Трактовки дискурса в коммуникации

     Представления о коммуникации как о сущностной характеристике самого общества, его  утверждения о том, что "человеческие отношения, да и сама общественная жизнь  невозможны без коммуникации" [3, с. 43], что "только коммуникация может  осуществлять коммуникацию" [4, с. 114], сегодня приобретают новый смысл  и вызывают особый интерес. Весьма актуальным в этом плане является осмысление с позиций современности теорий коммуникативного действия и коммуникативной  рациональности Юргена Хабермаса, так как именно здесь раскрывается сущность коммуникативности, коммуникативной общности, коммуникативного пространства, коммуникативной среды, коммуникативного действия, коммуникативного процесса, что, безусловно, имеет важное методологическое значение для понимания сущности и природы коммуникации.

     Разработка  социально-коммуникативного подхода к анализу дискурса принадлежит Юргену Хабермасу, который один из первых включил термин «дискурс» в научный оборот. Хабермас связал понятие дискурса с теорией социального действия, в первую очередь коммуникативного. Он особо выделил так называемое дискурсное общение, которое характеризуется им как свободное и рассматривался как идеальная коммуникативная модель.

     По  Хабермасу, дискурс представляет собой диалог, в процессе которого происходит согласование спорных притязаний на значимость с целью достижения согласия: «В дискурсах мы пытаемся заново произвести проблематизированное согласие, которое имело место в коммуникативном действии, путем обоснования». [5, 66]

     Дискурсное общение, по Хабермасу, осуществляется при помощи соблюдения следующих правил: 1) участие в дискурсе открыто для любого, способного к коммуникации субъекта при его полном равноправии со всеми остальными участниками; 2) в процессе коммуникации запрещается осуществлять какое-либо принуждение в целях достижения согласия; 3) участники вправе действовать лишь на основании мотива достижения кооперативного и аргументированного согласия; 4) участники находятся в отношении признания взаимных притязаний; 5) в ходе коммуникации позиции сторон подвергаются взаимной интерпретации, критике, уточняются, принимаются или отвергаются.

     Хабермас считал, что никакой текст (речь) не может считаться коммуникативным действием без учета внеречевого (внетекстуального) контекста. Процесс коммуникации означает, что некоторый текст обладает качеством сообщенности кому-либо, его коммуникационная среда доступна непосредственно или при помощи специально организованных средств.

     Всякий  текст (речь) своим содержанием определяет коммуникативное пространство - внутреннее смысловое пространство текста намеренно  встроенное в множество актуальных контекстов. Смысл текста должен быть подан через коммуникативное пространство.

     Коммуникативное пространство - внутренний коммуникативный  содержательный смысл текста, среда  коммуникации - внешняя реальная среда  процесса коммуникации, в который  вовлечен текст (речь).

     Дискурс есть всего лишь порядок и правила коммуникативного пространства коммуникационного действия: он охватывает какое-либо одно измерение содержания коммуникационного действия, саму претензию на значение в каком-либо измерении среды коммуникации, в то время как сама коммуникационная среда, в которую вписано коммуникационное действие, тоже нуждается в целостном описании ее порядка и правил с точки зрения различных дискурсов.

     Общепризнанной  крупной фигурой в области  интерпретации дискурса и его  глубокого теоретического анализа  является Мишель Фуко. С его именем связано появление и развитие кратологической трактовки дискурса, получившей широкое применение в таком направлении как критический дискурс-анализ.

     В своих работах Фуко акцентировал внимание на властной, принудительной силе дискурса. Дискурсы в его интерпретации выступают мощным властным ресурсом и потому оказываются объектами желаний, опасений, контроля.

     Доступ  к дискурсам регламентируется и контролируется в обществе властными инстанциями. За право их присвоения идет непрерывная борьба.[6, 74]

     Властная  сила дискурсов, по Фуко, состоит в заключенных в них правилах и запретах, направленных на подавление всего, что не соответствует принятым в определенном сообществе нормам. Сила дискурсов как социальных контролеров проистекает из привносимых ими в общественное сознание оценочных схем, разделяющих слова, мысли, поступки на дозволенные и недозволенные, приличные и неприличные, публично артикулируемые и подлежащие умолчанию.

     Распределение и перераспределение власти для  Фуко есть перегруппировка инстанций  знаний. Сцепление власти и знания образует дискурс: «Именно в дискурсе власть и знание оказываются сочлененными».[6, 202] Иначе говоря, дискурс – это диспозитив взаимосвязи знания и власти.

     Развитие  семиотики – дисциплины, изучающей  знаковые системы, – привело к  появлению новых толкований понятия  «дискурс».

     С позиции семиотики дискурс стал рассматриваться как знаковая система, под которой подразумеваются как вербальные системы знаков (речь, текст), так и невербальные (музыка, мода, архитектура, дорожные знаки, товарные знаки). В качестве знаковой системы дискурс предстает в двух основных планах: 1) видимый – план репрезентантов или внешних представлений смыслов и значений; 2) ментальный – план интерпретантов или способов расшифровки смыслов и значений.

     Ролан Барт называл язык культуры империей знаков. Дискурсы трактуются Бартом как социальные знаки, наполненные общественно значимыми смыслами и мифическим содержанием. Социальными знаками являются не только слова, но также и образы, и вещи, которые сообщают нам нечто значимое.

       Знак, по Барту, приобретает характер символа, когда между означаемым и означающим устанавливается особенно тесная зависимость, превращающая их связь в синтетическое единство. «Возьмем букет роз – он будет означать мою любовь. Разве в нем есть только означающее и означаемое, то есть розы и мое чувство? В нем нет даже и того – есть только розы, «проникнутые любовью». Зато в плане анализа налицо все три элемента, ибо розы, наполненные любовью, точно и безупречно распадаются на розы и любовь; одно и другое существовали по отдельности, пока не соединились вместе, образовав нечто третье – знак … Или возьмем черный камешек – я могу по-разному наделять его значением, он всего лишь означающее; но коль скоро я придал ему раз и навсегда некоторое определенное означаемое (к примеру, смертный приговор при тайном голосовании), то он становится знаком».[7, 237-238]

     Чтобы сообщение максимально достигло своих целей, оно должно содержать  информацию, позволяющую адресату применить  имеющиеся у него знания и получить от этого удовольствие. Это значит, что послание не должно быть ни слишком сложным, ни слишком простым. От простого послания, в котором смысл абсолютно прозрачен и понятен всем, образованная публика вряд ли получит удовольствие, поскольку от нее не потребуется никакого интеллектуального напряжения.

     В структуре дискурса Барт выделяет три различных, но взаимосвязанных вида сообщения: 1) первичное или денотативное, 2) вторичное или коннотативное (ассоциативное), 3) третье, декларируемое (референциальное).

     Первичное сообщение образует фразу, содержанием которой выступает ее буквальный смысл.

     Второе  сообщение состоит из ассоциативных  смыслов, содержание которых зависит  от общекультурных контекстов, а также  от личного опыта и знаний адресата.

     Третье  сообщение –это уникальное означаемое и глубинное содержание сообщения, им полностью исчерпывается задача коммуникации; как только это второе означаемое воспринято, цель сообщения достигнута». [8, 411]

     Эти три сообщения являются одновременными и эквивалентными: мы воспринимаем их в одно и то же время, и каждое из них равнозначно.

     Семиотический анализ дискурса вещей оказался в  центре внимания другого известного французского мыслителя – Жана Бодрийяра, который рассматриваетет дискурс как властную силу, которой наделены знаки, в том числе вещи как знаковые системы. Эта властная сила вещей-знаков имеет тенденцию возрастания в обществе массового потребления и рекламы. Становясь фетишами, вещи утрачивают свои утилитарные смыслы, превращаясь в грезы, в фантомы, в имитирующие действительность знаки реальности, которым Бодрийяр дал оригинальное название – «симулякры».[9]

     Ж. Бодрийяр попытался проанализировать дискурс вещей, то есть это как бы вещественная коммуникация или коммуникация с помощью вещей [9].

     Ж. Бодрийяр начинает свой анализ с особенностей расстановки мебели, где отражается социальная структура эпохи. 'Типичный буржуазный интерьер носит патриархальный характер — это столовая плюс спальня. Вся мебель здесь, различная по своим функциям, но жестко включенная в систему, тяготеет к двум центральным предметам — буфету и кровати. Действует тенденция занять, загромоздить все пространство, сделать его замкнутым. Всем вещам свойственна многофункциональность, несменяемость, внушительность присутствия и иерархический этикет" [9, с. 11]. Современный гарнитур он называет деструктурированным: "Ничто не компенсирует в нем выразительную силу прежнего символического строя" [9, с. 13]. Происходит освобождение функции вещи, она сводится к простейшей конструктивной схеме и тем самым секуляризуется. "Эта функция более не затемняется моральной театральностью старинной мебели. Она не осложнена более ритуалом, этикетом — всей этой идеологией, превращавшей обстановку в непрозрачное зеркало овеществленной структуры человека" [9, с. 13-14].

     Логику  воздействия масс-медиа Ж. Бодрийяр называет "логикой Деда Мороза". "Это не логика тезиса и доказательства, но логика легенды и вовлеченности в нее. Мы в нее не верим, и однако она нам дорога" [9, с. 137].

     С позиций концепции существования  в обществе массового потребления  особого языка, выступающего властным дискурсом, управляющим психологией статусного и имиджевого потребления, Бодрийяр производит смысловую ревизию понятия «потребление», акцентируя внимание на его причастность к знаковым системам, а следовательно – к миру дискурсов:

     Потребление - это виртуальная целосность всех вещей и сообщений, составляющих отныне более или менее связный дискурс. Потребление, в той мере в какой это слово вообще имеет смысл, есть деятельность систематического манипулирования знаками».[9, 213]

     Потребление, по Бодрийяру, представляет собой участие в символическом обмене, основным предметом которого выступают знаковые системы или символические формы.[10]

     Главными  катализаторами и интеграторами  символического обмена, считает автор, выступают дискурсы маркетинга, которые мобилизуют дискурсы массовой коммуникации.