Новаторство Джека Лондона в жанре новеллы

Новаторство Джека Лондона  в жанре новеллы

         Всего сорок лет продолжался  его жизненный путь, а в литературе  он работал менее двух десятилетий.  Когда охватываешь взглядом созданное  Джеком Лондоном (1876-1916), невольно  поражаешься интенсивности, напряженности его писательского труда. И дело здесь не просто в количестве книг – их при жизни Лондона вышло пятьдесят, а еще семь были изданы после смерти. Дело прежде всего в глубоком своеобразии творческого поиска Лондона, который был сущностью и смыслом его писательства, его призванием.

         Художественный талант Джека  Лондона был без преувеличения  щедрым, помогая ему подняться  над своими заблуждениями, подняться  и над всей своей эпохой  и шагнуть к читателю сегодняшнего  дня.

         Своими книгами оно вновь и вновь доказывал, что и в тягчайших обстоятельствах человек не беспомощен – решают его духовные качества, его нравственная позиция. Его воля и безволие. Человечность или своекорыстие. Чувство морального долга или желание разбогатеть любой ценой.

         В наиболее зрелых своих новеллах Лондон нащупывал совершенно новых для его времени тип реализма, сочетающего безукоризненную верность каждой подробности с поэтической фантазией, с лирическими отступлениями, которые перебивали стремительное развертывание интриги, придавая повествованию углубленность и эпических размах.

         Реализм северных рассказов одухотворен  поэзией. Самое драгоценное завоевание  первых лондоновских книг –  лирическая насыщенность и масштабность. Полные отголосков эпических  сказаний древности, эти новеллы сегодня воспринимаются как подлинно новаторские образцы складывающейся новой поэтики.

         Новеллы были подлинной сагой  о Севере. И одним из сказаний, без которых она была бы  неполной, стало сказание об индейцах, о том, как «встретился каменный век с веком стали». Эта трагическая встреча приносит утраты, которые уже не возместить, и тяжкую, безысходную драму для тысяч и тысяч.

         Когда Лондону удавалось, преодолев  искус прямолинейных уподоблений,  наполнить свои «биологические» повествования большим эстетическим и философским содержанием, его ждали бесспорные художественные удачи. Здесь прежде всего надо назвать его книги о собаках, в особенности «Белый Клык» (1906).

         Лондон был одним из первых  писателей  ХХ века, который почувствовал, что в глубинах сознания формируется новое представление о месте человека на земле и о его отношениях с другими обитателями планеты.

         За каждой картиной и каждым  эпизодом этих его книг стоит  невысказанная мысль, что человеку  уже никогда не вернуть живительного единства с землей, которое еще сохраняет Белый Клык. «Закон дубины и клыка», которому подчиняются прирученные собаки, не может стать для героя законом жизни, ибо он слишком горд. Не может стать им и закон добра и ласки, хотя сердце Белого Клыка переполнено любовью к людям. Но еще сильнее голос инстинкта, голос природы, зовущий его под сень «первобытного закона жизни».

         Всем своим строем повесть  отрицает иллюзорную суетливую  жизнь, которой противопоставляется  реальный мир – суровый и прекрасный мир клондайской природы. «Читаешь его, - писал о Лондоне Леонид Андреев, - и словно выходишь из какого-то тесного закоулка на широкое лоно морей, забираешь грудью соленых воздух и чувствуешь, как крепчают мускулы, как властно зовет вечно невинна жизнь к работе и борьбе». С огромным мастерством передает Лондон переживания своего мужающего героя, чьи чувства необычайно полнокровны, интенсивны, ибо сам он неотъемлемая часть того реального мира, в котором растет.

         В автобиографическом романе «Мартин Иден» (1909) воссоздана эта нелегкая, но прекрасная пора его жизни, когда, скрипя и застревая, колесо фортуны медленно поворачивалось, пока не пришла минута торжества. И там же, в «Мартине Идене», открыто выражены многие внутренние конфликты, пережитые Лондоном уже на заре творчества и не преодоленные им до конца.

         Лондон считал себя социалистом,  но его позицию никто не  назвал бы последовательной. Он  не представлял себе всей сложности  развертывающихся в общественной  жизни процессов. И рядом с книгами Маркса на его столе лежали сочинения Ницше, которые он проглатывал залпом, завороженный красочными, романтическими пассажами, в которых немецкий мыслитель прославлял «бунтаря по природе», бросающего вызов дряблому, анемичному, «плебейскому» миру, где всевластен «стадный инстинкт толпы». Клондайкские впечатления Лондона не могли не расположить его к такой философии, и он тщетно пытался примирить ее с фундаментальными положениями научного социализма. Следы этой внутренней борьбы явственны во многих произведениях Лондона, включая и одни из его лучших романов – «Морской волк» (1904).

         В этой книге не раз возникает  бескомпромиссный спор с ницшеанской  этикой, причем Лондон не упрощал  поставленную им перед собой  художественную задачу. Волк Ларсен – характер чрезвычайно сложный, по-своему сильный и цельный, и такой персонаж приличествовал драме, а не сатирическому шаржу. Лондон вложил в книгу всю свою любовь к морю, ввел всегда волновавшую его тему психологического преобразования человека, в тяжелых испытаниях открывающего в себе и настоящее мужество и неиссякаемую волю к жизни.

         При всей своей неровности  «Морской волк» стал книгой, которая  засвидетельствовала заметные сдвиги  в сознании Лондона.

         А подлинно переломной для него книгой оказалась «Железная пята» (1908), быть может, самый революционный роман в истории американской литературы. Его проблематика был обжигающе актуальной, и Лондон решал ее с принципиальностью, не ведающей никаких уступок. Книга была произведением истинно новаторским – предвидением и вместе с тем обобщенной до символики картиной современности, пролетарским эпосом и притчей, романом-документом и утопией. Но в «Железной пяте» нет мозаичности художественных планов, поскольку и документализма, и обобщенности, и предвидения требовала сама поднятая Лондоном огромная тема. Это была тема Революции как необходимого и неотвратимого итога всего общественного развития. И тема невиданных потрясений, через которые предстоит пройти человечеству, прежде чем на развалинами капитализма взойдет заря новой эпохи – эры Братства людей.

         Новаторство Лондона было предопределено  тем, что в «Железной пяте»  запечатлен новый этап мирового  рабочего движения, открывшийся  революцией 1905-1907 годов в России. На страницах книги о ней не раз упоминается открыто. Решают, впрочем, не прямые указания сами по себе. Совершенно новый для западной литературы герой, рабочий-революционер, ставший одним из руководителей борьбы пролетариата, не мог появиться в книге Лондона случайно. Современникам писателя не приходилось гадать о том, почему центральным эпизодом романа стал кровавый разгром Первого восстания американского рабочего класса в Чикаго, а затем по всей стране.

         Вслед за «Железной пятой»  был создан роман «Мартин Иден», и казалось, талант Лондона вступил в пору своего высшего расцвета. В самом деле, писатель теперь работал напряженно, как никогда. Но что-то сломалось. Персонажи получались безжизненными. Художественные идеи выглядели мелкими. И сам реализм Лондона лишался главного – философской мысли. Ее теперь теснили то чистая занимательность, то проповедь.

         А проповедовал Лондон нечто  такое, что не согласовывалось  с его настроениями времен  «Железной пяты» да и первых  северных рассказов. Он звал  к «опрощению», которое одно способно исцелить мир от безумств. Он утверждал, что мирная жизнь на лоне природы, фермерский труд и семейное счастье – панацея от всех бед. Что социальные конфликты будут только множиться, как бы ни старались их разрешить. Что всей «городской» цивилизации суждена гибель. И спасутся лишь те, кто вовремя успеет приобрести участок в долине Сономы, «Лунной долине» и начать все заново, позабыв о былых устремлениях: о культе богатства, о жажде успеха, о требованиях справедливости…

         В Лунную долину – неподалеку от Окленда – Лондон переселился в 1911 году. Сюда же бегут, чтобы обрести душевный покой, миллионер Элам Харниш и стенографистка Дид Мэсон – герои его романа «Время не ждет» (1910), которым открылся  последний период творчества писателя. Эта книга носила все черты переломного произведения. Поначалу она еще очень напоминает прежнего Лондона, умеющего создать великолепные картины Клондайка или с беспощадной резкостью описать пиратские нравы «большого бизнеса». Однако заключительные эпизоды, повествующие о «перерождении» Харниша, которого любовь побудила добровольно объявить себя банкротом и отдаться нравственному самовоспитанию, явно противоречат всей логике романа. Да и бывший герой Клондайка, силач, игрок и романтик, ныне усердно доящий коров и прилаживающий желоб для облегчения стирки пеленок, вопреки авторским намерениям выглядит смешно и жалко.

         «Лунная долина» - так назвался  программный для позднего Лондона  роман, напечатанный в 1913 году. В нем тоже порой оживали  мотивы иной эпохи в творчестве писателя, когда темы и образы ему подсказывала жизнь пролетариата. Героям «Лунной долины», прачке Саксон и возчику Биллу, выпадает на долю изведать и несправедливость, и нищету, и пережить в дни забастовки город и отчаяние. Но как только им приходит в голову счастливая мысль бежать из «мглы Окленда» на мирные загородные поля, к «естественному» бытию, кошмар их жизни сменяется ничем не омраченной радостью. Ведь люди в долине, как и встарь, «близки к природе и никто понятия не имеет ни о каких рабочих союзах и объединениях предпринимателей».

         Верил ли в изображаемую им  идиллию сам Лондон? Во всяком  случае, хотел верить. Настроения  последних лет его жизни можно  передать в одном слове –  усталость. Тишина Лунной долины, неброская красота окрестных холмов и лесов зачаровали его. Они несли покой и внушали иллюзию осуществившейся гармонии.

         «Маленькая хозяйка Большого  дома» (1915) местами напоминала  об отточенном мастерстве прежнего  Лондона, но эти частные удачи  не спасли книгу. Лондон все чаще задумывался, в чем смысл его писательского труда.

         Сломил его провал «Лунной  долины». Сил для нового рывка  не было; приходилось полагаться  на навык да экспериментировать  с необычной для себя тематикой,  к которой Лондон совершенно  не был готов, - вводить мистику, писать о средневековье.

         Закатывалась звезда выдающегося  художника, слишком рано растратившего  себя. И все-таки закат не был  совсем тусклым, и порой по  нему можно было угадать литературную  «погоду на завтра».

         1911-м годом помечен «Мексиканец» - одна из лучших лондоновских новелл. Еще в написанной за шесть лет до этого повести «Игра» Лондон не только показал отменное знание  ринга, но и едва не первым в мировой литературе за его грязью сумел разглядеть особую поэзию спорта, требующего огромного мужества и дающего человеку пережить высшее испытание всех его физических и волевых качеств. В «Мексиканце» поэзия «мужской игры» одухотворена кристально чистым революционным идеалом одного из его участников – Филипе Риверы, сражающегося ради винтовок для восстания.

         Последний его талант блеснул  в полинезийских и гавайских  рассказах. «Сказки южных морей» (1911) и «Храм гордыни» (1912) оживляли  в памяти многие мотивы его  первых книг. Как и в северных  новеллах, человек оказывается здесь лицом к лицу  с природой, с бушующим ураганом, который сносит атоллы, с пенящимися громадами волн, в которых выплывают только самые сильные. Ограбленная Полинезия мстила за себя. Погибал в океане скупщик жемчуга, бессовестно обобравший туземца Мапуи, а огромная жемчужина возвращалась к хозяину. Сверкающий, полный контрастов мир тихоокеанских островов жил в этих книгах по законам «поэтического» реализма, по законам большой литературы.

         В гавайских рассказах, составивших  посмертно изданный сборник «На циновке Макалоа» (1919), Лондон ввел тему, подхваченную Хемингуэем: краткий и блистательны праздник жизни, который заканчивается прощанием навеки, оставив единственный нестирающийся след в памяти и искупив собой всю будничность долгих и бессмысленных лет «благополучного» существования.

         Но это был действительно последний  взлет. Для Мартина Идена успех  оказался ненужным, известность  постучала в дом человека, охваченного  апатией, испытывающего отвращение  к пишущей машинке и бумаге. Лондон сражался до конца, и даже в самые неудачные для него как художника годы из-под его пера выходили глубоко выношенные, подлинно новаторские вещи. Однако случалось это все реже. Накопленный опыт помогал Лондону держаться, но для художника, от которого ждали нового слова, это была шаткая опора. В конечном счете темп бешеной погони за ускользающей славой измотал и его.