Читательское здоровье нации

Применительно к чтению указанная коллизия состояла в следующем. По идее, к каждому  рекомендованному для чтения тексту (а было множество не рекомендованных, в том числе формально запрещенных, чтение которых преследовалось в «судебном» порядке) прилагался рецепт его правильного понимания. Не подлежало обсуждению то, что «Евгений Онегин» – это энциклопедия русской жизни, а «Девушка и смерть» Горького – посильнее, чем «Фауст» Гете.

Такие рецепты прилагались непосредственно к книгам – в виде соответствующих предисловий и послесловий; сопровождали их дистанционно – в учебниках, словарях и энциклопедиях, либо «творились» ситуативно: это входило в должностные обязанности критиков, учителей, библиотекарей, других работников культуры. Конечно, про себя каждый читатель волен был думать что угодно, но публичное выступление с альтернативными прочтениями не поощрялось, а бывало, грозило и неприятностями.

Естественным  результатом такой своеобразной культуры было знаменитое двоемыслие. Другой, и не менее фундаментальный результат состоял в том, что для большинства людей, которым не удавалось понять и оценить эту систему, а тем самым «вынуться» из нее, чтение (да и любая когнитивная деятельность) превращалось в очень странное занятие по соотнесению текста произведения с его единственно правильным пониманием. Подобное занятие, вообще говоря, противоположно чтению, смысл которого – за пределами тоталитарной культуры – состоит в выработке собственного отношения к прочитанному и соотнесению своего понимания с множеством других.

Вот этот последний тезис и есть, собственно говоря, наше позитивное утверждение  по поводу чтения. Иными словами, чтение – это занятие принципиально  диалогическое, даже полилогическое, а  читательское самоопределение по поводу прочитанного – важнейшая и для молодежи вряд ли чем заменимая школа самоопределения.

Чтение  как практика

Было бы глубокой ошибкой не видеть того положительного начала, которое, по крайней мере в указанные годы, несла в себе молодая советская культура. (Глубокая внутренняя противоречивость была определяющей чертой советской идеологии и культуры: не учитывая этого факта, в них вообще трудно что-либо понять.) Советских людей не без успеха воспитывали в понимании того обстоятельства, что «коммунистом может стать только тот, кто усвоит все лучшее, что выработало человечество». Такое, нередко становившееся сознательным и целенаправленным, приобщение к культуре имело глубокие корни, прослеживающиеся еще от традиции религиозных культов, по крайней мере в их иудео-христианской модификации; от традиции интенсивного чтения: постоянного чтения и перечитывания единственной, но Святой книги – Библии.

Мы в  данном случае не имеем в виду тогдашнего «четвероевангелия» (текстов Маркса–Энгельса  и Ленина–Сталина): речь идет о чтении вообще не как о (вынужденном) труде или отдыхе (от него), а как об очень важной и целесообразной практической деятельности. При том современном понимании практики, которое эмоционально сформулировал Александр Пятигорский: «Как философское понятие практика – это никак не применение теории к жизни или к какому угодно виду социального действия, экономике, политике, культуре. Считать так будет не только методологической ошибкой, но и непростительной пошлостью, потому что практика – не сумма действий». И далее: для нее характерен «прежде всего способ осознания образов действия, которые следуют или, точнее, могли бы следовать из данной теории или вообще из любого полученного знания, не обязательно теоретически сформулированного».

Фундаментальное понятие практики, именно как оппозиции паре труда/отдыха, можно развивать дальше, но мы полагаем, что сказанного достаточно для понимания нашего второго тезиса о чтении: в культурном (а не только цивилизованном) обществе чтение является одной из основополагающих (согласно первому тезису – коммуникативных) практик, конституирующих такое общество. Ибо чтение на порядок расширяет круг нашей коммуникации, вводя в него множество «отобранных культурой» собеседников, представляющих разные эпохи и страны. (Между прочим, вряд ли мы найдем замену этому делу в свете так недостающей нам толерантности.)  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Чтение  и книга 

Имея  в виду реализационные аспекты в  сложившейся ситуации, нужно подчеркнуть еще одно важное обстоятельство: существенную зависимость чтения и его результатов от формы подачи материала. Имеется в виду не только упоминавшиеся выше вспомогательные тексты типа предисловий, критических статей и т.п., но также роль носителя и особенностей экспозиции материала: его оформления, книжного дизайна, верстки. Здесь достаточно сослаться на книгу Р.Шартье «Письменная культура и общество» (М., 2006), которая в значительной мере строится на постулате «о влиянии материальных характеристик письменных текстов на их смысл»: «тот же самый текст, воспринимаемый в сильно отличающихся друг от друга условиях репрезентации, перестает быть тем же самым».

Вероятно, можно не тратить место на ставшие  уже банальностью рассуждения о  роли визуализации и мультимедиа, о  различиях бумажной полосы и компьютерного экрана, об электронных книгах и влиянии всего этого на перспективы чтения. В данном случае важнее подчеркнуть роль редакционно-издательской культуры в деле народного чтения – культуры, стоявшей на относительно высоком уровне в СССР и во многом утерянной в современной России. Это, впрочем, относится уже к той инфраструктуре, которой посвящена «Национальная программа поддержки и развития чтения». Заметим еще, что аналогичные вопросы возникают как при чтении бумажной периодики, так и при чтении с экрана, но там у них, естественно, своя специфика.

Самоуправление  читателя

Обозначив только многообразные рамки культурного чтения: как писал Ролан Барт, признавая свою неудачу в попытках построить понятие чтения, «чтение по самой своей сути есть поле множественных, рассеянных практик, не сводимых друг к другу эффектов». Можно и нужно говорить о чтении, разном по глубине взаимодействия читателя с книгой; о чтении целевом и свободном, текстуальном и контекстуальном и т.д. Все подобные различения группируются и переплетаются нередко причудливым образом, выстраивая многомерное пространство выбора, пространство свободы читателя. Дело за малым – вооружить его навигатором для ориентации в этом пространстве, а очередная проблема в том, что пространство это мало изучено.

Чтобы что-то менять в сложившейся ситуации и чтобы учить чтению, нужны  знания о самом предмете – чтении, но взять их негде: как отмечается в «Национальной программе...», «в России сегодня не выстроена целостная  система организации научной  и методической работы в области чтения и грамотности». Вспомним еще историю: в годы культурной революции в СССР произошел взрыв книговедческих публикаций, появились новые работы о книге и чтении известного библиографа и библиофила Николая Рубакина, была опубликована, как мы теперь стали понимать, классическая «Книга в системе общения» историка и философа книги Михаила Куфаева, был создан Институт книги, документа и письма.

Сейчас  ситуация во многом очень сходная, но во многом и отличная: социальный заказ  вроде бы есть, но науки пока не видно. Тогда проработки в области чтения быстро захлебнулись в половодье единственно верного учения, но что нам мешает сейчас?

Обучение  чтению

Люди, не умеющие читать, не способны к интеллектуальной деятельности, а чтению у нас не учат ни в школе, ни в вузах, так уж сложилось исторически: литература, русский язык и чтение – это все разные предметы. На этот счет можно особенно не распространяться: все, что надо, сказано в многократно цитированной «Национальной программе поддержки и развития чтения». Один, но достаточно радикальный тезис: искусство и наука чтения должны найти свое место в школьной программе наряду с родным языком, литературой и математикой. Без этого вряд ли нам удастся что-либо сильно изменить в этой сфере. Дело за малым: разработать соответствующее содержание.

Итак, говорим о чтении как о своеобразной практике, то есть как о рефлектируемой и управляемой – прежде всего самим читателем – интеллектуальной деятельности. При этом уроки советской истории вполне актуальны и в современной России.

Более или менее успешная попытка нормировать  и унифицировать «понимание»  – не только текстов, но и всего  происходящего – убивает не только понимание и чтение: она приводит к деградации интеллектуальной жизни  страны и народа, а в пределе уничтожает ее «как класс», в принципе. Чтение и понимание по природе своей диалогичны. Только в условиях господства «эстетики противопоставления», а не «эстетики отождествления» (Ю.Лотман) как нормативное чтение может быть практикой свободных граждан. Может быть, но отнюдь не всегда становится, и нерефлектируемое чтение не лучше чтения с нормативно предписанным пониманием: оно лишает читателя свободы, делает с ним что-то, не зависящее от его воли и сознания.

Движению  вперед мешает прежде всего недостаток инициативы и ответственности. Есть Российская коммуникативная ассоциация, есть даже Русская ассоциация чтения, есть Российский книжный союз – один из разработчиков «Национальной программы...». Можно надеяться и на сотрудничество с государственными структурами: интерес-то у нас общий. Есть целый ряд учреждений, прямо связанных с обсуждаемой проблематикой (Книжная палата, вузы, крупные библиотеки). Может быть, общими усилиями попробуем?!