Автор: Пользователь скрыл имя, 22 Ноября 2012 в 13:44, реферат
Придуманный враг совсем не то, что враг реальный. Он нарисован нашим воображением, подпитывается завистью, страхом и ненавистью. Самим фактом своего существования враг воображаемый оскорбляет нас, ежеминутно бросает нам вызов. Его нужно уничтожить, извести под корень, истребить до младенца в люльке, чтобы не было мстителя. А потом спешно начать поиски нового врага.
Реферат на тему:
« Образ врага в политике»
выполнила студентка МГПУ
Остапова Мария
Введение
Настоящий враг нам не страшен. Его всегда можно закидать шапками, на худой конец, с ним можно договориться, пойти на компромисс. Придуманный враг совсем не то, что враг реальный. Он нарисован нашим воображением, подпитывается завистью, страхом и ненавистью. Самим фактом своего существования враг воображаемый оскорбляет нас, ежеминутно бросает нам вызов. Его нужно уничтожить, извести под корень, истребить до младенца в люльке, чтобы не было мстителя. А потом спешно начать поиски нового врага.
Это особая философия вражды, отказа от соображений разума, рецидив чего-то очень древнего, приходящего вместе с ночными страхами. Когда же за дело берутся профессионалы – политики, пиарщики, идеологи – в обществе начинает формироваться атмосфера враждебности и подозрительности, а общественная жизнь начинает балансировать на гране истерии и абсурда. Образ врага сливается с криком: «Ату его, ату!».
В сегодняшней России рост ксенофобии и нетерпимости заметен невооруженным взглядом. Расовые, национальные и конфессиональные конфликты множатся, и далеко не всегда они вызваны реальными противоречиями.
Чувство страха и неуверенности в завтрашнем дне заставляет нас искать врага – мнимого виновника наших собственных неудач. К сожалению, некоторые политические силы стараются направить инстинктивные фобии в нужное им русло, многократно увеличивая тем самым напряженность в обществе.
Создатели выставки «Скажи мне, кто твой враг» отстаивали простой тезис: настойчиво формируемый «образ врага», в действительности является пропагандистским мифом, «пустышкой», политическим приемом, призванным отвлечь людей от реальных проблем, предъявить им вымышленных виновников их тяжелого положения.
Образ врага в политике
Понимание политического возникает именно вокруг оппозиции “мы” и “они”, “свои” и “чужие”. Это наиболее фундаментальные понятия, которым не требуется никаких экономических или иных обоснований: “не в том смысле “чужие”, что они неприятны, а в том смысле неприятны, что “чужие””.
Именно на таком понимании построил свою концепцию политического Карл Шмитт. Он утверждает, что “специфически политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы, — это различение друга и врага”. “Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения или разделения, ассоциации или диссоциации; это различение может существовать теоретически и практически, независимо от того, используются ли одновременно все эти моральные, эстетические, экономические или иные различения. Не нужно, чтобы политический враг был морально зол, не нужно, чтобы он был эстетически безобразен, не должен он непременно оказаться хозяйственным конкурентом, а может быть, даже окажется и выгодно вести с ним дела. Он есть именно иной, чужой”.
Доводя эту мысль до конца и учитывая биологические и антропологические доводы, можно сказать, что политическое есть в некотором смысле повторение моделей поведения, связанных с отношениями хищник-жертва в живой природе и тотемическими обычаями древних человеческих сообществ.
В этом смысле какие-либо
разговоры о возможности “
Как отмечает Шмитт, политическое единство должно в случае необходимости требовать, чтобы за него отдали жизнь. В политике важным оказывается не самопожертвование ради “мы”-общности, а готовность к нему, наполняющее особой энергией поведение индивида, делающее его собственно политическим. Война как предпосылка сплачивает “мы”-группу и переопределяет любые основание ее организации в политические.
Народ как “мы”-группа, является политически независимым только в том случае, если он способен различать “друга” и “врага”. Если такая способность утрачивается или передается некоей внешней силе (скажем, в химерической государственности – представителям иного этноса), то такой народ перестает существовать в качестве политического субъекта. Если какая-либо политическая сила стремится доказать, что у народа врагов нет или что именно такое состояние является желательным, то эта сила действует в пользу врагов народа, которые существуют не только в воображении, но и в реальной действительности.
Если в межличностном конфликте столкновение с врагом (в том числе и в экзистенциальной схватке по поводу нравственных ценностей) не предполагает его окончательное уничтожение (что снимало бы продуктивное противоречие), то в столкновение народа со своим врагом, последний может быть только народом и только таким народом, противоречие с которым не может быть продуктивным. Враг народа должен быть обращен в “ничто”, ибо ненависть к нему обезличена (Гегель). Только тогда народ может утвердить свой нравственный принцип.
Вместе с тем, массовость современной политики требует, чтобы экзистенциальное столкновение или дележ территории, имущества и социальных статусов происходил от имели “мы”-группы выделенными из нее активистами (или активистами, сформировавшими вокруг своей позиции “мы”-группу), которые структурируют стихийную референтность в “мы”-группе и отталкивание от “они”. Для политического активиста, таким образом, наличествует прямая заинтересованность в “они”, как в явлении, обуславливающем необходимость их профессии. Следовательно, “мы”, стремящееся к небытию “они” оказывается в неявном противостоянии с собственными активистами, вынужденными по возможности регулировать референтность среди своих противников.
Как отмечает современный исследователь феномена политического А.И. Пригожин, “соперничество между представителями или выразителями разных групп строится на механизме взаиморефлексии. Это не означает прямого и непосредственного действия, направленного на достижение своих целей, а предполагает предвосхищение ожидаемых действий соперников, в результате чего конкретное решение может далеко отходить от цели, так как рассчитывается с учетом его воздействия на поведение соперников (если я так, то он эдак, поэтому я иначе...)” .
Отсюда следует насколько важно сохранять образ врага, ввиду постоянного его размывания политическими технологиями представителей группы, от имени которой действуют политические активисты. Если “мы”-группа должна удерживать образ врага и постоянно воспроизводить энергетику вражды (вплоть до силового противостояния), чтобы оставаться политическим субъектом, то представляющие группу активисты лишь используют этот образ и эту энергетику для мобилизации группы и для достижения преимуществ в конкуренции по поводу захвата и удержания “политического капитала”.
Биологическая природа агрессии
Как показывает в своих работах Конрад Лоренц, инстинктивное поведение животных контролируется целой системой торможения агрессивности. В то же время, изменение условий существования вида может привести к срыву этой системы регулирования внутривидового отбора. “В неестественных условиях неволи, где побежденный не может спастись бегством, постоянно происходит одно и то же: победитель старательно добивает его - медленно и ужасно”. Агрессор побуждает жертву к бегству, а той некуда деваться. “Образ врага” не устраняется из поля зрения и его приходится изничтожать.
Механизмы распознавания “своих” и “чужих” основаны на формировании стереотипов, которые присущи живым существам на всех уровнях биологической эволюции. Бактерия классифицирует химические компоненты среды на аттрактанты и репеленты и реализует по отношению к ним две стереотипные поведенческие реакции; гуси знают, что “все рыжее, большое и пушистое очень опасно” (К. Лоренц) и т.д.
В межвидовом отборе неволя (или пространственное ограничение) также приводит к неадекватной агрессивности, в которой нет ориентира на собственное выживание. Заложенная от природы агрессивность в неестественных условиях не регулируется иными биологическими мотивами. Тогда побеждает сильнейший.
В условиях свободы перемещения, напротив, возникают коллективные формы выживания, когда все решает не только сила мышц и мощь клыков, но и стайный (стадный) инстинкт – то есть, единство “образа врага” для целой группы особей.
Для стада хищник чаще всего персонифицирован. Последний же, напротив, воспринимает как “образ врага” стадную массу, в то время как жертва для него персонифицирована (например, своей слабостью). Врага надо избегать, жертву – атаковать. Мы видим различие в стратегиях выживания и прообразы различных типов “образа врага”.
По мысли Лоренца, в
современной организации
Фрейд писал о механизме внутреннего обезвреживания агрессии: “Агрессия интроецируется, переносится внутрь, иначе говоря, возвращается туда, откуда она возникла, и направляется против собственного “Я”. Там она перехватывается той частью “Я”, которая противостоит остальным частям как “Сверх-Я”, и теперь в виде совести использует против “Я” ту же готовность к агрессии, которую “Я” охотно удовлетворило бы на других чуждых ему индивидах. Напряжение между усилившимся “Сверх-Я” и подчиненным ему “Я” мы называем сознанием вины, которое проявляется как потребность в наказании. Так культура преодолевает опасные агрессивные устремления индивидов - она ослабляет, обезоруживает их и оставляет под присмотром внутренней инстанции, подобной гарнизону в захваченном городе”.
Здесь налицо перемещение образа врага в собственную психику, страдающую от неизбывной конфликтности. Именно таким образом нарушается стадный оборонительный инстинкт – вне “Я” врага больше нет, зато есть вина, разъедающая личность, как проказа.
По нашему мнению, механизм психологического торможения агрессии описывает именно стадную форму организации “Я”, когда внутри сообщества “образ врага” исчезает. Но это не значит, что этот образ теряет очертания в случае стайной организации, к которой социум переходил и переходит по самым разным причинам (от примитивного материального интереса до хилиастических предчувствий). Именно это и есть особое качество человека: он может быстро переходить от обороны (комплекс жертвы) к нападению (комплекс хищника), что в природе, как правило, не может быть связано со стратегическим изменением линии поведения. Очевидно, что пищевая цепь в природе не может замыкаться в минимальном круге “днем они меня едят, ночью я их ем” ввиду ее энергетической невозможности. У людей, имеющих иные источники для поддержания своего существования, такие отношения возможны. Именно в связи с этим происходит деление на “мы” и “они”. В отношении первых действуют этические нормы, в отношении вторых присутствует только “образ врага”.
Стереотипы, связанные с “образом врага”, экономят время и энергию на выработку новой информации и позволяют быстро, по немногим решающим критериям распознавать друга и врага. Дело вовсе не в опрощении информации о внешнем мире, а в систематизации воздействий среды, в построении иерархии этих воздействий. В человеческом сообществе символизация информации о среде позволяет составить иерархическую пирамиду ценностей, связанную не только с индивидуальным выживанием, но и с социумом в целом. Именно поэтому у людей стереотипизация врага, формирование его образа приводит не только к выделению разного рода этнических статусов (по внешнему облику, образу поведения и т.п.), но и к обозначению врага через определенный тезаурус, применяемый им в полемике по поводу конфликтных для данного общества вопросах.
Образ врага в политике
Понимание политического возникает именно вокруг оппозиции “мы” и “они”, “свои” и “чужие”. Это наиболее фундаментальные понятия, которым не требуется никаких экономических или иных обоснований: “не в том смысле “чужие”, что они неприятны, а в том смысле неприятны, что “чужие””.
Именно на таком понимании построил свою концепцию политического Карл Шмитт. Он утверждает, что “специфически политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы, — это различение друга и врага”. “Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения или разделения, ассоциации или диссоциации; это различение может существовать теоретически и практически, независимо от того, используются ли одновременно все эти моральные, эстетические, экономические или иные различения. Не нужно, чтобы политический враг был морально зол, не нужно, чтобы он был эстетически безобразен, не должен он непременно оказаться хозяйственным конкурентом, а может быть, даже окажется и выгодно вести с ним дела. Он есть именно иной, чужой”.
Доводя эту мысль до конца и учитывая биологические и антропологические доводы, можно сказать, что политическое есть в некотором смысле повторение моделей поведения, связанных с отношениями хищник-жертва в живой природе и тотемическими обычаями древних человеческих сообществ.
В этом смысле какие-либо
разговоры о возможности “