Роль понятия цивилизации в познании общества

“Осевая эпоха” – это время рождения и мировых религий, пришедших на смену язычеству, и философии, заменившей мифологическое сознание. Прорыв мифологического миросозерцания сопровождался появлением духовной рефлексии. Пробуждение духа являлось, по Ясперсу, началом общей истории человечества, которое до того распадалось на локальные, не связанные между собой культуры.

Таким образом, “осевое время” у Ясперса  служит ферментом, который стал связывать человечество во всемирно-историческом пространстве-времени. Вместе с тем “осевое время” служит у него и масштабом, позволяющим определить историческое значение отдельных народов для человечества в целом. В связи с этим Ясперс выделял “осевые народы” (китайцы, индийцы, иранцы, нуден, греки), которые, последовательно продолжая свою историю, совершили скачок и как бы вторично родились в ней, заложив тем самым основу единой духовной сущности человека и его подлинной истории.

“Эпоха  техники”, духовно конституируясь в XVII с., приобрела всеохватывающий характер в XVIII и получила чрезвычайно быстрое развитие в XX столетии. Эта эпоха знаменует собой время наступления духовного единства человечества, мировой истории, не как идеи, а как реальности. Ситуация единства мировой истории была создана Европой, которая благодаря географическим открытиям, достижениям науки и техники, к концу XX в. обрела власть над миром, усвоившим европейскую технику, но сохранившим в своих устремлениях уникальные культурные различия.

Другой  разновидностью всемирно-исторической интерпретации понятия “цивилизация” является своеобразная историческая концепция Д. Уилкинса. Он считает, что существует единая “Центральная цивилизация”, зародившаяся при слиянии египетской и месопотамской цивилизации и пережившая все другие 14 цивилизаций. Современный мир – это, следовательно, лишь стадия исторически непрерывной “Центральной цивилизации”.

Интерес в этом плане представляет предложенная  Л. Васильевым цивилизационная концепция всемирно-исторического процесса. В истории человечества оп выделяет три этапа.

1. С древнейших времен до VII – VI вв. до н.э. – время существования локальных обществ “азиатского” типа, традиционных, социоцентристских с авторитарно–деспотической административной системой. Основу такой системы составляли принципы “власти собственности”  и “централизованной редистрибуции”: власть рождала собственность, перераспределение которой было прерогативой государства. Для этих обществ было характерно медленное циклическое воспроизводство общественных структур со сменяющими друг друга в разных регионах периодами существования мощных централизованных государств и периодами феодального типа децентрализации (при минимальных изменениях в традиционной социоцентристской структуре общества и его хозяйстве).

2. VII – VI вв. до н.э. – XIV – XVII вв. –  время зарождения и становления  общества европейского типа и социальной дихотомии, параллельного сосуществования “европейского” и “азиатского” миров. В результате социальной мутации в Древней Греции появился феномен “античности” как генотип европейской цивилизации, инновационной, персоноцентристской, частнособственнической, гражданской.

3. С XVII в. – время общечеловеческой  интеграции и возникновения всемирной  истории на путях модернизации  и глобальной трансформации. В XVIII – ХIХ вв. в результате западной  экспансии на Востоке происходил  симбиоз традиционных и европейских структур, в XX столетии начался переход от симбиоза к синтезу, большое влияние на процесс которого оказало цивилизационное разнообразие Востока [2].

При столкновении двух типов развития (“традиционного”  и “инновационного”) в условиях, когда сила государства определялась технико-экономическими и военно-политическими преимуществами, явное превосходство оказалось на стороне европейской цивилизации. Однако конец XX в. обнаружил, с одной стороны, негативные последствия технологической экспансии европейской цивилизации, приведшей человечество к глобальному кризису, а с другой, – выявил духовные преимущества неевропейского варианта развития.

    2. Ведущие типы цивилизационных  систем

      Интерес на Западе к Востоку  возник благодаря свидетельствам христианских миссионеров XVI — XVII вв., которые первыми обратили внимание на существенные различия между регионами в политическом устройстве и ценностных ориентациях людей. Эти свидетельства положили начало двум направлениям с оценке Востока: панегирическому и критическому. В рамках первого Восток, и прежде всего Китай — страна всеобщего благоденствия, учености и просвещенности,— ставился в пример европейским монархам как образец мудрости и управлении. В рамках второго внимание акцентировалось на духе застоя и рабства, царившем в восточных деспотиях.      

 При непосредственном столкновении  двух типов цивилизационного  развития, восточного и западного,  в условиях, когда сила государства  определялась технико-экономическими и военно-политическими преимуществами, обнаружилось явное превосходство европейской цивилизации.       

 Это породило в умах европейских  интеллектуалов иллюзию “неполноценности” восточного мира, на волне которых возникли концепции “модернизации” как способа приобщения “косного” Востока к цивилизации. С другой стороны, на Востоке об отношении европейцев практически до конца XIX в. господствовало представление о подавляющем морально-этическом превосходстве восточной цивилизации, о том, что у “западных варваров” заимствовать нечего, кроме машинной технологии.   

 Современный цивилизационный подход, основываясь на идеях “культурного  плюрализма”, на признании неустранимости  культурных различий и необходимости  отказа от всякой иерархии  культур и, следовательно, отрицания европоцентризма, вносит целый уточнений в концепцию о принципиальном различии путей исторического развития Востока и Запада.   

 Все более утверждается мысль  о том, что “отставание” Востока  носит исторический характер: до  определенного времени Восток  развивался достаточно устойчиво,  в том “своем ритме”, который был вполне сопоставим с ритмом развития Запада. Более того, ряд исследователей считает, что исторически Восток вообще не является альтернативой Западу, а выступает исходным пунктом всемирно-исторического процесса.

В частности, Л. Васильев рассматривает “азиатское общество” как первую цивилизационную форму постпервобытной эволюции общины, сохранившую господствующую в ней авторитарно-административную систему и лежащий в ее основе принцип редистрибуции.  

 Для возникших на Востоке деспотических государств характерным было отсутствие частной собственности и экономических классов. В этих обществах господство аппарата администрации и принципа централизованной редистрибуции (дань, налоги, повинности) сочеталось с автономией общин и иных социальных корпораций при решении всех внутренних проблем. Произвол власти при соприкосновении индивида с государством порождал синдром “сервильного комплекса”, рабской зависимости и угодливости.

Общество  с таким социальным генотипом  обладало прочностью, которая проявлялась, помимо прочего, в неискоренимой потенции регенерации: на базе рухнувшего по той или иной причине государства с легкостью, почти автоматически, возникало новое с теми же параметрами, даже если это новое государство создавалось иным этносом [3].

По мере эволюции этого общества появились  товарные отношения и частная  собственность. Однако с момента  своего возникновения они сразу же ставились под контроль власти, и потому оказывались полностью от неё зависимыми. Многие восточные государства древности и средневековья имели процветающее хозяйство, большие города, развитую торговлю. Но все эти зримые атрибуты частнособственнической рыночной экономики были лишены того главного, что могло бы обеспечить их саморазвитие: все агенты рынка были заложниками власти и любое неудовольствие чиновника оборачивалось разорением, если не гибелью и конфискацией имущества в пользу казны.

В “азиатских”  обществах господствовал принцип  “власти — собственности”, т.е. такой порядок, при котором власть рождала собственность. Социальную значимость в государствах Востока имели лишь причастные к власти, тогда как богатство и собственность без власти мало что значили. Утратившие власть становились бесправными.   

 На рубеже VII — VI вв. до н.э. в Южной Европе в рамках общества такого типа произошла социальная мутация. В результате реформ Солона и связанных с ними процессов с полисах Древней Греции возник феномен античности, основу которого составляли гражданское общество и правовое государство; наличие специально выработанных юридических норм, правил, привилегий и гарантий для защиты интересов граждан и собственников.

Основные  элементы античной структуры не только выжили, но и в синтезе с христианством способствовали формированию в средневековых городах-коммунах, торговых республиках Европы, имевших автономию и самоуправление (Венеция, Ганза, Генуя), основ частнособственнического рыночного хозяйства. В эпоху Возрождения, а затем Просвещения античный генотип Европейской цивилизации проявился в полной мере, приняв форму капитализма.

Несмотря  на альтернативность социального генотипа античности по сравнению с эволюционным типом развития на Востоке, примерно до XIV — XVII вв. между Западом и Востоком было много общего. Культурные достижения на Востоке в это время были вполне сопоставимы по своему значению с успехами европейского Возрождения (система Коперника, книгопечатание, великие географические открытия). Восток — это крупнейшие в мире гидротехнические и оборонительные сооружения; многопалубные корабли, в том числе и для океанского мореплавания; разборные металлические и керамические шрифты; компас; фарфор; бумага; шелк.   

 Более того, Европа, выступая наследницей  античной цивилизации, приобщалась к ней через мусульманских посредников, впервые познакомившись со многими древнегреческими трактатами в переводе с арабского. Многие европейские писатели-гуманисты эпохи Возрождения широко пользовались художественными средствами, разработанными в иранской и арабской поэзии, а само понятие “гуманизм” (“человечность”) впервые прозвучало на фарси и было осмыслено в творчестве Саади.   

 Однако между Востоком и Западом  в рамках их традиционного в целом развития были и существенные различия, прежде всего в плане духовного освоения аналогичных достижений. Так, в Европе, несмотря на господство латыни как элитарного языка эпохи Возрождения, книгопечатание развивалось на местных языках, что расширяло возможности “демократизации” литературы и науки. На Востоке сама мысль о том, что, например, корейский или японский язык может быть “ученым” языком конфуцианства, в то время вообще не возникала. Это затрудняло доступ к высокому знанию простых людей. Поэтому книгопечатание па Западе сопровождалось усилением авторитета книги, а на Востоке — Учителя, ученого-книжника”, “последователя” и “правильного толкователя” какого-либо учения.

Различными  были также судьбы науки на 3ападе  и Востоке. Для гуманистов Запада и гуманитариев Востока общими были синкретизм знания и морали, постоянная обращённость к посюсторонним проблемам человеческого бытия. Однако научная мысль Запада всегда была обращена вперед, и это проявилось в ее повышенном внимании к естествознанию, фундаментальным исследованиям, а это требовало соответствующего уровня теоретического мышления.

Научной добродетелью Востока являлось углубление в древние этико-философские трактаты в поисках скрытых в них предвосхищений. “Ученые”                                                         конфуцианцы, демонстрируя свою идейную привязанность к классическим авторитетам, постоянно вращались в кругу лишь “правильных” к ним комментариев, даже не помышляя о том, чтобы изменить не только дух, но и букву канона.

Поэтому на Востоке “наука” до приобщения её к “западному” научно-рациональному типу оставалась в рамках рецептурной, практико-технологической деятельности. Восток не знал такого логического феномена, как доказательство, там существовали лишь предписания, “что делать” и “как делать”, и знания об этом в незыблемом виде передавались из поколения в поколение. В связи с этим на Востоке так и не возник вопрос об осмыслении в рамках методологической рефлексии всего того “научного” богатства, которое было накоплено тысячелетней в ходе рецептурно-утилитарной ученой деятельности.

На Востоке  наука была не столько теоретической, сколько практической, неотделимой от индивидуально-чувственного опыта ученого. Соответственно, в восточной науке было иное понимание истины, господствовал не логический, а интуитивный метод познания, что предполагало ненужность строгого понятийного языка и всякого формального знания. Естественно, что различные конфуцианские, буддистские, даоссийские, синтоистские системы знаний, воспринимались европейцами как “вненаучные”, “донаучные” или “антинаучные”.

Характеризуя  феномен “восточной науки”, некоторые  исследователи обращают внимание на два момента. Во-первых, полагают они, мы упускаем из виду возрастную разницу цивилизаций Востока и Запада: “Может быть то, с чего начинали греки, для китайцев было пройденным этапом?”. Во-вторых, “наука на Востоке носила синкретический характер” не потому, что не успела выделиться в самостоятельный вид деятельности, а потому, что научное знание было не высшей целью духовного опыта, а лишь его средством (Т. Григорьева). Из этих предположении можно заключить следующее: на Востоке уже в то время или знали, что есть подлинная “вселенская” наука, и поэтому вполне сознательно миновали дедуктивно-теоретический этап её развития, или предвосхитили современные методологические искания в русле постмодернизма.