человека. Но здесь его философские построения определяются очень глубоко его антропологией. 

     Чаадаев смотрит на историю как на разворачивающуюся  мистерию Искупления: «В христианском мире все необходимо должно способствовать — и действительно способствует — установлению совершенного строя на земле; иначе не оправдалось бы слово Господа, что он пребудет в Церкви своей до скончания века. Тогда новый строй,— Царство Божие,— который должен явиться плодом искупления, ничем не отличался бы от старого строя — от царства зла,— который искуплением должен быть уничтожен, и нам опять-таки оставалась бы лишь та призрачная мечта о совершенстве, которую лелеют философы и которую опровергает каждая страница истории».  
          В академическом переводе это звучит чуть иначе: «В мире христианском все должно непременно способствовать установлению совершенного строя на земле, да и ведёт к этому на самом деле. В противном случае дела опровергли бы слова Спасителя. Он бы не был среди своей церкви до скончания веков. Новый строй – Царство Божье, который должен наступить благодаря искуплению, — не отличался бы от старого строя, — от царства зла, — который должен быть искуплением искоренен». 
 
          Интересно, что оба современных перевода этого отрывка неточны. В одном случае: «Тогда новый строй,— Царство Божие,— который должен явиться плодом искупления» — вводится будущее время и несуществующее в оригинале слово «плод». Мысль Чаадаева тогда можно понять так, что новый строй должен явиться в самом конце времен как плод, т.е. результат и цель искупления. Это было бы ещё вполне по-христиански.  

     Другой  академический перевод звучит более  точно, хотя также подтягивает мысль  Чаадаева к христианству: «Новый строй  – Царство Божье, который должен наступить благодаря искуплению…» — то есть, наступление Царства Божьего отнесено в будущее («должен наступить»).

     Чаадаев же употребляет здесь прошедшее  время: “L’ordre nouveau, le regne de Dieu, que la redemption devait effectuer…” – Новый строй, Царство  Божие, который должно было осуществить искупление». То есть, Чаадаева следовало бы понять так: событие искупления, уже раз состоявшееся, должно было истребить на земле царство зла и осуществить новый строй – Царство Божие. И если этого ещё не произошло до сих пор, то значит, идёт процесс: «пружина искупления» медленно разжимается в истории и к концу времен разожмется до конца.

     Творец  понимается здесь вполне в духе Просвещения: он однажды запустил «механизм искупления», и теперь этот механизм работает. И если мы верим в искупление, то должны верить и в новый мировой порядок. Если же новый мировой порядок не осуществляется, значит, никакого искупления вовсе не было.  
          «На Западе всё создано христианством <…> «Несмотря на всю неполноту, несовершенство и порочность, присущие европейскому миру..., нельзя отрицать, что Царство Божие до известной степени осуществлено в нем». Здесь ключ и к критике России у Чаадаева. Он предпочитает Европу России просто потому, что она, как ему кажется, «более христианская», то есть более цивилизованная (поскольку цивилизация, по Чаадаеву, — признак осуществления («до известной степени») Царства Божия на земле.  
          «Христианский философ» не смог включить Россию в некий единый план истории, согласно которому, как ему казалось, разворачивались события на Западе. Это приводило его к противоречию: с одной стороны, он был убеждён в провиденциальном характере мировой истории, в строгой неслучайности и связи событий – «пружина искупления» должна была разжиматься неотвратимо; с другой стороны, он видел, что в России этот закон почему-то не работает, Россия провидением как бы проигнорирована: «Провидение исключило нас из своего благодетельного действия на человеческий разум..., всецело предоставив нас самим себе»; «Провидение как бы совсем не было озабочено нашей судьбой».  
            Но разве возможно быть вне или обойти Провидение, коль скоро наличие его в мире признаётся мыслителем? И может ли общий закон Творца проигнорировать целую огромную христианскую империю?  
            Здесь у Чаадаева возникал некий «когнитивный диссонанс», который и вылился в раздражительный русофобский тон Первого письма. «Христианский философ» не находит никакого внятного объяснения, кроме того, что Россия, по его словам, «заблудилась на земле». Т. е. русский народ упорно не может осознать своего призвания и уже несколько раз упускал свой шанс вмешаться в общечеловеческую историю. 
            Чаадаев задаётся вопросом: «Почему христианство не имело у нас тех последствий, что на Западе?» – и сам отвечает: «Мы замкнулись в нашем религиозном обособлении... нам не было дела до великой мировой работы..., где развивалась и формулировалась социальная идея христианства… Мне кажется, что одно это могло бы заставить усомниться в Православии, которым мы кичимся».  
             Однако уже в 1835-м году (т. е. ещё до опубликования первого письма) Чаадаев пишет А.И. Тургеневу: "Вы знаете, что я держусь взгляда, что Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача — дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе. Поставленная вне стремительного движения, которое там (в Европе) уносит умы..., она получила в удел задачу дать в свое время разгадку человеческой загадки". В другом письме Тургеневу (в том же 1835-м году) он пишет: "Провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами, Оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества… Мы призваны... обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого… Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы... таков будет логический результат нашего долгого одиночества... наша вселенская миссия уже началась". И далее, в неоконченной "Апологии сумасшедшего" (1837) Чаадаев пишет: «Мы призваны решить большую часть проблем социального порядка... ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество». К этому моменту ему уже очевидна односторонность его нападок на Россию: «Я счастлив, что имею случай сделать признание: да, было преувеличение в обвинительном акте, предъявленном великому народу.., было преувеличением не воздать должного Церкви, столь смиренной, иногда столь героической».  

 

Концепция аномальности

 

     У Чаадаева сложилась некая концепция аномальности. Концепция  эта  сводится  к  следующему: Россия является страной аномальной, её история и  деятельность  складывается вопреки,  в  противоречии  с  законами  развития  и  существования  народов. Чаадаева не занимают положительные  стороны  жизни  русского  народа  –  его внимание  устремлено  на  поиск,  выявление   её   пороков,   несовершенств, заблуждений. Почему Россия так сильно  отличается  от  современных  западных стран, где как он полагает, уже заложены основы царства божьего на земле.

      Аномальность России Чаадаев  осознает с помощью антитез   её  истории  и современности   некоторым   всеобщим   законам   истории   человечества    и человеческого общежития. Многое  в  России  зависит  от  её  географического положения, но не  оно  является  главной  причиной  изолированности  русской цивилизации  от  общечеловеческого  развития.  Россия  не   принадлежит   не Востоку, ни Западу, она пребывает не  только  вне  пространства,  но  и  вне времени, и как бы выпала из исторического прогресса. В России сложились такие условия, которые  невозможны  для  нормальной жизни человека. Безрадостное, лишенное человеческого смысла  существование,  в котором нет  места  личности,  Чаадаев  выводит  из  не  менее  легального  прошлого русского народа, давно превращенного в нравственно оцепеневший организм.

      Все общества пережили бурные эпохи перехода от юности  к зрелости,  и

только  в России ничего не меняется: «Мы  растем, но  не  созреваем,  движемся вперед, но по кривой линии; то есть такой, которой не ведет  к  цели».  И  в прошлом Чаадаев не отрицает такого движения, однако оно происходило почти вслепую и по преимуществу в одном измерении – в нарастании рабства.  Сначала Россия  находилась  в   состоянии   дикого   варварства,   потом   глубокого невежества,  затем  свирепого  и  унизительного   чужеземного   владычества, деспотический дух которого унаследовала и позднейшая власть.

      Освободившись от татарского  ига, русские  попали  в   новое  рабство  –

крепостничество.  Русская  история  «была  заполнена   тусклым   и   мрачным существованием, лишенным силы и энергии, которое  ничего  не  оживило  кроме злодеяний ничего не слисшего, кроме рабства».

      Такова  чаадаевская  концепция   аномальности   России,   которую   он

резюмирует  следующим образом: «Про нас  можно  сказать,  что  мы  составляем исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из, иных, которые как  бы  не входят составной частью в род  человеческий»,  и  добавляет:  «А  существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру: то есть, урок того, как  и почему народ выпадает  из  рода  человеческого  и  как  вновь  войти  в  его состав».

 

    Будущее России по «Философическим письмам», «Апологии сумасшедшего»

 
 

      В  исторической  науке,  глубоко укоренилось мнение  о   чаадаевской

концепции России как пессимистической. Герцен считал,  что  по Чаадаеву,  у России нет будущего, Плеханов даже называл одну из своих статей  о  Чаадаеве «Пессимизм П.Я.Чаадаева».   Но Чаадаев смотрит на будущее России  с оптимизмом.  Квалифицировать взгляд Чаадаева на русскую историю как пессимистический – неверно.

      При всем своем критицизме, он  определенно заявляет: «У России  не  одни только пороки, а среди народов Европы  одни  только  добродетели,  избави бог». Его мнение однозначно: «Настанет пора  рассуждений,  мы  вновь обретем себя среди человечества, хотя трудно сказать когда».

      Он в весьма парадоксальной  форме указывает на  то,  что   же  предстоит

России  сделать в будущем, хотя «провидение  и не представило нам  этой  роли, и мы должны бы были сочетать в себе два великих начала  духовной  природы – воображение и разум, и объединить в нашей цивилизации историю всего  земного шара».

      «Проклятая действительность» подавляет  все усилия, порывы, ума, а  без

новых продуктивных идей  ее  не  изменить.  Чтобы  совершить  какое  –  либо движение вперед, «Сначала придется себе все создавать вплоть до  воздуха для дыхания, вплоть до почвы над ногами, а главное уничтожить в русском раба». Самодержавие и крепостничество – вот главные пороки русской жизни, её темные, позорные пятна. По мнению Чаадаева русские одарены  природным  умом. Нельзя отрицать общечеловеческую роль русского народа. Она велика, но  чисто отрицательна и состоит в том, чтобы своим прошедшим  и  настоящим  преподать народам важный урок.

      Чаадаев ждет от народа  прогрессивных   истинных  идей.  В  первом   же

философическом  письме он называет их. Это идеи дома, справедливости,  права, порядка.