Церковный раскол

В ходе Церковного раскола XVII века можно выделить следующие  ключевые события: 
1652 г. - церковная реформа Никона 
1654, 1656 гг. - церковные соборы, отлучение и ссылка противников реформы 
1658 г. - разрыв между Никоном и Алексеем Михайловичем 
1666 г. - церковный собор с участием вселенских патриархов. Лишение Никона патриаршего сана, проклятие раскольникам. 
1667-1676 гг. - Соловецкое восстание.

И следующие  ключевые фигуры, повлиявшие прямо  или косвенно на развития событий  и развязку: 
Алексей Михайлович,  
Патриарх Никон,  
Протопоп Аввакум,  
боярыня Морозова 
Начнем мы рвссмотрение событий тех далеких времен с личности самого патриарха Никона, основного «виновника» Церковного раскола.  

Личность  Никона.

 
Судьба Никона необычна и ни с  чем не сравнима. Он стремительно вознесся с самого низа социальной лестницы на ее вершину.Никита Минов (так звали в миру будущего патриарха) родился в 1605 г. в селе Вельдеманово неподалеку от Нижнего Новгорода "от простых, но благочестивых родителей, отца именем Мины и матери Мариамы". Отец его был крестьянином, по некоторым сведения - мордвином по национальности.  
Детство Никиты выдалось нелегким, родная мать умерла, а мачеха была злой и жестокой. Мальчик отличался способностями, быстро усвоил грамоту и это открыло ему путь в духовное сословие. Он был рукоположен в священники, женился, обзавелся детьми. Казалось бы, жизнь бедного сельского попа была навсегда предопределена и предначертана. Но внезапно от болезни умирают трое его детей, и эта трагедия вызвала такое душевное потрясение у супругов, что они решили решили расстаться и постричься в монастырь. 
Жена Никиты ушла в Алексеевский женский монастырь, а он сам отправился на Соловецкие острова в Анзерский скит и был пострижен в монахи под именем Никона. Он стал монахом в расцвете сил. В его облике угадывалась крепкая крестьянская закваска. Он был высокого роста, могучего сложения, обладал невероятной выносливостью. Характер имел вспыльчивый, возражений не терпел. Иноческого смирения в нем не было ни капли. Через три года, рассорившись с основателем скита и всей братией, Никон в бурю бежал с острова на рыбацкой лодке. Кстати, много лет спустя именно Соловецкий монастырь стал оплотом сопротивления никонианским нововведениям. Никон отправился в Новгородскую епархию, его приняли в Кожеозерскую пустынь, взяв вместо вклада переписанные им книги. Некоторое время Никон провел в уединенной келье, но уже через несколько лет братия выбрала его своим игуменом. В 1646 г. по делам обители отправился в Москву. Там настоятель захудалого монастыря обратил на себя внимание царя Алексея Михайловича. По своему характеру Алексей Михайлович вообще был подвержен постороннему влиянию, а в свои семнадцать лет, царствуя меньше года, он нуждался в духовном руководстве. Никон произвел на молодого царя столь сильное впечатление, что он сделал его архимандритом Новоспасского монастыря, родовой усыпальницы Романовых. Здесь каждую пятницу служили заутреню в присутствии Алексея Михайловича, а после заутрени архимандрит вел долгие нравоучительные беседы государем. Никон был свидетелем "соляного бунта" в Москве и участвовал в Земском соборе, принявшем Соборное Уложение. Его подпись стояла под этим сводом законов, но впоследствии Никон называл Уложение "проклятою книгою", выражая недовольство ограничениями привилегий монастырей. 
В марте 1649 г. Никон стал митрополитом Новгородским и Великолуцким. Произошло по настоянию царю, и Никон был рукоположен в митрополиты еще при живом митрополите Новгородском Авфонии. Никон проявил себя энергичным владыкой. По царскому повелению он вершил суд по уголовным делам на Софийском дворе. В 1650 г. Новгород охватило народное волнение, власть в городе перешла от воеводы к выборному правительству, заседавшему в земской избе. Никон поименно проклял новых правителей, но новгородцы не хотели его слушать. Он сам писал об этом: "Я вышел и стал их уговаривать, но они меня ухватили со всяким бесчинием, ослопом в грудь ударили и грудь расшибли, по бокам били кулаками и камнями, держа их в руках...". Когда волнения были подавлены, Никон принял деятельное участие в розыске над мятежными новгородцами. 
Никон предложил перенести в Успенский собор Кремля гроб патриарха Гермогена из Чудова монастыря, гроб патриарха Иова из Старицы и мощи Филиппа митрополита из Соловок. За мощами Филиппа Никон отправился лично. С. М. Соловьев подчеркивал, что это была далеко идущая политическая акция: "Торжество это имело не одно религиозное значение: Филипп погиб вследствие столкновения власти светской с церковною; он был низвергнут царем Иоанном за смелые увещания, умерщвлен опричником Малютою Скуратовым. Бог прославил мученика святостью, но светская власть не принесла еще торжественного покаяния в грехе своем, и этим покаянием не отказались от возможности повторить когда-либо подобный поступок относительно власти церковной. Никон, пользуясь религиозностию и мягкостию молодого царя, заставил светскую власть принести это торжественное покаяние."  
Пока Никон был на Соловках, в Москве скончался патриарх Иосиф, славившегося непомерным любостяжанием. Царь писал в письме митрополиту, что ему пришлось прийти переписать серебряную казну покойного - "а если бы сам не ходил, то думаю, что и половины бы не по чему сыскать", впрочем, сам царь признавался: "Немного и я не покусился на иные сосуды, да милостию божиею воздержался и вашими молитвами святыми; ей, ей, владыка святый, ни до чего не дотронулся...". Алексей Михайлович призывал митрополита поскорее возвращаться для выборов патриарха: "а без тебя отнюдь ни за что не примемся». 
Новгородский митрополит был главным претендентом на патриарший престол, но у него имелись серьезные противники. Бояр пугали властные замашки крестьянского сына, который смирял знатнейших князей. Во дворце шептались: «Никогда такого бесчестья не было, выдал нас царь митрополитам». Непростыми были отношения Никона с его прежними друзьями по кружку ревнителей благочестия. Они подали челобитную царю и царице, предлагая в патриархи царского духовника Стефана Вонифатьева. Объясняя их поступок, историк церкви митрополит Макарий (М.П.Булгаков) отмечал: "Эти люди, особенно Вонифатьев и Неронов, привыкшие при слабом патриархе Иосифе заправлять делами в церковном управлении и суде, желали и теперь удержать за собою всю власть над Церковию и не без основания опасались Никона, достаточно ознакомившись с его характером." Тем не менее благоволение царя решило дело. 22 июля 1652 г. церковный собор известил царя, ожидавшего в Золотой палате, что из двенадцати кандидатов был выбран один "муж благоговейный и преподобный" именем Никон.  
Властному Никону было мало избрания на патриарший престол. Он долго отказывался от этой чести и лишь после того как царь Алексей Михайлович пал перед ним ниц в Успенском соборе, смилостивился и выдвинул следующее условие: "Если обещаетесь слушаться и меня как вашего главного архипастыря и отца во всем, что буду возвещать вам о догматах Божиих и о правилах, в таком случае я по вашему желанию и прошению не стану более отрекаться от великого архиерейства". Тогда царь, бояре и весь освященный Собор произнесли пред Евангелием обет исполнять все, что предлагал Никон. Так, в возрасте сорока семи лет Никон стал седьмым патриархом Московским и всея Руси.

Причины раскола.

 
В начале XVII в. - «бунташного века» - после Смуты, в феврале 1613 г., на престоле Русского государства занял Михаил Федорович Романов, положивший начало 300-летнему правлению дома Романовых. В 1645 г. Михаилу Федоровичу наследовал его сын, Алексей Михайлович, получивший в истории прозвище «Тишайшего».  
К середине XVII в. восстановление разрушенного Смутой хозяйства привело к положительным результатам (хотя шло медленными темпами) – постепенно оживляется внутреннее производство, возникают первые мануфактуры, происходит увеличение роста внешнеторгового оборота. Вместе с тем происходит укрепление государственной власти, самодержавия, законодательно оформляется крепостное право, вызвавшее сильное недовольство крестьянства и ставшее в будущем причиной многих волнений. Достаточно назвать самый крупный взрыв народного недовольства – восстание Степана Разина в 1670-1671 гг.  
Внешнюю политику правители Руси при Михаиле Федоровиче и его отце Филарете вели осторожную, что и неудивительно – последствия Смуты давали знать о себе. Так, в 1634 г. Россия прекратила войну за возвращение Смоленска, в Тридцатилетней войне (1618-1648), разразившейся в Европе, участия практически никакого не принимали.  
Ярким и поистине историческим событием в 50-е гг. XVII в., во время правления Алексея Михайловича, сына и преемника Михаила Федоровича, стало присоединение к России Левобережной Украины, боровшейся во главе с Б. Хмельницким против Речи Посполитой. В 1653 г. Земский собор принял решение о принятии Украины под свое покровительство, а 8 января 1654 г. Украинская Рада в Переяславе одобрила это решение и принесла присягу на верность царю.  
В перспективе Алексей Михайлович видел объединение православных народов Восточной Европы и Балкан. Но, как говорилось выше, на Украине крестились тремя перстами, в Московском государстве – двумя. Следовательно, царь стоял перед проблемой идеологического плана – навязать всему православному миру (который давно уже принял нововведения греков) собственные обряды либо подчиниться господствовавшему троеперстному знамению. Царь и Никон пошли вторым путем.  
В результате первопричиной церковной реформы Никона, расколовшей русское общество, являлась политической – властолюбивое желание Никона и Алексея Михайловича об идее мирового православного царства, основанного на теории «Москва – третий Рим», получившая в данную эпоху второе рождение. К тому же восточные иерархи (т.е. представители высшего духовенства), зачастившие в Москву, постоянно культивировали в умах царя, патриарха и их окружения идею о будущем главенстве Руси над всем православным миром. Семена упали на благодатную почву.  
В результате, «церковные» причины реформы (приведение в единообразие отправление религиозного культа) занимали второстепенное положение.  
Причины реформы имели, несомненно, объективный характер. Процесс централизации Русского государства – как один из централизаторских процессов в Истории – неизбежно требовал выработки единой идеологии, способной сплотить вокруг центра широкие массы населения.  
Религиозные предтечи церковной реформы Никона. 
Реформы Никона начались не на пустом месте. Во времена эпохи феодальной раздробленности политическое единство русских земель было утрачено, в то время как церковь осталась последней общерусской организацией, и стремилась смягчить анархию внутри распадающегося государства. Политическая раздробленность привела к распаду единой церковной организации, и в различных землях развитие религиозной мысли и обрядов пошло собственным путем.  
Большие проблемы в Русском государстве вызвала необходимость переписи священных книг. Как известно, книгопечатание на Руси не существовало почти до конца XVI в. (на Западе появилось веком раньше), поэтому священные книги переписывали от руки. Разумеется, при переписывании неизбежно совершались ошибки, искажался первоначальный смысл священных книг, следовательно, возникали разночтения в трактовке обрядов и смысле их исполнения.  
В начале XVI в. о необходимости исправления книг заговорили не только духовные власти, но и светские. В качестве авторитетного переводчика выбрали Максима Грека (в миру – Михаил Триволис), ученого монаха из Афонского монастыря, который прибыл на Русь в 1518 г.  
Ознакомившись с русскими православными книгами, Максим сказал, что их необходимо привести в единообразие, исправив коренным образом по греческим и древнеславянским оригиналам. В противном случае православие на Руси можно даже не считать таковым. Так, об Иисусе Христе говорилось: «два Мене [меня] познайте». Или: о Боге-Отце говорилось, что Он «собезматерен Сыну».  
Максим Грек приступил к громадной работе, выступая в качестве переводчика и ученого-филолога, выделяя разные способы толкования Священного писания – буквальный, иносказательный и духовный (сакральный). Принципы филологической науки, которыми пользовался Максим, являлись самыми передовыми для той эпохи. В лице Максима Грека Россия впервые столкнулась с ученым-энциклопедистом, имевшим глубокие познания в области богословия и светских наук. Поэтому, возможно, его дальнейшая судьба оказалась где-то закономерной.  
Подобным отношением к православным книгам Максим вызвал недоверие к себе (и к грекам вообще), поскольку русские люди считали себя хранителями и столпами православия, а он – вполне обоснованно – заставил их усомниться в собственном мессианстве. К тому же после заключения Флорентийском унии греки в глазах русского общества лишились прежнего авторитета в вопросах веры. Только немногие священнослужители и светские лица признали правоту Максима: «Максимом мы Бога познали, по старым книгам мы только Бога хулили, а не славили». К сожалению, Максим дал втянуть себя в распри при великокняжеском дворе и попал под суд, очутившись в итоге в заточении в монастыре, где и скончался. 
Однако проблема с пересмотром книг осталась по-прежнему нерешенной, и «всплыла» во время правления Ивана IV Грозного. В феврале 1551 г., по инициативе митрополита Макария, был созван собор, приступивший к «церковному устроению», выработке единого пантеона русских святых, введения единообразия в церковную жизнь, получивший название Стоглавого.  
Митрополит Макарий, возглавляя ранее новгородскую церковь (Новгород являлся более древним религиозным центром, чем Москва), вполне определенно придерживался Иерусалимского устава, т.е. крестился тремя перстами (как и в Пскове, Киеве). Однако когда он стал московским митрополитом, Макарий принял крестное знамение двумя перстами.  
На Стоглавом соборе верх одержали сторонники старины, и под страхом проклятия Стоглав запретил «трегубую [т.е. произносимая троекратно] аллилуйю» и троеперстное знамение, признал преступлением против догматов веры бритье бороды, усов. Если бы Макарий столь же яростно принялся вводить троеперстное знамение, как это сделает позднее Никон, раскол наверняка произошел бы раньше.  
Однако собор принял решение о переписке священных книг. Всем писцам рекомендовалось писать книги «с добрых переводов», потом тщательно править их для недопущения искажений и ошибок при копировании священных текстов. Впрочем, из-за дальнейших политических событий – борьба за Казань, Ливонская война (тем более Смута) – дело о переписке книг заглохло.  
Хотя Макарий проявил достаточную долю равнодушия к внешней стороне обрядности, проблема осталась. Греки, жившие в Москве, монахи из Киевской духовной академии придерживались мнения о приведении обрядов, совершаемых в церквях Русского государства, к «единому знаменателю». Московские «хранители старины» ответствовали, что греков и киевлян нельзя слушать, поскольку-де они под магометанским игом живут и учатся «по латинам», а «кто по латыни научился, тот с правого пути совратился».  
Во время правления Алексея Михайловича и патриарха Иосифа, после долгих лет Смуты и начавшегося восстановления Русского государства, проблема с введением троеперстия и переписке книг снова стала «злобой дня». Был организована комиссия «справщиков» из самых известных протопопов и священников, как московских, так и иногородних. За дело они взялись рьяно, но… далеко не все владели греческим языком, многие являлись ярыми противниками «новогреческих» обрядов. Поэтому основное снимание сосредоточили на древнеславянских переводах, страдавшими ошибками, с греческих книг.  
Так, издавая в 1647 г. книгу Иоанна Лествичника, в послесловии говорилось, что в распоряжении книгопечатников находились много списков данной книги, «но вси несогласием друга друзей в немале согласуют: иже в сей напреди, то в друзей назади в преносе речения словес и не по ряду и не точию же се, но в сущих речех и толкововавших много не сходятся».  
«Справщики» были людьми умными и могли цитировать главами священные книги, но не могли судить о первостепенной важности Евангелия, Жития святых, книги Ветхого Завета, поучений отцов церкви и законов греческих императоров. Тем более «справщики» оставили в неприкосновенности исполнение церковных обрядов, поскольку это выходило за пределы их полномочий – подобное могло произойти только решением собора иерархов церкви.  
Особое внимание в церковной реформе занимает, естественно, дилемма – насколько обоснованно креститься тремя (двумя) перстами? Данный вопрос является очень сложным и отчасти противоречивым – никониане и старообрядцы толкуют его по-разному, разумеется, отстаивая собственную точку зрения. Обратимся к некоторым деталям.  
Во-первых, православие Русь приняла, когда византийская церковь следовала Студийскому уставу, ставшему основой русскому (Владимир Красное Солнышко, крестивший Русь, ввел крестное знамение двумя перстами). Однако в XII - XIII вв. в Византии получил широкое распространение другой, более совершенный, Иерусалимский устав, являвшийся шагом вперед в богословии (поскольку в Студийском уставе вопросам богословия отводилось недостаточно места), в котором и провозглашалось троеперстное знамение, «трегубая аллилуйя», отменялись поклоны на коленях, когда молившиеся били челом о землю и др.  
Во-вторых, строго в древневосточной церкви нигде не установлено, как надо креститься – двумя либо тремя перстами. Поэтому крестились и двумя, и тремя, и даже одним перстом (например, во времена константинопольского патриарха Иоанна Златоуста в конце IV в. н.э.)! С XI в. в Византии крестились двумя перстами, после XII в. – тремя; правильным считались оба варианта (в католицизме, например, крестное знамение осуществляется всей рукой).

 
Реформа.

 
Смута поколебала авторитет церкви, а споры о вере и обрядах стали прологом к церковному расколу. С одной стороны, высокое мнение Москвы о собственной чистоте православия, с другой – непонимание греками как представителями древнего православия обрядов Русской церкви и следование ею московским рукописным книгам, которые не могли являться первоисточником православия (на Русь православие пришло из Византии, а не наоборот).  
Никон (ставший шестым русским патриархом в 1652 г.), сообразно твердому, но упрямому характеру человека, не обладающего широким кругозором, решил пойти прямым путем – насильственным. Первоначально он повелел креститься тремя перстами («сими тремя персты подобает всякому православному христианину изображать на лице своем крестное знамение; а кто крестится двумя перстами – тот проклят!»), повторять возглас «Аллилуйя» три раза, служить литургию на пяти просфорах, писать имя Иисус, а не Исус и др.  
Собор 1654 г. (после принятия Украины под власть Алексея Михайловича) оказался «коренным переворотом» в русской православной жизни – он одобрил новшества и внес изменения в богослужение. Константинопольский патриарх и другие восточные православные патриархи (Иерусалимский, Александрийский, Антиохийский) благословили начинания Никона. 
Имея поддержку царя, даровавшего ему титул «великого государя», Никон вел дело торопливо, самовластно и круто, требуя немедленного отказа от старых обрядов и точного исполнения новых. Старорусские обряды предавались осмеянию с неуместной запальчивостью и резкостью; грекофильство Никона не знало предела. Но оно имело в основе не преклонение перед эллинистической культурой и византийским наследием, а провинциализм патриарха, выбившегося из простых людей и претендовавшего на роль главы вселенской греческой церкви.  
Более того, Никон отвергал научные знания, ненавидел «еллинскую мудрость». Так, патриарх пишет царю: «Христос не учил нас диалектике ни красноречию, потому что ритор и философ не может быть христианином. Аще кто от христиан не истощит от своего помышления всяку премудрость внешнюю и всяку память еллинских философов, не может спастися. Премудрость еллинская мати всем лукавым догматам».  
Широкие народные массы не восприняли столь резкого перехода к новым обычаям. Книги, по которым жили их отцы и деды, всегда считались священными, а теперь - проклятыми?! Сознание русского человека не было подготовлено к подобным переменам, и не понимало сущности и коренных причин проводимой церковной реформы, а им, конечно, никто ничего не удосужился объяснить. Да и возможно ли было какое-либо объяснение, когда священники в деревнях не обладали большой грамотностью, являясь плоть от плоти и кровь от крови такими же крестьянами (вспомним слова новгородского митрополита Геннадия, сказанные им еще в XV в.), а целенаправленная пропаганда новых идей отсутствовала?  
Поэтому низы встретили нововведения «в штыки». Старые книги частенько не отдавали, прятали их, либо крестьяне бежали с семьями, скрываясь, в леса от никоновых «новин». Иногда старые книги местные прихожане не отдавали, поэтому кое-где применяли силу, происходили драки, заканчивавшиеся не только увечьями или ушибами, но и убийствами.  
Усугублению ситуации способствовали ученые «справщики», порой прекрасно знавшие греческий язык, но в недостаточной степени владевшие русским. Вместо грамматического исправления старого текста, они давали новые переводы с греческого языка, незначительно отличавшиеся от старых, усиливая и без того сильное раздражение у крестьянской массы.  
Например, вместо «дети» теперь печаталось «отроци»; слово «храм» заменили на слово «церковь», и наоборот; вместо «ходив» - «пешешествовав». Ранее говорили: «Запрещается ти, диаволе, Господь наш Исус Христос, пришедший в мир и вселивыйся в человецех»; в новом варианте: «Запрещает тебе Господь, диаволе, пришедый в мир и вселивыйся в человецех».  
Оппозиция Никону сформировалась и при дворе, среди «лютчих людей» (но весьма незначительная, поскольку более чем подавляющая часть староверов «комплектовалась» из простонародья). Так, в некоторой мере олицетворением старообрядчеству стала боярыня Ф.П. Морозова (во многом благодаря знаменитой картине В.И. Сурикова), одна из самых богатых и знатных женщин в русском дворянстве, и ее сестра княгиня Е.П. Урусова. Про царицу Марию Милославскую говорили, что она спасла протопопа Аввакума (по меткому выражению русского историка С.М. Соловьева, «богатырь-протопоп») – одного из наиболее «идейных оппозиционеров» Никону. Даже когда почти все пришли «с повинной» к Никону, Аввакум остался верен себе и решительно отстаивал старину, за что и поплатился жизнью – в 1682 г. его вместе «со союзники» заживо сожгли в срубе (5 июня 1991 г. в родном селе протопопа, в Григорово, состоялось открытие памятника Аввакуму).  
Константинопольский патриарх Паисий обратился к Никону со специальным посланием, где, одобряя реформу, проводившуюся на Руси, призывал московского патриарха смягчить меры по отношению к людям, не желающим принимать сейчас «новины». Паисий соглашался на существование в некоторых областях и регионах местных особенностей: «Но если случится, что какая-нибудь церковь будет отличаться от другой порядками, неважными и несущественными для веры; или такими, которые не касаются главных членов веры, а только незначительных подробностей, например, времени совершения литургии или: какими перстами должен благословлять священник и т.п. Это не должно производить никакого разделения, если только сохранится неизменно одна и та же вера».  
Однако в Константинополе не понимали одну из характерных черт русского человека: если запрещать (либо разрешать) – обязательно всё и вся; принцип «золотой середины» правители судеб в истории нашей страны находили очень и очень редко…  
Организатор реформы, Никон, недолго пробыл на патриаршем престоле – в декабре 1666 г. его лишили высочайшего духовного сана (вместо него поставили «тихого и незначительного» Иоасафа II , находившегося под контролем царя, т.е. светской власти). Причиной тому являлась крайняя амбициозность Никона: «Видишь ли, государь, - обращались к Алексею Михайловичу недовольные самовластием патриарха, - что он возлюбил стоять высоко и ездить широко. Управляет этот патриарх вместо Евангелия бердышами, вместо креста – топорками». Светская власть одержала победу над духовной.  
Староверы подумали, что возвращается их время, но глубоко ошибались – поскольку реформа полностью отвечала интересам государства, она стала проводиться и дальше, под руководством царя.  
Собор 1666-1667 гг. завершил торжество никониан и грекофилов. Собор отменил решения Стоглавого собора, признав, что Макарий с иными московскими иерархами «мудрствовал невежеством своим безрассудно». Именно собор 1666-1667 гг. положило начало русскому расколу. Отныне все несогласные с введением новых деталей исполнения обрядов подлежали отлучению от церкви. Преданные анафеме ревнители старого московского благочестия получили название раскольников, или староверов и подверглись жестоким репрессиям со стороны властей.

 
Опала Никона.

 
Опала настигла Никона исподволь, почти  незаметно. Сначала обидели дворянина  из патриарших служилых людей, и обидчик  остался безнаказанным, чего раньше и представить было невозможно. Потом  царь перестал появляться в Успенском соборе, где служил патриарх. 9 июля 1658 г. к Никону пришел князь Юрий Ромодановский и сказал: "Царское величество на тебя гневен, ты пишешься великим государем, а у нас один великий государь - царь". Никон возразил, что этот титул был дарован ему самим царем, о чем свидетельствую писанные его рукой грамоты. "Царское величество, - продолжал Ромодановский, - почтил тебя как отца и пастыря, но ты этого не понял; теперь царское величество велел мне сказать тебе, чтоб ты вперед не писался и не назывался великим государем, и почитать тебя вперед не будет". После этого разговора Никон решился на отчаянный шаг. Он обратился к народу со словами, что больше не хочет быть патриархом, снял с себя патриарший клобук, облачился в простое монашеское одеяние и пешком пошел в Новый Иерусалим. В письме к царю Никона отрекался от патриаршего престола и смиренно просил пожаловать келью, в которой он мог провести остаток своих дней. Очевидно, Никон рассчитывал, что царь Алексей Михайлович, испугавшись его демонстративного ухода, примириться с ним. Но, как оказалось, Никон допустил ошибку, переоценив степень своего влияния на царя. Алексей Михайлович отказался лично беседовать со своим недавним учителем и через своих посланцев довольно холодно попросил его остаться патриархом, а когда Никон заупрямился, не стал настаивать. При царском дворе откровенно радовались падению всесильного владыки. Впоследствии Никон жаловался, что близкий к царской семье боярин С.Л. Стрешнев назвал свою собаку Никоном и научил ее сидеть и благословлять передними лапами, и несмотря на патриаршее проклятие, по-прежнему был в чести при царе. 
Никон попал в весьма странное положение. Он пользовался прежними почестями и жил в роскоши, но был лишен власти и занимался хозяйственными постройками и садоводством. Голландец Николас Витзен, будущий амстердамский бургомистр и друг Петра Великого, посетивший Россию в составе посольства Генеральных штатов, описал свое свидание с опальным патриархом в Новом Иерусалиме: "Надо знать, что этот патриарх, вызвав немилость царя, самовольно ушел со службы, забрал свой священный посох и тайком уехал из Москвы. Теперь он живет далеко от Москвы в добровольной ссылке. Обо всем этом слишком долго рассказывать. Но ввиду того, что Никон такое священное и высокое лицо, царь не может или не хочет его наказать и пока оставляет ему все церковные доходы. Поговорив с нами, он пошел наверх, где снял свое одеяние: шапку с крестом из жемчуга, ценный посох и парчовую полосатую ризу; надел подобное же, но более простое. На груди его висела серебряная позолоченная коробочка, на одной ее стороне изображен Христос на кресте; в ней он хранит знак своего сана. Когда он шел из своей церкви, его сопровождало много попов и монахов; на всех были греческие клобуки, как и у него самого, все были в черном. Каждый, мимо кого он проходил, бил головой о землю до тех пор, пока он не прошел. Многие подавали челобития, т.е. прошения; некоторые он велел принять, другие - отклонить... Потом Никон просил нас посадить привезенные семена и рассаду; это и началось. Я тоже принялся за работу при нем, да он и сам участвовал в посадке и высказывал одобрение. Их неумелость и незнание были нам смешны; мы столько наговорили им о пользе этих семян и растений, что редька и петрушка получили лучшие места. Его сад был плохо ухожен, и земля неумело подготовлена, с таким незнанием дела, вряд ли лучше, чем у местных жителей; его садовники знали не больше, поэтому мы казались мудрыми земледельцами, распоряжались и повелевали в присутствии патриарха... У этого человека нехорошие манеры, он опрометчив и тороплив, привык часто делать некрасивые жесты, опираясь на свой крест [крест на посохе]. Он крепкого телосложения, довольно высокого роста, у него красное и прыщавое лицо, ему 64 года. Любит испанское вино. Кстати или нет, часто повторяет слова: "Наши добрые дела". Он редко болеет, но перед грозой или ливнем чувствует себя вялым, а во время бури или дождя ему лучше. С тех пор как он уехал из Москвы, теперь уже 7-8 лет назад, его головы не касались ни гребенка, ни ножницы. Голова у него как у медузы, вся в густых, тяжелых космах, так же и борода." 
Но честолюбивый Никон не походил на римского императора Диоклетиана, добровольно уединившегося в своем поместье и отвечавшего патрициям, уговаривавшим его вернуться к власти: "Если бы вы видели, какую капусту я вырастил, вы бы меня ни о чем не просили". Никон не хотел ограничиться ролью садовода и огородника. Он говорил: "Я оставил святительский престол в Москве своею волею, московским не зовусь и никогда зваться не буду; но патриаршества я не оставлял, и благодать святого духа от меня не отнята. В ночь на Рождество 1664 г. Никон неожиданно появился в Москве в Успенском соборе, взял патриарший посох и объявил: "Сшел я с престола никем не гоним, теперь пришел на престол никем не званный..." Однако ему от имени царя было приказано вернуться в монастырь. Никон был вынужден повиноваться. Еще не рассвело и на темном небе сияла хвостатая комета. "Да разметет господь бог вас оною божественною метлою, иже является на дни многи!" - проклял всех Никон. 
Большой церковный собор. 
Чтобы пресечь попытки бывшего патриарха вернуться к власти, было решено созвать церковный собор, на который пригласили патриархов всех православных церквей. Приехать смогли только Александрийский и Антиохийский патриархи Паисий и Макарий, имевшие, правда, полномочия также от патриархов Иерусалимского и Константинопольского. Они долго добирались с Востока, но наконец прибыли в Москву. Собор с их участием начал свои заседания в декабре 1666 г. и был продолжен в 1667 г. Первым вопросом было дело Никона. Ему велели явиться на собор "смирным обычаем", но бывший патриарх вошел в столовую палату, где проходили заседания собора, со свитой, а впереди него несли крест. За двенадцать лет до этого сам Никон, расправляясь со своими противникам, взывал к авторитету восточных патриархов. Теперь это оружие было обращено против него самого. Патриархи были вызваны для суда над ним, и приговор был заранее предрешен. Царь Алексей Михайлович перечислил провинности бывшего "собинного друга". Никону припомнили все - и своеволие, и деспотическое управление церковью, и страсть к расширению патриарших владений. Не были забыты и нападки Никона на Соборное Уложение. "К этой книге, - обличал его царь, - приложили руки патриарх Иосиф и весь освященный собор, и твоя рука приложена..." - "Я руку приложил поневоле", - отвечал Никон. Подсудимый пытался защищаться, но его оправдания не принимались во внимание. 
Восточные патриархи произнесли приговор: "Отселе не будеши патриарх и священная да не действуеши, но будеши яко простой монах". 12 декабря 1666 г. с Никона сняли клобук и панагию, и велели ему жить в тихо и безмятежно, а о своих согрешениях молить всемилостивого бога. "Знаю я и без вашего поучения, как жить", - огрызнулся Никон и язвительно добавил, обращаясь к Александрийскому и Антиохийскому патриархам. - "А что вы клобук и панагию с меня сняли, то жемчуг с них разделите по себе, достанется вам жемчугу золотников но пяти и по шести, да золотых по десяти. Вы султанские невольники, бродяги, ходите всюду за милостынею, чтоб было чем заплатить дань султану...". Когда его силой посадили в сани, он говорил сам с собой: "Никон! отчего все это тебе приключилось? не говори правды, не теряй дружбы! если бы ты давал богатые обеды и вечерял с ними, то не случилось бы с тобою этого" 
Местом ссылки Никона стал Ферапонтов монастырь на Белом озере. Лишенный патриаршего сана, он жил отнюдь не как простой монах. Вместо кельи у него были обширные палаты, его по-прежнему обслуживало множество слуг. И тем не менее Никону, давно забывшему свое крестьянское происхождение и привыкшему к роскоши, условия жизни казались невыносимыми. Вообще, в ссылке этот энергичный и властолюбивый человек проявил малодушие и мелочность. Перед братией он продолжал гордо величать себя патриархом, в письмах царю униженно называл себя смиренным иноком. Царь Алексей Михайлович проявлял заботу об опальном владыке, а тот постоянно жаловался на мнимые притеснения и лишения. Он говорил царским посланцам: " у меня никогда, кроме щей да квасу худого, ничего не бывает, морят меня с голоду", а при проверке оказывалось, что в садках для ссыльного приготовлены живые стерляди. Но Никон утверждал, что рыбы той есть нельзя - стара, а ему самому якобы приходится носить дрова и воду. Ему прислали белуг, осетров, лососей, но Никону этого было мало и он писал царю: "А я было ожидал к себе вашей государской милости и овощей, винограду в патоке, яблочек, слив, вишенок, только вам господь бог о том не известил, а здесь этой благодати никогда не видаем, и аще обрел буду благодать пред вами, государи, пришлите, господа ради, убогому старцу". От царевича Петра были присланы в подарок соболя, но Никон вместо благодарности отвечал, что из этого меха шубы не выйдет, надобно еще добавить: "Сотворите, господа ради, милость, велите свое жалованье исполнить". И вновь в Ферапонтов монастырь слали щедрые дары: и меха, и яства, и деньги, и вновь Никон жаловался на нехватку самого насущного. 
Дело патриарха Никона продемонстрировало, что баланс сил между светской и духовной властью складывался в пользу светской власти, хотя до полного подчинения церкви государству было еще далеко. Церковь и после падения Никона продолжала сохранять и свою внутреннюю самостоятельность и земельные владения. Но после Никона уже никто из высших церковных иерархов не осмеливался претендовать на первенствующую роль в государстве. 
Церковный собор 1666-1667 гг. осудил и низложил Никона, главного инициатора церковных реформ, но одновременно с этим одобрил сами реформы. Между тем до собора конфликт царя и патриарха вселил определенные надежды в противников нововведений, тем более что после отречения Никона участь его ярых врагов была облегчена. Из десятилетней сибирской ссылки был возвращен протопоп Аввакум. Он вспоминал, что в Москве его встретили с распростертыми объятиями: "Государь меня тотчас к руке поставить велел и слова милостивые говорил: "здорово ли-де, протопоп, живешь? еще-де видатца бог велел!" И я сопротив руку ево поцеловал и пожал, а сам говорю: жив господь, и жива душа моя, царь-государь; а впредь что изволит бог!" Он же, миленькой, вздохнул, да и пошел, куды надобе ему. " Аввакуму наперебой предлагали завидные должности: "Давали мне место, где бы я захотел, и в духовники звали, чтоб я с ними соединился в вере". 
Но Аввакум не изменил своим убеждениям и подал Алексею Михайловичу обширную челобитную, требуя восстановить старую веру. На протопопа тотчас же обрушились прежние преследования: "И с тех мест царь на меня кручиноват стал: не любо стало, как опять я стал говорить; любо им, когда молчю, да мне так не сошлось. А власти, яко козлы, пырскать стали на меня…" Аввакума отправили в новую ссылку на Мезень, а через два года снова привезли в Москву вместе с другими вождями раскола для окончательного суда. В Успенском соборе над протопопом было совершено расстрижение: «потом и проклинали; а я их проклинал сопротив; зело было мятежно в обедню ту тут». 
В 1666 г. главных вождей раскола привезли из разных мест заключения в Москву, чтобы они предстали перед для судом восточных и русских православных иерархов. На соборе вожди раскольников держались по-разному. Иоанн Неронов, некогда первым начавший борьбу против Никона, не выдержал гонений, принес покаяние и принял реформы, за что был прощен и сделан архимандритом монастыря в Переславле-Залесском. Но Аввакум и его сподвижники Лазарь и Федор были несгибаемыми. Если верить пристрастному описанию собора, сделанному самим протопопом Аввакумом, он легко посрамил вселенских патриархов, укорив их тем, что у них православие «пестро стало» под турецким игом и посоветовав впредь приезжать на Русь поучиться истинной вере, которую исповедовали русские святые. "И патриарси задумалися; а наши, что волчонки, вскоча, завыли и блевать стали на отцев своих, говоря: "глупы-де были и не смыслили наши русские святыя, не ученые-де люди были, - чему им верить?" Аввакум использовал обычный для средневековой литературы способ изложения прений, когда противоположной стороне вкладываются в уста заведомо беспомощные возражения. Но у него даже сквозь стереотипные литературные приемы прорывается трагикомическая нотка.Устав от криков и брани расстриженный протопоп отошел к дверям «да набок повалился: "посидите вы, а я полежу", говорю им. Так они смеются: "дурак-де протопоп! и патриархов не почитает!" Конец этой сцены был вполне обыденный: "и повели меня на чепь". 
Церковный собор предал анафеме и проклятию как еретиков и непокорных всех не принявших реформы. Таким образом было официально провозглашено, что церковные реформы были не личной прихотью Никона, а делом церкви.

 
«Соловецкое сидение».

 
Церковный собор 1666-1667 гг. стал поворотным пунктом в истории раскола. В результате решений собора разрыв между господствующей церковью и раскольниками стал окончательным и необратимым. После собора движение раскола приобрело массовый характер. Далеко не случайно этот этап совпал с массовыми народными выступлениями на Дону, в Поволжье и на Севере. Вопрос о том, имел ли раскол антифеодальную направленность, трудно решить однозначно. На сторону раскола встали в основном выходцы из среды низшего духовенства, тяглых посадских людей и крестьян. Для этих слоев населения официальная церковь являлась воплощением несправедливого общественного устройства, а "древнее благочестие" было знаменем борьбы. Не случайно, вожди раскола постепенно перешли на позиции оправдания выступлений против царской власти. Раскольников можно было встретить и в войске Степана Разина в 1670-71 гг. и среди взбунтовавшихся стрельцов в 1682 г. 
Вместе с тем в старообрядчестве был силен элемент консерватизма и косности. "до нас положено: лежи оно так во веки веком! - учил протопоп Аввакум, - Бог благословит: мучься за сложение перст, не рассуждай много!" К расколу примкнула и часть консервативной знати.Духовными дочерями протопопа Аввакума стали боярыни Феодосья Морозова и княгиня Евдокия Урусова. Они были родными сестрами.Феодосья Морозова, овдовев, стала обладательницей богатейших вотчин. Аввакум с восхищением и удивлением писал о боярыне: "Как так! Осмь тысящ хрестиан имела, домова заводу тысящь болши двух сот было..." Феодосья Морозова была близка ко двору, выполняла обязанности "приезжей боярыни" у царицы. Но ее дом стал приютом для старообрядцев. После того как Феодосья приняла тайный постриг и стала инокиней Феодорой, она открыто начала исповедовать старую веру. Она демонстративно отказалась явиться на свадьбу царя Алексея Михайловича с Натальей Нарышкиной, несмотря на то что царь посылал за ней свою карету. Морозову и Урусову взяли под стражу. За боярыню заступился патриарх, просивший ее освободить, однако Алексей Михайлович отвечал "Давно бы я так сделал, но не знаешь ты лютости этой женщины. Как поведать тебе, сколь поругалась и ныне ругается Морозова та! Много наделала она мне трудов и неудобств показала. Если не веришь моим словам, изволь сам испытать; призови ее к себе, спроси, и сам узнаешь ее твердость, начнешь ее истязать и вкусишь приятности ее". 
Сестер увещевали высшие церковные иерархи, но Морозова на требование причаститься по новым служебникам отвечала: " Враг божий Никон своими ересями как блевотиною наблевал, а вы ныне то сквернение его полизаете; явно, что и вы подобны ему". Феодосью Морозову и Евдокию Урусову подвергли пытке, но не смогли добиться отречения от старой веры. Тогда их отправили в Боровск, где посадили в подземелье. Аввакум, как мог ободрял женщин, но судьба их была печально - сестер уморили голодом. 
На сторону старообрядцев встали некоторые из монастырей, в частности одна из самых почитаемых православных обителей - Соловецкий монастырь. Монахи монастыря, в котором в бытность простым иноком не смог ужиться Никон, не приняли церковных реформ в его бытность патриархом. Когда в монастырь были присланы новопечатные книги, их спрятали, не переплетая, в казенную палату, а потом на общем собрании постановили отнюдь нынешних служебников не принимать. Тогдашний архимандрит Илия говорил со слезами богомольцам, совершавшим паломничество в знаменитую обитель: "Видите, братья, последнее время: встали новые учители, от веры православной и отеческого предания нас отвращают и велят нам служить на ляцких крыжах по новым служебникам." Несколько монахов колебались и не хотели подписывать приговор об отказе от новопечатных служебников - "так на нас архимандрит закричал с своими советниками, как дикие звери: «Хотите латинскую еретическую службу служить! Живых не выпустим из трапезы!" Мы испугались и приложили руки". 
Н. М. Никольский, автор "Истории русской церкви", считал, что нежелание принять новые служебники объяснялось тем, что большинство духовенства попросту не могло переучиться: "Сельское духовенство, малограмотное, учившееся службам со слуху, должно было или отказаться от новых книг, или уступить место новым священникам, ибо переучиваться ему было немыслимо. В таком же положении было и большинство городского духовенства и даже монастыри. Монахи Соловецкого монастыря выразили это в своем приговоре напрямик, без всяких оговорок: "Навыкли мы божественные литургии служить по старым служебникам, по которым мы сперва учились и привыкли, а ныне по тем служебникам мы, старые священницы, очередей своих недельных держати не сможем, и по новым служебникам для своей старости учиться не сможем же...". И снова и снова рефреном повторялись в этом приговоре слова: "мы священницы и дьяконы маломочны и грамоте ненавычны, и к учению косны", по новым книгам "нам чернецам косным и непереимчивым, сколько не учитца, а не навыкнуть..." 
На церковном соборе 1666-1667 гг. один из предводителей соловецких раскольников Никандр избрал иную, чем Аввакум, линию поведения. Он притворно выразил согласие с постановлениями собором и получил разрешение вернуться в обитель, но по возвращению скинул греческий клобук, опять надел русский и стал во главе монастырской братии. Царю была отправлена знаменитая "Соловецкая челобитная", излагавшая кредо старой веры. В другой челобитной монахи бросили прямой вызов светской власти: "Вели, государь, на нас свой царский меч прислать и от сего мятежного жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие". С. М. Соловьев писал: "Монахи вызывали мирскую власть на тяжелую борьбу, выставляя себя беззащитными жертвами, без сопротивления подклоняющими головы под меч царский. Но когда в 1668 году под стенами монастыря явился стряпчий Игнатий Волохов с сотнею стрельцов, то вместо покорного подклонения голов под меч встречен был выстрелами. Такому ничтожному отряду, какой был у Волохова, нельзя было одолеть осажденных, у которых были крепкие стены, множество запасов, 90 пушек. " 
Осада - "Соловецкое сидение" затянулась на восемь лет с 1668 по 1676 гг. В первое время власти не могли послать больших сил на Белое море из-за движения Стеньки Разина. После подавления бунта под стенами Соловецкого монастыря появился большой стрелецкий отряд, начался обстрел обители. Осажденные отвечали меткими выстрелами, а игумен Никандр кропил пушки святой водой и приговаривал: "Матушки мои галаночки! надежда у нас на вас, вы нас обороните!"Но в осажденном монастыре начались разногласия между умеренными и сторонниками решительных действий. Большинство монахов надеялось на примирение с царской властью, 
Меньшинство во главе с Никандром и миряне - "бельцы"во главе с сотниками Ворониным и Самко требовали "за великого государя богомолие отставить", а про самого царя говорили такие слова, что "не только написать, но и помыслить страшно". В монастыре перестали исповедоваться, причащаться, отказались признавать священников. Эти разногласия предопределили падение Соловецкого монастыря. Стрельцам никак не удавалось взять его штурмом, но перебежчик монах Феоктист указал им отверстие в стене, заложенное камнями. В ночь на 22 января 1676 г. , в сильную метель, стрельцы разобрали камни и проникли в монастырь. Защитники обители погибли в неравном бою. Одних зачинщиков восстания казнили, других отправили в ссылку.  
Такими перед нами предстали события тех далеких времен, такими их видят сегодняшние историки и историографы, но, конечно, остается еще много загадок и белых пятен, и поэтому не иссякает интерес ни к патриарху Никону, ни к его реформам.