Начало политического терроризма в России: «Дело Веры Засулич»

Вскоре после назначения А. Ф. Кони получил распоряжение министра юстиции К. И. Палена назначить дело к рассмотрению на 31 марта. Граф Пален и Александр II требовали от Кони гарантий, что Засулич будет признана присяжными виновной, Анатолий Фёдорович таких гарантий не дал. Тогда министр юстиции предложил Кони сделать в ходе процесса какое-либо нарушение законодательства, чтобы была возможность отменить решение в кассационном порядке. Анатолий Фёдорович ответил:

«Я председательствую всего третий раз в жизни, ошибки возможны и, вероятно, будут, но делать их сознательно я не стану, считая это совершенно несогласным с достоинством судьи!»12

А.Ф.Кони

Изучая биографию А.Ф. Кони, невозможно не удивляться всесторонности его образования, широте взглядов, глубине его мировоззрения. Его книги служат не только путеводителем по уголовному процессу прошлого века, по нравственным его началам, но и вообще по всей культуре конца XIX века. Они актуальны и с точки

зрения практики, ведь многие положения уголовного процесса, вводимые сейчас в жизнь, во времена Анатолия Федоровича действовали, применялись и изучались. Этот опыт бесценен для нас. Практически вся жизнь юриста была связана с Петербургом. Здесь он работал, жил, здесь и умер в доме на Надеждинской улице, 3 ныне улице Маяковского. В 1984 году установлена мемориальная доска «В этом доме жил и скончался 17-го сентября 1927 г. Анатолий Федорович Кони». Похоронен А. Ф. Кони был на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры, в 1930-е годы его прах перенесли на Литераторские мостки Волковского кладбища.

Анатолий Федорович Кони родился 28 января 1844 года в Санкт-Петербурге на Набережной реки Фонтанки, 53 в семье Федора Алексеевича Кони, известного водевилиста и редактора журнала «Пантеон». Его жена, Ирина Семеновна, урожденная кн. Юрьева, известная на сцене как Сандунова, была писательницей и актрисой. Сын семьи писателей не собирался идти по стопам своих родителей и поступил на математический факультет Санкт-Петербургского Императорского Университета. Но ввиду студенческих беспорядков он был вынужден переехать в Москву и поступить на юридический факультет Московского Университета, который успешно закончил со степенью кандидата прав в 1865 году. Уже в своей первой серьезной научной работе «О праве необходимой обороны» он поднял злободневный и малоизученный вопрос о пределах необходимой самообороны против лиц, облечённых властью. Работа была замечена в научных кругах, и ему было предложено занять место на кафедре уголовного права и процесса Московского Университета. Но А.Ф. Кони твердо избрал себе иной путь - путь непосредственного служения людям и идеалам справедливости и нравственности. Он всецело посвятил себя судебной деятельности. За свою жизнь Кони прошел все ступени прокурорской и судебной иерархии.

Начало работы А.Ф. Кони пришлось на время введения в жизнь новых Судебных Уставов 1864 года, несомненно являвших собой одно из величайших достижений русской юридической мысли, остающихся и поныне образцом обеспечения состязательности судебного процесса и обеспечения деятельности присяжных заседателей. Задачи, стоявшие перед судебной системой того времени как нельзя более соответствуют требованиям нашего времени в связи с восстановлением реальной состязательности суда.

А.Ф. Кони всегда был проповедником нравственности в судебном процессе, Анатолий Федорович сам последовательно показывал личный пример бесстрастности, неподкупности и принципиальности.

Об А.Ф. Кони можно сказать, что это был человек поистине «сделавший себя сам», не пользовавшийся какими-либо связями или протекциями во власти, человек с независимыми суждениями, с твердыми моральными устоями. Все, чего добился Анатолий Федорович, было достигнуто его личным трудом, незаурядным талантом оратора, умом и высокой нравственностью. Он по праву может быть назван основателем новой науки - судебной этики, которой посвящен труд "Нравственные начала в уголовном процессе" (1902 год). Сам А.Ф. Кони всегда достойно нес высокое звание юриста и человека. Он всегда отличался справедливостью. Ведь за каждым приговором стоит не просто наказание человека, но, в условиях российской действительности, - целая жизнь.

Ход процесса

 Итак, ровно в 11 часов утра 31 марта 1878 г. В Петербургском окружном суде по адресу Литейный, 4 открылось заседание под председательством А.Ф. Кони при участии судей В.А. Сербиновича и О.Г. Дена. Обвинителем был К. И. Кессель. Защитником Веры Засулич был назначен П. А. Александров. Небольшая зала заседаний уголовного отделения была набита до отказа. Генеральские эполеты, элегантные наряды дам из высшего света, сшитые специально к этому дню. Среди представителей прессы — знаменитый журналист Градовский и писатель Федор Достоевский.

Под охраною жандармов с саблями наголо из боковой двери выводят девушку в черном люстриновом платье. Это и есть знаменитая Вера Засулич: бледная, тщедушная, с некрасивым калмыцким лицом, запавшими щеками и заострившимся от худобы носом. Кони произнес напутствующую речь:

"...Вы должны  припомнить, - обращался Кони к  заседателям, - что, быть может, по  настоящему делу, которое произвело  большое впечатление в обществе, вам приходилось слышать разные  разговоры и мнения, которые объясняли  дело то в ту, то в другую  сторону, - я бы советовал вам  забыть их; вы должны помнить  только то, что увидите и услышите  на суде, и помнить, что то, что  вы слышали вне стен суда, были  мнения, а то, что вы скажете, будет  приговор; то, что вы слышали вне  стен суда, не налагает на вас  нравственной ответственности, а  ваш приговор налагает на вас  огромную ответственность перед  обществом и перед подсудимой, судьба которой в ваших руках... вы обязуетесь судить по убеждению  совести, не по впечатлению, а  по долгому, обдуманному соображению  всех обстоятельств дела; вы не  должны поддаваться мимолетным  впечатлениям, вы должны смотреть  во всех обстоятельствах дела  на их сущность"13

Далее оглашался обвинительный акт. Деяние В. Засулич было квалифицировано в нем по ст. 1454 Уложения о наказаниях, которая предусматривала лишение всех прав состояния и ссылку в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет.

Однако на фоне бесцветной, по общему признанию, речи обвинителя Кесселя на этом процессе речь защитника была блестящей. Это поистине был звездный час присяжного поверенного Александрова. Ни до этого, ни после он никогда больше не достигал подобных высот. Длинный, тощий, с истерическими нотками в голосе, он изливал яд на систему, приведшую скромную девушку на скамью подсудимых. Он говорил о суде не над Верой Засулич, а над Треповым и ему подобными! Публика рыдала. Обращаясь к присяжным заседателям, Александров сказал:

"В первый  раз является здесь женщина, для  которой в преступлении не  было личных интересов, личной  мести, — женщина, которая со своим  преступлением связала борьбу  за идею во имя того, кто  был ей только собратом по  несчастью всей ее жизни. Если  этот мотив проступка окажется  менее тяжелым на весах божественной  правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественной  безопасности нужно признать  кару законною, тогда да свершится  ваше карающее правосудие! Не  задумывайтесь! Немного страданий  может прибавить ваш приговор  для этой надломленной, разбитой  жизни. Без упрека, без горькой  жалобы, без обиды примет она  от вас решение ваше и утешится  тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратят возможность  повторения случая, вызвавшего ее  поступок. Как бы мрачно ни  смотреть на этот поступок, в  самых мотивах его нельзя не  видеть честного и благородного  порыва". "Да, — сказал Александров, завершая свою речь, — она может  выйти отсюда осужденной, но она  не выйдет опозоренною, и остается  только пожелать, чтобы не повторились  причины, производящие подобные  преступления"14

 Александров ничего не опровергал, ничего не оспаривал, он просто объяснял, как и почему у подсудимой могла возникнуть мысль о мести. В зале раздалась буря аплодисментов, громкие крики: "Браво!" Плачет подсудимая Вера Засулич, слышится плач и в зале.

Председатель А. Ф. Кони прерывает защитника и обращается к публике: "Поведение публики должно выражаться в уважении к суду. Суд не театр, одобрение или неодобрение здесь воспрещается. Если это повторится вновь, я вынужден буду очистить залу".15 Но в душе председатель суда восхищался блестящей речью Александрова. Ведь сам он, будучи прекрасным оратором, хорошо представлял себе, на что способен Александров, и ранее, не скрывая этого, дважды напоминал министру юстиции о незаурядных способностях защитника.

Перед тем как присяжные получили вопросительный лист и удалились для принятия решения, их напутствовал А. Ф. Кони. Несмотря на то, что царь и министр юстиции требовали от него любыми путями добиться обвинительного приговора, он, по сути, подсказал присяжным оправдательный приговор.

Во время перерыва Достоевский, прогуливаясь с Градовским, печально произнес:

— Теперь ее, чего доброго, в героини возведут… 16

Заседание возобновилось лишь около шести часов вечера. Присяжные вошли в залу, теснясь, с бледными лицами, не глядя на подсудимую. Мертвая тишина в зале. Старшина присяжных произнес:

— Не виновна!

Крики восторга, рыдания, аплодисменты, топот ног — все слилось в один вопль. Наконец зал стих, и Кони объявил Засулич, что она оправдана и что приказ о ее освобождении будет подписан немедленно.

За рубежом с большим интересом отнеслись к известию об оправдании Засулич. Подробно осветили процесс газеты Франции, Германии, Англии и США. Пресса отмечала особую роль адвоката П.А. Александрова и председательствующего А.Ф. Кони. Однако российское правительство подобных восторгов не разделяло.

После того как Веру Засулич объявили невиновной, ее подняли на руки и вынесли на улицу, где ждала ошалевшая от радости толпа.

Приговор явился столь неожиданным, что власти на миг оказались в шоке. Опомнившись, бросились исправлять ситуацию, но опоздали: героиня тотчас затерялась в каменных джунглях большого города, а через несколько дней оказалась за границей. Перерешить что-либо в судебном вердикте, было уже не суждено - оправдание стало историческим фактом. Джинн вырвался из бутылки, имя ему - терроризм.

  Оправдание террористов в царской России явление уникальное. Ни до, ни после революционеры, изобличенные в террористических актах, не оправдывались.

Казнить, нельзя помиловать?

Публикации того времени отмечают, что полное оправдание подсудимой стало все-таки случайностью - благоприятно сошлись многие факторы. Вот если бы министр юстиции Пален не был столь "легкомыслен" и определил слушание дела не как уголовного, а как политического, оправдания бы не последовало. Или если бы обвинитель Кессель не был столь бесцветной фигурой и не зачитал бы свою речь по бумажке, а произнес ее с подобающей страстностью... Или если бы сановная публика в суде не относилась с таким презрением к Трепову. Да и преступление она совершила в состоянии аффекта. Но всё не так просто…

Трудно говорить об аффекте, так как от инцидента с Боголюбовым до покушения на Трепова прошло полгода. Выходит, не было никакого безотчетного порыва, а была спланированная организованная акция. Кстати, в тот же день близкая подруга Веры Маша Коленкина должна была совершить покушение на прокурора Владислава Желеховского, только что-то там у нее не срослось. А вот Вера Трепову в живот всё- таки выстрелила. И, похоже, она прекрасно сознавала, что делает и чем при этом рискует:  два года предварительного заключения в Литовском замке и Петропавловской крепости, две административные ссылки, попытка поднять крестьянское восстание — хорошая школа. Свой выбор она сделала и в Петербург вернулась профессиональной 29-летней революционеркой.

Впрочем, это факт лишь ее биографии. Но такое уж время тогда было особое — реформы Александра II запустили скрытый механизм, в России зарождалось гражданское общество, и именно Вере Засулич суждено было сыграть в этом процессе роль катализатора.

Да и обвинитель Кессель не трибун, не оратор. Но ведь все существенное сказано было. Что преступность стрелявшей признана ею самой; что недопустимо использовать безнравственные средства для достижения нравственных целей; что любой провинившийся человек (Трепов то есть) имеет право на суд закона, а не на самосуд Засулич. Его не услышали, не захотели услышать.

О речи защитника Александрова, кроме как "блестящая", "неподражаемая", "историческая" и так далее в том же духе, современники не говорили. Он и впрямь сориентировался великолепно. Обличения самодура Трепова -  беспроигрышная карта, общество жаждало либеральных перемен. Последовали гневные тирады о поруганном человеческом достоинстве Боголюбова, о мучительном стоне удушенного и униженного человека. Далее следовал переход к изломанной судьбе самой Засулич, к тому, что она, как "натура экзальтированная, нервная, болезненная", не могла остаться равнодушной к страданиям другого человека.  И заключительный реверанс в сторону Европы, "которая до сих пор любит называть нас варварским государством". А что же окружение - публика, присяжные, судья? Словно загипнотизированные, никто "не заметил" подмену тезиса (обличение Трепова вместо оправдания преступницы), неистово аплодируя эффектным пассажам защитника.

 Хотя я считаю, что  Трепов больше заслуживает сострадания, чем Засулич. Распорядившись выпороть Боголюбова вместо того, чтобы, как предписывал тюремный устав17,  определить его на три дня в холодный карцер, на хлеб и воду, градоначальник, велел отложить выполнение своего приказа и отправился к министру юстиции графу Палену. Желал уточнить, насколько законна подобная мера.

И все же главное действующее лицо - председательствующий на процессе Кони, фигура знаковая в деле благословения будущего терроризма.

Выходя на процесс он осознавал, что оказался между двух огней. Министр Пален без обиняков заявил ему, что Засулич должна быть осуждена. Кони понял и, разумеется, "не опустился" до обсуждения дела и до беседы вообще. Но сам факт аудиенции - это уже установка. С другой стороны, Кони чутко улавливал настроение общества, доведенного до крайности "безобразиями" властей, особенно проявившимися в только что бесславно окончившейся Балканской войне.

Заключительную речь Кони представил как объективную и беспристрастную. Но практически каждый тезис обвинителя он развенчивает либо подвергает сомнению, причем использует не столько аргументы защитника (порой их просто нет), сколько свои собственные "тексты". Он напирает на особенное внимание к "внутренней стороне деяния Засулич", к ее личной несчастливой судьбе, он как бы мимоходом роняет фразы такого рода: "факт выстрела несомненен, но ..." или "ее желание отомстить еще не указывает на ее желание убить" 18 и т. п. Что это - объективность? Почему он так?