Психологизм в романе Дины Рубиной

1. Бойко М.Н. Психологическое направление в  русской академической науке 19 в.// Проблемы методологии современного искусствознания. – М., 1989.
2. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. – М., 1940.
3. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. – Л., 1971.
4. Джемс У. “Поток сознания”// Джемс У. Психология. – СПб., 1911.
5. Есин А.Б. Психологизм русской классической литературы. – М., 1988.
6. Назиров Р.Г. Творческие принципы Достоевского. – Саратов, 1982.
7. Овсянико-Куликовский Д.Н. Избранные работы: В 2 т. – М., 1988.
8. Потебня А.А. Мысль и язык // Потебня А.А. Эстетика и поэтика. – М., 1986.
9. Страхов И.В. Психологический анализ в литературном творчестве: В 2 ч. – Саратов, 1973.
10. Теплов Б.М. Заметки психолога при чтении художественной литературы // Вопросы психологии. – 1971. - № 6.
11. Фрейд З. Введение в психоанализ. – М., 1991.
12. Юнг К.Г. Об отношении аналитической психологии к поэтико-художественному творчеству// Зарубежная эстетика и теория литературы 19 – 20 вв. – М., 1987.

СОДЕРЖАНИЕ 

      Психологизм в литературе: сущность и история  развития. Понятие психологизма в литературе, формы психологического изображения (прямая, косвенная, суммарно-обозначающая), основные этапы развития.

      Параллелизм как прием психологического изображения. Теория происхождения психологического параллелизма А.Н.Веселовского. Виды параллелизмов (на примере лирики Ф.И.Тютчева).

      Внутренний  монолог и “поток сознания” как  приемы психологического изображения. История, сущность, функционирование внутреннего  монолога и “потока сознания” (В.Вулф “Понедельник ли, вторник...”).

      Дневник / исповедь/ письмо как приемы психологизации. Происхождение и специфика функционирования данных приемов психологического изображения (на примере “Записок сумасшедшего” Н.В.Гоголя, лирики М.Ю. Лермонтова  и др.).

      Сон / видение / галлюцинация как приемы психологического изображения. Сущность и специфика  онейропсихологизма (на примере творчества романтиков, Ф.М.Достоевского, А.Грина и др.).

      Деталь  как способ создания психологизма. Внешняя (портретная, пейзажная, вещная) и внутренняя деталь. Сущность и  возможности психологической детализации (на примере творчества А.П.Чехова).

      Психологизм в лирике Ф.И.Тютчева. Специфика проявления психологизма в лирике. Эволюция психологизма в творчестве Ф.И.Тютчева.

      Специфика психологизма в раннем творчестве Ф.М.Достоевского.  “Двойник” Ф.М.Достоевского: “от психологии к психиатрии” (Д.С.Лихачев). Авторское повествование, двойничество и др. приемы психологизма.

      Психологизм в драматургии А.П.Чехова. Особенности  психологизма в драматургии. “Скрытый”  психологизм А.П.Чехова (“Вишневый сад”, “Чайка”, “Дядя Ваня”).

      Психологизм в литературе XX в. Психологизм в романе Г.Гессе «Степной волк»: Гессе и «аналитическая психология» К.Г.Юнга; принцип двойничества, зеркальность, «магический театр» как приемы психологического изображения.

      История изучения психологизма. Основные этапы  изучения психологизма: от психологической  школы до психиатрического литературоведения. 

   ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ РОМАН: роман, объектом которого является субъект. В то время как другие формы эпоса берут человека извне, описывая обстановку его жизни, его действия, слова, наружность, — психологический роман проникает внутрь «я»: сознанию читателя предносится сознание. «Действующее» лицо романа этого типа необходимо бездейственно, так как всякая акция размыкает круг сознания, переводя тему во внешний мир.

   Парадокс Лейбница о том, что „les monades n’ont point de fenêtres. Monadologia N 70 p. Phil. 705), т.-е. что «у души нет окон» — вводится в практику психологизма: и так как у души все же есть «окна», то их плотно закрывают, искусственно изолируя «я» и выключая его из многообразного склада жизни. Конечно, внешний мир как-то воткан в ткань романа о «я», но лишь как фон, как безразличное «не — я». Психо-физиологический круг жизни таков: воздействие — бездействие — действие, т.-е. сначала — восприятия, как бы втекающие по чувствительным нервам в мозг, затем — рефлексия, внешне бездейственная, как бы спрятанная в мозгу, и, наконец, — выводящий жизнь по двигательным нервам во-вне рефлекс, задержанный, но взрощенный до состояния полной осознанности предваряющим его чисто-психологическим моментом (рефлексией). Роман о душе распределяет эти моменты так: восприятие отнесено обычно к завязке романа: дав раз толчек сознанию, оно остается где-то назади

(см. напр., «Пьер и Жан» Мопассана). Момент рефлексии служит основой: поскольку роман является «большой формой», момент этот должен быть искусственно растянут и пространно разработан: «рефлексия» замедляется, усложняется и удерживается от быстрого разрешения ее в рефлекс (действие).

   Содержание  сознания героя дано, как «со-знания», т.-е. раздваивается: в одном «я»  вмещаются два противоположных  «знания»: две логически — непримиримые идеи, два взаимоисключающие мотива, эмоции и т. д. Нейтрализованные друг другом психологические противосилы^*) оспаривают «поле сознания» (терм. Гербарта) обыкновенно очень длительно, с чередующимся успехом, ведя борьбу за поступок. Поступок или «мотивированный рефлекс», долго удерживаемый, обрывает, как, например, в знаменитом произведении Киркегера, наконец, нить романа на полуслове, являясь его естественным «концом». Психологический роман, считающийся одной из самых тонких и богатых литературных форм, на самом деле обогащает «я» своего героя за счет жизни: психология — лишь момент бытия, а не все бытие. Произведения, проникнутые чистым психологизмом множатся всегда в периоды затухания общественности, возобладания индивида над коллективом, «я» над «мы».

С. Кржижановский.

   Психологический роман — дитя нового времени, христианской культуры (А. де-Виньи усматривал генезис П. романа в исповеди — le roman d’analyse est né de la confession) научившей ценить индивидуальную внутреннюю жизнь человека, достигающую на вершинах европейского развития своего напряженнейшего расцвета, усложненности и глубины. Правда, некоторые исследователи, в том числе такие авторитеты, как акад. А. Н. Веселовский, усматривают наличие психологического

романа  уже в александрийской литературе, в центре которой стоит, по их мнению, «анализ чувства любви» (К. Тиандер указывает зарождение П. романа в «Золотом осле» Апулея, поставившем проблему «борьбы животной природы человека с идеальной его стороной» и т. п.). Однако, самая любовь в Александрийском романе играет вполне служебную роль, являясь композиционным фактором, своего рода нагнетательным насосом всевозможных чисто внешних авантюр и приключений. Равным образом еще не народился в нем и позднейший тщательный психологический анализ любви, ее неотвратимой силы, тех чудесных превращений, которыми исполняет она внутренний мир охваченного ею человека; взамен этого анализа авторы его ограничиваются обыкновенно ссылкой на связавшую двух любовников судьбу. Такое свое значение судьба, случай, сохраняет во всем, что касается любви, в течение очень долгого времени. Характерно в этом отношении развертывание фабулы в стоящей на границе эпоса и развившегося из него средневекового рыцарского романа замечательной «повести-сказке» «Тристан и Изольда» (XII в.), явившейся в мировой литературе первым откровением роковой и единой любви.

   Поведение Тристана, этого совершенного рыцаря долга, чести, раз данного слова, — по началу исключительно преданного своему дяде, королю Марку, а затем  марионетки любви, не останавливающегося ни перед каким коварством, обманом и изменой, ведущими к осуществлению его желаний, изображено с исключительной убедительностью и силой. Однако, мотивируется оно чисто внешним поводом — волшебно-любовным напитком, приготовленным для короля Марка и случайно выпитым Тристаном и Изольдой.

   Первым  психологическим романом в собственном  смысле этого слова, если не считать  появившейся несколько ранее (XIII в.) поэтической автобиографии Данте Vita nuova. (Возрожденная жизнь), явилось произведение Боккаччио (1318—75) «Фиаметта» — Ich-roman в котором рассказ ведется от первого

лица  — кропотливо-красноречивая летопись охваченной одинокой любовью и ревностью  души. Долгое время «Фиаметта» оставалась без всякого влияния на эволюцию романа в смысле дальнейшего развития содержащегося в каждом произведении этого рода психологического зерна. Сознательно психологические цели, изучение «анатомии влюбленного сердца» ставят перед собой авторы французского героического романа XVII в., но за исключением г-жи Лафайет (1634—1692), произведения которой (M-elle de Montpensier, Zaïde, Princesse Clèves и др.) приближаются к типу английского семейного романа, их психологический аппарат слишком скуден, орудие анализа слишком мало заострено. Шагом вперед в отношении указанных авторов являются романы аббата Прево, в особенности его знаменитая «История Манон Леско и кавалера де Грие» (1633). Любовь в этом последнем произведении является еще все той же неисповедимой слепой силой — «особым ударом судьбы» — и одновременно единственным мотивом действий героев, как и в «Тристане и Изольде». Однако, автором прослеживается в ее облагораживающем действии на человеческую душу вся эволюция этого чувства от страстного плотского влечения до глубокой и чистой привязанности, достигающей силы почти религиозного самоотречения.

   Душевная  жизнь героев Прево отличается утонченной сложностью и богатством.

   Противопоставляя  себя «чувствительному только к пяти-шести  страстям, в кругу коих проходит их жизнь и к коим сводятся все  их волнения», большинству людей, кавалер де Грие говорит: «но лица с более благородным характером могут приходить в волнение на тысячу разных видов; кажется, будто у них больше чувств и что в них могут возникать идеи и чувства, превосходящие обыкновенные человеческие пределы». Из этого меньшинства из этой аристократии души и заимствует своих героев аббат Прево, начавший по словам одного исследователя (Le Berton. Le roman au dixhuitième siècle P. 1898), «то великое дело понимания глубин жизни, которое продолжали

после него Шатобриан, Гюго, Флобер, Мопассан и Л. Толстой». Еще большего совершенства психологическая разработка романа достигает под руками представителей английского сентиментального направления, Ричардсона, Стерна и некоторых других (см. Сентиментальный роман), применяющих метод почти микроскопического исследования всех малейших оттенков, нюансов чувств и настроений своих героев. Под непосредственным воздействием Ричардсона написана и знаменитая «Новая Элоиза» Руссо (1763) — это евангелие страсти и природы для стольких поколений, оказавшая в свою очередь столь же непосредственное влияние на юношеский роман Гете (1749—1832) — «Страдания молодого Вертера». Усвоенный всеми этими авторами метод психологического самораскрытия, исповеди, непосредственных лирических излияний обусловливал и новый внешний вид романа, облеченного в форму писем, дневников, автобиографий и т. п. В центре романа Гете стоит любовь Вертера к добродетельной жене своего друга. Однако, это служит только толчком к глубочайшим его переживаниям, касающимся всех сторон природной и человеческой жизни и с наибольшей полнотой и поэтической прелестью отражающим характерную и окрасившую собой десятилетия психологию оскорбленной миром и отвечающей ему беспредельной скорбью о нем души.

   Характерной особенностью романа типа Вертера и  «Новой Элоизы» является повышенное чувство природы, вводимой в него не только, как некий декоративный аксессуар, но и в качестве существенного момента внутренней жизни героев. Природа у авторов этих романов является очеловеченной, психологизированной, отражением погруженной в нее в страстном созерцании человеческой души (le paysage c’est l’état d’âme) Психологический рисунок Вертера лег в основу длинного ряда всевозможных «детей века», «героев времени» и т. п. — болезненно утонченных, с обнаженными нервами, с чутким, развитым интеллектом, настроенным в унисон их взволнованно-вибрирующей эмоциональной природе, натур, явившихся в подавляющем

количестве  на переломе двух столетий, на заре новой  эпохи, открытой французской революцией. Таковы Ренэ Шатобриана (René ou les effets des passions. 1807 г.), этот «христианизированный Вертер», герои стихотворных романов Байрона (1788—1824), итальянский Вертер — Джакопо Ортис, Уго Фосколо (Ultime lettere d’Jacopo Ortis. 1802), наши Онегины, Печорины и др. вплоть до серии «лишних людей» Тургенева и т. п. К этой же группе принадлежат болезненно-раздвоенные и в то же время обладающие повышенно-развитым личным чувством — Адольф Бенжамэна Констана (116), герой романа А. де-Мюссе Confessions d’un enfant du siècle (1836) и др., — нашедшие себе наиболее яркое воплощение в Обермане Сенанкура (1804), «который не знает, что он такое, что он любит и чего хочет, который томится без причины и стремится, не зная цели, скитаясь в бездне пространства и в бесконечной сутолоке страданий» — этом, по словам русского исследователя (П. Д. Боборыкин — «Европейский роман XIX стол.», 1900 г.) — «последнем слове аналитического индивидуализма, какое произнесено было на рубеже двух веков одним из самых чутких анализаторов души европейца». Почти одновременно разрабатывается и психология современной женской души в произведениях m-me de Staël (1766—1817 г.г.) — Дельфина, Коринна, и, в особенности, в пламенных и стяжавших ее автору европейскую славу романах Жорж Санд (1804—1876; под ее влиянием сложились, между прочим, и многие женские образы Тургенева), заявившая свои права на самостоятельное существование и особое развитие. Сообщивший такой мощный толчок эволюции европейского психологического романа своим Вертером, Гете придает ему новую силу в другом произведении поры полной зрелости и сорокалетнего опыта — «Ученические и страннические годы Вильгельма Мейстера», воспринятом немецкими романтиками в качестве предельного художественного достижения всей новой европейской литературы и положившем начало особому виду П. романа — роману воспитания (Bildungsroman). ставящему задачей изучение генезиса и всей последующей