Юродство

Автор: Пользователь скрыл имя, 15 Марта 2012 в 20:14, научная работа

Краткое описание

Пророк Исаия ходил нагим и босым в течение трех лет, предупреждая о предстоявшем вскоре египетском плене (Ис 20, 2-3); пророк Иезекииль лежал перед камнем, обозначавшим осажденный Иерусалим, и ел хлеб, приготовленный, по повелению Бога, на человеческом кале (Иез 4); Осия вступил в брак с блудницею, что символизировало неверность Израиля Богу (Ос 3).[6] Целью вышеуказанных действий было привлечь внимание окружающих и побудить народ Израильский к покаянию и обращению.

Файлы: 1 файл

Юродство.docx

— 175.14 Кб (Скачать)

Юродство

Юродство в  Ветхом Завете

Многие пророки Ветхого Завета Библии считаются предшественниками юродивых «Христа ради».[5]

Пророк Исаия ходил нагим и босым в течение трех лет, предупреждая о предстоявшем вскоре египетском плене (Ис 20, 2-3); пророк Иезекииль лежал перед камнем, обозначавшим осажденный Иерусалим, и ел хлеб, приготовленный, по повелению Бога, на человеческом кале (Иез 4); Осия вступил в брак с блудницею, что символизировало неверность Израиля Богу (Ос 3).[6] Целью вышеуказанных действий было привлечь внимание окружающих и побудить народ Израильский к покаянию и обращению. Пророки, указанные в Ветхом Завете, не считались юродивыми в полном смысле этого слова, а лишь время от времени прибегали к эпатажным действиям для доведения до обывателей воли Божьей на уровне их собственного понимания.

Юродство после  Рождества Христова

Согласно христианским представлениям, религиозный подвиг юродства состоит  в отвержении с наибольшей последовательностью  мирских забот — о доме, семье, труде, о подчинении власти и правилам общественного приличия. В этом юродивые подражают Христу, терпящему насмешки и издевательства толпы. Безумие  Нового Завета понимается в духовном смысле, а не в психопатологическом.[6] Если установления тогдашнего общества считать мудростью, то Христос и его ученики призывали изменить их или отречься от них, став соответственно «безумными» для «мира сего». Одним из оснований подвига юродства считаются проповеди Апостола Павла в Новом Завете[7]:

  • Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим…(1 Кор 4:10)
  • Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? (1 Кор 1, 20)
  • Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом (1 Кор 3, 19)
  • …слово о кресте для погибающих юродство есть (1 Кор 1, 18)
  • …благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих (1 Кор 1, 21)
  • …мы проповедуем Христа распятого… для Еллинов безумие (1 Кор 1, 23)
  • …потому что немудрое Божие премудрее человеков (1 Кор 1, 25)
  • Если кто… думает быть мудрым… тот будь безумным, чтобы быть мудрым (1 Кор 3, 18)

Преподобный Антоний в  ранние века христианства говорил: «Приходит  время, когда люди будут безумствовать, и если увидят кого не безумствующим, восстанут на него и будут говорить: „Ты безумствуешь“, — потому что он не подобен им».[8]

Больше всего святых юродивых было на Руси — в Русской православной церкви почитают 36 юродивых. Первым из известных юродивых на территории нынешней России считается Прокопий Устюжский, который с территории Европы прибыл в Новгород, затем в Устюг. Он вел строгий аскетический образ жизни.[9][10] Юродивые пришли на смену волхвам и были желанными гостями для всего тогдашнего общества. Сам Иван Грозный относился к ним с благоговением: так, когда Микола свят обругал царя и предрёк ему смерть от молнии, царь просил молиться, чтобы Господь избавил его от такой участи. Другим знаменитым юродивым при Иване был Василий, ходивший совершенно нагим. В его честь назван собор Василия Блаженного.[11]

В Католической Церкви наиболее известными святыми, которые совершали  подвиг юродства, считаются Франциск Ассизский и Бенуа Жозеф Лабре.

[Юродивые

Святой Прокопий Устюжский, юродивый из Любека

        1. Алексей Елнатский
        2. Андрей Юродивый, или Андрей Константинопольский, особо почитаемый на Руси
        3. Василий Блаженный (1469—1552) — московский юродивый, один из самых известных святых Русской православной церкви.
        4. Иаков (блаженный) (ум. в 1540) — боровицкий чудотворец.
        5. Иоанн (московский юродивый) (?—1589) — московский юродивый.
        6. Иоанн Милостивый (ростовский чудотворец) — (? — † 1581)
        7. Иоанн (устюжский юродивый) (ум. в 1494) — устюжский юродивый.
        8. Исаакий Печерский (ум. в 1090) — первый известный юродивый на Руси, монах Киево-Печерского монастыря.
        9. Исидор Ростовский (ум. в 1474) — ростовский чудотворец, родом из Германии.
        10. Исидора (тавеннийская), IV век
        11. Киприан Суздальский
        12. Ксения Петербуржская
        13. Максим Московский блаженный, юродивый скончался в 1434 году[12]
        14. Михаил Клопский
        15. Николка Салос
        16. Паша Саровская
        17. Прокопий Вятский (1578—1627)
        18. Прокопий Устюжский (? — † 1303) — святой-чудотворец, из Любека
        19. Симон Блаженный (ум. в 1584) — святой из Юрьевца Поволжского.
        20. Симеон Юродивый (VI век) — монах, отшельник и юродивый, живший в Сирии.
        21. Стахий — ростовский юродивый.
        22. Феодор Новгородский († 1392)

Юродивый 

 

 

                                         Юродивые на Руси 
 

Панченко А. М. Русская история  и культура: Работы разных лет. СПб.: Юна, 1999, с. 392-407. 

 

 

 

 

   В житейском представлении юродство непременно связано с душевным или телесным убожеством. Юродивый, с точки зрения пресловутого здравого смысла, - обыкновенный дурачок. Это заблуждение, о чем не уставало твердить православное богословие. Св. Димитрий Ростовский в своих Четьих Минеях (они были настольной книгой многих поколений русских интеллигентов - от Ломоносова до Льва Толстого) поясняет, что юродство - «самоизвольное мученичество», маска, скрывающая добродетель. Богословие учит различать юродство природное и юродство добровольное, «Христа ради». Но, быть может, эти наставления следует зачислить по разряду демагогии? Она сопутствует всякому творчеству, в том числе и богословствованию. Это, конечно, печально, но так уж устроено человечество. Для проверки обратимся к фактам. 
  

   Среди деятелей раннего старообрядчества был юродивый Афанасий. Протопоп Аввакум так писал о нем, своем любимом ученике, земляке-нижегородце и духовном сыне: «До иночества бродил босиком и зиму и лето... Плакать зело же был охотник: и ходит и плачет. А с кем молыт, и у него слово тихо и гладко, яко плачет». Весной 1665 года, когда Аввакум сидел в ссылке на Мезени, когда стало ясно, что царь Алексей Михайлович к старой вере не воротится, - тогда московской общине ревнителей древлего благочестия потребовались новые вожди. Выбор пал на юродивого Афанасия. Постригшись в каком-то северном монастыре, он стал иноком Авраамием - и тотчас взялся за перо. Он писал и прозу, и стихи (а книжная поэзия была тогда в Москве внове). Он хранил нелегальную рукописную библиотеку и архив московских старообрядцев. Все это было отобрано в феврале 1670 года, когда бывшего

392 

 

юродивого взяли под стражу. В  заключении его держали строго, однако, по собственным его словам, «с караульщиками попризнался» и установил связи с единомышленниками. В тюрьме он ухитрился написать несколько сочинений, в частности знаменитую челобитную царю, непримиримый и резко обличительный тон которой решил его судьбу. В Великом посту 1672 года на Болотной площади - против Кремля за Москвой-рекой, куда выходил государев сад, где казнили еретиков и преступников и устраивали кулачные потехи, - он был сожжен (по русскому обычаю, в срубе без крыши: у нас заботились о зрителях, не терзали их лицезрением смертных мучений и смертного безобразия). 
  

     Итак, юродивый Афанасий, он же инок Авраамий, принадлежал к типу не только душевно здоровых, но и интеллигентных юродивых. Интеллигентное юродство - не оксюморон и не парадокс. Юродство действительно было одной из форм интеллектуального критицизма (в качестве параллелей можно привести античных киников и мусульманских дервишей). Как Православие толкует это «самоизвольное мученичество»? 
  

 Пассивная его часть, обращенная  на себя, - это крайняя аскеза, самоуничижение, мнимое безумие,  оскорбление и умерщвление плоти,  основанное на буквальном толковании  Нового Завета. «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною; ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее; какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16: 24-26). Юродство - добровольно принимаемый подвиг из разряда так называемых «сверхзаконных», не предусмотренных иноческими уставами. 
  

     Активная сторона юродства заключается в обязанности «ругаться миру», обличая грехи сильных и слабых и не обращая внимания на общественные приличия. Более того: презрение к общественным приличиям составляет нечто вроде привилегии и непременного условия юродства, причем юродивый не считается с местом и временем, «ругаясь миру» даже в Божьем храме. Две стороны юродства, активная и пассивная, как бы уравновешивают и обусловливают одна другую: добровольное подвижничество, бездомность, нищета и нагота дают юродивому право обличать «горделивый и суетный мир». «Благодать почиет на худшем» - вот что имеет в виду юродивый. Из этого принципа вытекает особность его поведения. 
393 

 

 

   Юродивый - актер, ибо наедине с собою он не юродствует. Днем он всегда на улице, на людях, в толпе - на сценической площадке. Для зрителя он надевает личину безумия, «глумится», как скоморох, «шалует». Если Церковь утверждает благообразие и благочиние, то юродство этому себя демонстративно противопоставляет. В Церкви слишком много вещественной, плотской красоты - в юродстве царит нарочитое безобразие. Церковь и смерть сделала красивой, переименовав ее в «успение», засыпание. Юродивый умирает неведомо где и когда. Он либо замерзает в стужу, как св. Прокопий Устюжский, либо просто скрывается с глаз людских. 
  

     Церковь апеллирует не столько к разуму, сколько к душе. Мысль в церковном обряде уступает место эмоции. Однако от стократного повторения вечные истины, на которых покоится обряд, тускнеют, эмоция охлаждается и превращается в обыденность. Зрелище юродства как бы обновляет вечные истины, оживляет страсть. Оно противостоит рутине. 
  

   Юродивый - главное, но не единственное лицо представления, которое разыгрывалось на площадях и улицах древнерусских городов. Юродивому нужен зритель, которому предназначена активная роль. Ведь юродивый - не только актер, но и режиссер. Он руководит толпою и превращает ее в марионетку, в некое подобие коллективного персонажа. Толпа из наблюдателя становится участником действа, реагирует непосредственно и страстно. Так рождается своеобразная игра. 
  

   Идеальный костюм юродивого - нагота. Обнажаясь, он надевает «белые ризы нетленной жизни». Голое тело больше всего терпит от зимнего холода и летнего зноя и наглядно свидетельствует о презрении к тленной плоти (отнюдь не случайно действие в Житиях русских юродивых протекает большею частью в зимнюю пору). Показательна в этом смысле иконография Василия Блаженного, или Василия Нагого. Он обычно изображается обнаженным, как и предписывается иконописными руководствами: «Наг весь, брада курчевата, в левой руке плат, правая молебна». В красках старались выразить и нравственную идею наготы - на образах Василий был «телом смугл от солнечного горевания». 
394 
  

   Однако нагота двусмысленна. Это и «ангельский» символ души, и соблазн, безнравственность, олицетворение злой воли и бесовства (в готическом искусстве дьявол всегда изображается нагим). Этот «костюм» лицедея, как и его поступки, давал возможность выбора, для одних был соблазном, для других - спасением. Чтобы примирить наготу «Христа ради» и грех от созерцания плоти, 
юродивые пользуются паллиативами, например, носят набедренную повязку. Среди паллиативов самый распространенный - рубаха. Это корпоративная примета, по которой юродивого сразу опознавали, как шута по колпаку с ослиными ушами, как скомороха по сопели. Как выглядела рубаха, можно судить хотя бы по Житию новгородского юродивого Арсения. Она «непотребная» и «многошвейная», лоскутная. Эта деталь напоминает костюм древних мимов, сшитый из разноцветных лохмотьев (ср. одежду итальянского арлекина). Юродивый действительно своего рода мим, потому что он играет молча, его спектакль - пантомима. 
  

     Идеальный язык юродивого - молчание. Однако безмолвие не позволяет (или затрудняет) выполнять функции общественного служения, и в этом еще одно противоречие юродства. Среди возложивших на себя вериги этого подвига были убежденные, упорные молчальники, но вообще это редкость. Обыкновенно юродивые как-то общаются со зрителем - по сугубо важным поводам, обличая или прорицая. Их высказывания либо ясны, либо невразумительны, но всегда кратки, это выкрики, междометия, афористические фразы. Рассказывая о юродивой Елене, которая предсказала смерть Лжедмитрию, голландец Исаак Масса в «Кратком известии о Московии» заметил: «Речи, которые она говорила против царя, были невелики, и их можно передать словами поэта: «И пока ты готовишь брачный чертог, рок вершит твою участь». Замечательно, что в сентенциях юродивых, как и в пословицах, часты созвучия. «Ты не князь, а грязь», - говорил св. Михаил Клопский. Рифма должна была подчеркнуть особность высказываний юродивых, отличие их от косной речи толпы, мистический характер пророчеств и укоризн. 
395 

 

 

   Развитием принципа молчания можно считать глоссолалию, косноязычное бормотание, «словеса мутные», которые произносил Андрей Цареградский. Его переводное Житие было популярно на Руси с домонгольских времен - в частности по той причине, что в церковнославянском тексте он назван славянином, хотя в греческом оригинале именуется скифом. Эти «словеса» - сродни детскому языку, а детское «немотствование» встарь считалось средством общения с Богом. Это - пророческая традиция, восходящая к Книге Иеремии: «И я сказал: а-а-а, Господи! Я, как дитя, не умею говорить. Но Господь сказал мне: не говори "я дитя", иди, куда я пошлю, и говори все, что прикажу» (цитирую по Вульгате). Между прочим, протянутое междометие «а» в качестве знака, указывающего на особность языка, употреблялось и в новейшей русской литературе. Словотворец и своего рода юродивый Хлебников (Асеев отнюдь не случайно в поэме «Маяковский, начинается» назвал его «Достоевского Идиот») подписывал свои ранние прозаические опыты псевдонимом «АААА». 
  

   Юродивые многое заимствуют из фольклора - ведь они плоть от плоти народной культуры. Присущая им парадоксальность свойственна также персонажам сказок о дураках. Иван-дурак похож на юродивого тем, что он - самый умный из сказочных героев, а также тем, что мудрость его прикровенна. Если в начальных эпизодах сказки его противостояние миру выглядит как конфликт глупости и здравого смысла, то с течением сюжета выясняется, что глупость эта притворная или мнимая, а здравый смысл сродни плоскости или подлости. Отмечалось, что Иван-дурак - светская параллель юродивого Христа ради, равно как Иван-царевич - святого князя. Отмечалось также, что Иван-дурак, которому всегда суждена победа, не имеет аналогов в западноевропейском фольклоре. Равным образом и юродивых не знал католический мир. 
  

     Одна из форм протеста в юродстве - осмеяние порока и зла. Смех - опять-таки «сверхзаконное» средство, потому что в Православии он считался греховным. Еще Иоанн Златоуст, самый на Руси почитаемый из святых отцов, заметил, что в Евангелии Христос никогда не смеется. На исповеди нашим предкам предлагались вопросы о «смехе до слез», и на провинившихся в этом налагалась епитимья. Соответственно не смеются житийные герои. Исключение из этого правила делается редко; но оно всегда делается для юродивых. Вот два идущих подряд эпизода из Жития Василия Блаженного. 
396 

 

 

   Однажды прохожие девицы посмеялись над наготой юродивого - и тотчас ослепли. Одна из них побрела, спотыкаясь, за блаженным и пала ему в ноги, умоляя о прощении и исцелении. Василий спросил: «Отселе не будешь ли паки смеятися невежественно?» Девица поклялась, что не будет, и Василий исцелил ее, а вслед за нею и остальных. Другая сцена перенесена в московскую корчму. Ее хозяин был зол и «ропотлив»: «Всем ругательно обычаем своим бесовским говорил: "Черт да поберет!"» Зашел в корчму жалкий пропойца, трясущийся с похмелья, вытащил медную монету и потребовал вина. Народу было великое множество, только поспевай подносить, и хозяин отмахнулся от пьяницы. Тот никак не отставал, и целовальник налил ему чарку: «Прими, пьяница, черт с тобою!» С этими словами в чарку вскочил скорый на помине бес (заметил это, конечно, только провидец-юродивый). Пропойца поднял чарку левой рукой, а правой перекрестился. Тут бес, «палимый силою креста», выскочил из склянки и бросился вон из кабака. В голос захохотал Василий Блаженный, озадачив пьяную братию: «почто плещет руками и смеется?» Пришлось ему рассказать о том, что было ему «явлено». 
  

   Эти рассказы - невысокого художественного качества. Но включение их в ткань повествования нельзя считать ни ошибкой, ни прихотью автора. Его привлекла общая для обоих рассказов тема смеха. Смехом начинается первый эпизод, смехом кончается второй. Получается цепное построение, вставленное в своеобразную рамку. Все это несет мировоззренческую нагрузку: грешным девицам смеяться нельзя, смехом они губят душу, а юродивому - можно, ибо на нем почиет благодать. 
  

     Осмеяние мира - это прежде всего дурачество, шутовство. Действительно, юродство тесно соприкасается с институтом шутов - и в поведении, и в философии. Основной постулат философии шута - тезис о том, что все дураки, а самый большой дурак тот, кто не знает, что он дурак. Кто сам себя признал дураком, перестает быть таковым. Иначе говоря, мир сплошь населен дураками, и единственный неподдельный мудрец - это юродивый, притворяющийся дураком. Его «мудрая глупость» всегда одерживала победу, осмеивая «глупую мудрость» филистерского мира. 
397 

 

 

     Протестуя, юродивый выполняет обязанности обличителя и общественного заступника. Ему, естественно, необходимо народное признание: на Руси испокон веку косо глядели на самозваных учителей (хотя, к сожалению, часто ими обольщались, часто вверяли себя проходимцам). С православной точки зрения, самый дурной человек, которому нечего уповать на райское блаженство, - не душегуб и не разбойник с большой дороги, а тот, кто твердит: «Я все знаю, я всегда прав». С таким нельзя общаться, нужно повернуться к нему спиной - и бежать прочь. 
  

   Но ведь юродивый, в сущности, становится в ту же позу всеведения. Ему надлежит доказать право на него; аргументом выставляется абсолютное бескорыстие. Юродивый извергает себя из мира, порывает с ним все связи. Социальной и корпоративной приметой юродивого становится собака - символический знак отчуждения, известный по крайней мере со времен киников, которые вели поистине «собачью» жизнь (ее можно представить себе по анекдотам о Диогене Синопском, самом знаменитом из киников). 
  

   Вот первое появление на поприще юродства палестинского монаха аввы Симеона (его Житие, по которому русские подвижники «учились юродству», было хорошо известно нашим предкам в церковнославянском переводе; митрополитом Макарием в середине XVI века оно было включено в «Великие Минеи Четьи» под 21 июля, когда празднуется память Симеона; я цитирую Житие в переводе с греческого, выполненном С. В. Поляковой, - для лучшего понимания). Вот первый публичный спектакль этого подвижника: «Честной Симеон, увидев на гноище перед стенами дохлую собаку, снял с себя веревочный пояс и, привязав его к лапе, побежал, волоча собаку за собой, и вошел в город через ворота, расположенные вблизи школы. Дети, заметив его, кричали: "Вот идет авва дурачок!", и бросились за ним бежать, и били его».  

 

 

     Андрей Цареградский, приготовляясь почивать, отыскивал место, где лежали бродячие псы, и тут же укладывался, прогнав какого-нибудь из них. «Пес ты, и с псами выспался», - говорил он поутру. В Житии Прокопия Устюжского этот мотив повторен и усилен. Была студеная зима, птицы застывали на лету, много людей до смерти замерзало, и нестерпимо тяжело стало Прокопию на церковной паперти. Тогда он пошел искать себе пристанища на ночь. «Пришел я в пустую постройку, и там в углу собаки лежат. И я лег среди них, чтобы согреться. Они же вскочили и убежали вон. Я же подумал про себя, что не только Бог и люди меня оставили, но что и псы мной гнушаются». Если юродивый снизошел до бездомных собак, то они не снизошли до юродивого. 
398 

 

 

   В культуре православной Руси собака символизировала юродство. В культуре римско-католической Европы она была приметой шутовства, знаком позора. Среди средневековых наказаний одним из самых унизительных было избиение дохлой собакой. Юродивый становился в позу отверженного; шут был неприкасаемым. По городскому праву шут приравнивался к палачу, и ему запрещалось селиться среди добропорядочных горожан. 
  

   Отчуждая себя от общества, подвижник как бы получает право обличать. Но он не призывает к социальным переменам; его протест не имеет ничего общего с бунтом, радикализмом или реформаторством. Юродивый не посягает на государственный порядок, он обличает людей, а не обстоятельства. Это, в сущности, резонер, консервативный моралист. Однако юродство, как всякий культурный феномен, не пребывает в неизменном, раз навсегда определенном состоянии. По источникам легко заметить, что общественная роль юродства возрастает в кризисные для Церкви времена. Нет ничего удивительного в том, что юродство расцветает при Иване Грозном, когда Церковь утратила самостоятельность, склонившись перед тираном, а затем в эпоху раскола. 
  

   Классический юродивый - это протестующий одиночка. Такой тип обличителя вообще характерен для средневековья, для консервативного, медленно меняющегося общества. Но как только в XVII веке динамизм стал овладевать умами, как только началась переориентация Руси - на Запад, новизну, перемены, - юродивый перестал быть одиночкой, он превратился в человека партии, примкнув, конечно, к консервативному течению. Это произошло при патриархе Никоне. Ни один мало-мальски заметный и активный юродивый не принял его церковной реформы. Все они объединились вокруг протопопа Аввакума и его сподвижников. Одиночество уже не было абсолютным: в хоромах боярыни Морозовой жила маленькая община юродивых. Когда боярыню арестовали, власти ставили ей это в вину. 
399 
 
    В этой связи показательно, как резко менялось отношение к юродивым самого Никона. В мае 1652 года Никон, тогда еще новгородский митрополит, сам отпевал юродивого Василия, любимца царя Алексея Михайловича. Года через три на парадном обеде у патриарха единоверные иностранцы могли еще наблюдать юродивого Киприана (впоследствии казненного в Пустозерске, где он был посредником между «волей» и заточенным здесь Аввакумом). Но вскоре реформатор Никон стал отрицать юродивых как институт, предвосхитив рационалистическое неприятие их реформатором Петром I. В одном из старообрядческих сочинений на это прямо указано: «Он же, Никон, юродивых святых бешеными нарицал и на иконах их лика писать не велел». 
  

   Упрек «богоотметнику Никону», касающийся хулы на юродство Христа ради, не случаен. В потоке обличений ненавистного, староверам патриарха это не мелочь, вспомянутая согласно поговорке «всякая вина виновата». С точки зрения обвинителей, такой упрек чрезвычайно важен: заступаясь за юродство, они обороняли национальный тип культуры, подорванный церковной реформой. Более того, юродство стало для них чем-то вроде народной хоругви, которую они то и дело выставляли на всеобщее обозрение. 
  

   Когда Аввакума судили на соборе 1667 года (на нем присутствовали два вселенских патриарха, Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский), он прибег к юродскому дурачеству. Аввакум вспоминает: «И я отошел ко дверям да набок повалился: "Посидите вы, а я полежу", - говорю им. Так оне смеются: "Дурак де протопоп-от! И патриархов не почитает!"» Чтобы читатель правильно понял эту сцену, Аввакум дальше цитирует Первое послание апостола Павла к коринфянам: «И я говорю: мы уроди Христа ради; вы славни, мы же бесчестии, вы сильни, мы же немощни». Это одна из тех новозаветных фраз, которыми православное богословие обосновывает подвиг юродства. 
  

     Мы в состоянии представить, что конкретно имел в виду протопоп, когда он «набок повалился», что он хотел сказать своим гонителям. Этот жест расшифровывается с помощью Ветхого Завета. Аввакум подражал пророку Иезекиилю: «Ты же ложись на левый бок твой и положи на него беззаконие дома Израилева... Вторично ложись уже на правый бок, и сорок дней неси на себе беззаконие дома Иудина». По велению свыше Иезекииль обличал погрязших в преступлениях иудеев, предрекал им смерть от моровой язвы,  
400

 
голода и меча. Это предсказание повторил и Аввакум. О «моровом поветрии» (пережитой Москвою чуме) и «агарянском мече» как наказании за «Никоновы затейки» Аввакум писал царю еще в 1664 году, в первой своей челобитной. К этой теме он возвращался не раз и в пустозерской тюрьме: «Не явно ли то бысть в нашей Росии бедной: Разовщина - возмущение грех ради, и прежде того в Москве коломенская пагуба, и мор, и война, и иная многа. Отврати лице свое, Владыко, отнеле же Никон нача правоверие казити, оттоле вся злая постигоша ны и доселе». 
  

     То же упование на юродство находим в рассказе другого пустозерского страдальца, дьякона Федора (духовного сына Аввакума), о первом мученике за старую веру, епископе Павле Коломенском. В письме из заточения к сыну дьякон Федор писал, что Павла «Никон воровски обругал, сан сняв, и в ссылку сослал на Хутыню в монастырь Варлаама преподобного... Павел же тот, блаженный епископ, начал уродствовать Христа ради; Никон же уведав, и посла слуг своих тамо в новгородские пределы, идеже он ходя странствовал. Они же обретоша его в пусте месте идуща и похвативше его, яко волцы кроткую Христову овцу, и убиша его до смерти, и тело его сожгоша огнем». 
  

   Если даже дьякон Федор не знал правды о судьбе Павла (обстоятельства гибели его доныне остаются загадкой), если он передавал слухи, доверялся молве, то все равно его сообщением нельзя пренебрегать. Оно важно потому, что здесь сплетены воедино отеческие заветы, старая вера и юродство. Павел Коломенский, единственный русский архиерей, юродствует по двоякой причине. Это последняя возможность сохранить жизнь, ибо юродивый считался неприкосновенным. Это последний довод в защиту национальных устоев: епископ, чье пастырское слово презрели, обращается к народу «зрелищем странным и чудным». 
  

   Вообще, юродивый - неумолимый ригорист, который не признает смягчающих обстоятельств. Безнравственность для него всегда безнравственность, за кем бы она ни была замечена - за сильным или слабым. Поскольку юродивый протестует во имя гуманности, поскольку осуждает не пороки общественного устройства, а проступки против христианской морали, против Десятословия и Нагорной проповеди, не порядки, а лица, то ему в принципе все равно, кого обличать - нищего или вельможу.    Греческое слово σαλός , которое переводится как «юродивый», означало просто «сумасшедший». Соответственно тот, кто симулирует помешательство, назывался «разыгрывающий сумасшествие», а делающий это из благочестивых соображений — δια Χριστόν, то есть «ради Христа»  . Пока первое, светское значение слова σαλός еще было у всех на памяти, святого, разыгрывавшего сумасшествие, педантично именовали «прикидывающийся безумным». Однако по мере того, как святость под видом безумия становилась обычным явлением, слово σαλός  утрачивало мирской смысл. Его стали использовать главным образом по отношению к святым, так что пояснение о разыгранности безумия стало избыточным и все чаще отбрасывалось. Сочетание δια Χριστόν σαλός сделалось терминологическим определением специального вида святости.

 
        На русскую почву концепция юродства пришла уже сложившейся, но тем не менее старославянский язык (в отличие от, скажем, амхарского, грузинского или дажелатинского - в латинских переводах с греческого слово фигурирует в форме sale) не заимствовал греческого слова σαλός , но создал для этого культурного феномена свою собственную терминологию.

 
        Юродивый (по-древнеславянски — уродивый или просто урод) — это по первому своему смыслу тот, кто «родился неправильно». Так могли называть и калеку, и безумца (включая того, кто симулирует помешательство из религиозных соображений,— его звали «юродивый Христа ради»). В XVII в. значения разделились. В «Алфавите духовном» сказано: «Урод есть, иже естеством уродится что каково.., а юрод наречется буй и несмыслен». Постепенно именно за притворным безумцем закрепляется обозначение «юродивый». Словосочетание «творяще ся юрод», часто встречающееся в русских житиях, является калькой с греческого σαλόν προσποιύμενος и обозначает «прикидывающийся безумным». Это же значение имели и другие слова, например «похаб», «блаженный», «буй»; все они существуют и сейчас, но семантика их сдвинулась. Теперь «буйный» означает «сумасшедший, опасный для окружающих»; «блаженный» имеет два разных значения: это или одна из степеней святости (блаженный применительно, скажем, к Августину — это перевод латинского beatus), или тихое помешательство: «блаженненький» — тот, кто глупо улыбается и совершенно оторван от мира; наконец, слово «похабный» значит сейчас «скабрезный», «непристойный» и никак уже не связано с сумасшествием. Теперь все перечисленные слова различаются по смыслу, но если мы попробуем найти точку, где бы их значения пересеклись, то ею как раз окажется многозначное слово «юродивый», самая суть которого в том, что он то ли безумен, то ли нет, то ли тихий, то ли буйный, то ли святой, то ли похабный, а вернее — и то, и другое, и третье вместе.

 
        Итак, юродивый — это человек, чье поведение ничем не отличается от поведения сумасшедшего (или, шире, дебошира), но чей статус в обществе весьма высок. Его (справедливо или нет — не столь важно) считают праведником, симулирующим помешательство в аскетических и воспитательных целях. Юродством может называться отнюдь не всякая симуляция безумия. Например, в одном византийском тексте повествуется о том, как некто решил уличить вора в краже. «Войдя в церковь, он снял свои одежды и начал прикидываться бесноватым,  выкрикивая бессвязные слова». Вор в ужасе признался в содеянном, а симулянт «душил его, говоря: святой Андрей приказывает, чтобы ты отдал этому человеку пятьдесят монет». Как только украденное было возвращено, лицедей «взял свои ризы и пристойно оделся». Хотя симуляция здесь осуществляется в церкви и даже от имени святого, тем не менее она не может именоваться  юродством,  ибо  имеет  утилитарную,  а  не  метафизическую задачу. Заведомо не могут называться юродивыми и те корыстные люди, которых, как следует из жития св. Авксентия (ВНG, 199—203), некоторые экзорцисты подкупали, чтобы те «изображали бесноватых,а потом разыгрывали чудесное исцеление. 

 

 

       Среди вопросов, заданных известному праведнику VI в. Иоанну, есть и такой: «Каким образом должно исправлять ближних, и когда следует прикинуться глупым , то есть представить себя как бы не понимающим дела?» Ответ старца гласит: «Что касается до разыгрывания глупости , то соображайся с прегрешением брата. Если оно не велико, сделай вид, что не понял его. Еслиже велико, ты не должен изображать не понимающего». Подобное поведение не назовешь юродским, потому что оно направлено на свертывание конфликта — истинный же юродивый всегда раздувает тлеющие очагинапряжения.

 
        Неверно считать юродством и симуляцию безумия в целях безопасности. Например, когда св. Домна «стала притворно вращать глазами и пускать слюну.., издавая бессвязные звуки и то плача, то смеясь», она хотела таким способом спастись от языческого суда. Также не может, в нашем понимании, считаться юродством «святая простота». Скажем, св. Филарет Милостивый (ВНG, 1511—1512), выполняющий самые нелепые просьбы и не знающий никакой меры в своем нищелюбии, ничего не симулирует — напротив, он является воплощением простодушия. Юродивый же — какой угодно, но только не простодушный.

 
        Православный юродивый — ни в коем случае не еретик и не религиозный реформатор, ибо он не только не призывает никого следовать за собой, но и прямо это запрещает. Юродивый — это и не мистик, поскольку он хоть и может, но не ставит себе задачей делиться с людьми своим уникальным опытом общения с Богом.

 
      С нашей точки зрения, юродства не бывает без провокации и агрессии; Под «провокацией» мы понимаем сознательное выстраивание ситуации, вынуждающейкого-либо на нежелательную для него активность пред сказуемого для «провокатора» характера. «Агрессией» мы называем активность, имеющую целью нарушение status quo в отношениях между людьми и самим объектом агрессии воспринимаемую как недружественную.

 
      Почему юродствует юродивый? Это, пожалуй, и есть главный вопрос, на который призвана ответить данная работа Поскольку, как уже говорилось, наше исследование предпринимается с историко-культурных позиций, вопрос этот можно переформулировать так: что заставляет социум усматривать проявления святости там, где на эмпирическом уровне не видно ничего, кроме безумия?

 
        Конечно, внерелигиозный подход к религиозному явлению таит в себе немало опасностей. Ведь христианство изначально строится на чуде, парадоксе. Исключить эти понятия из работы о христианстве — значит внести в нее неизбежную односторонность, ведь «вера ваша не в мудрости человеческой, но в силе Божьей» (1 Кор. 2:5). Однако сказанное относится лишь к христианству как тайне и откровению, то есть к должному, а не к сущему. Мы же собираемся заниматься христианством как образом жизни. А на этом уровне ни одно общество не более и не менее религиозно, чем любое другое, и Византия тут не исключение.

 
        На «эйнштейновом» уровне богослова взаимоотрицающие положения могли и даже должны были сосуществовать, но на «ньютоновом» уровне мирянина нужно было всякий раз совершать акт некоего выбора. Византиец мог неколебимо верить, что различные природы сопребывают в Христе «нераздельно и неслиянно». Но если у него на глазах кто-то хулиганил и кощунствовал, то он вряд ли мог без ущерба для собственного душевного здоровья одновременно и осуждать безобразника, и подозревать в нем святого. В социуме, где действовал юродивый, христианство существовало уже как более или менее устоявшийся свод правил, институтов и воззрений. Это было общество, имевшее взаимоувязанную и православно ориентированную иерархию ценностей, общество, старавшееся в меру сил жить по-христиански. Нарушение юродивым именно этих правил нас и будет интересовать. Словами «грех», «ересь», «соблазн» и т. д. мы будем оперировать в том несколько огрубленном значении, какое придавали им люди в повседневной жизни, а не в теологической полемике. Скажем, богословы могут иметь разные мнения о соотношении человеческого и Божьего понимания добра, но в обыденном христианском сознании они тождественны. Именно поэтому нас будут особенно интересовать те случаи, когда юродивый покушается на основы христианской этики.

 
      Исследование озаглавлено «Византийское юродство» не только потому, что основной корпус материалов касается Византии. Этим названием мы лишний раз хотели подчеркнуть, что православное юродство воспринимается нами как конкретно-исторический феномен.  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

     

 

 

 

    

 

 

 

  

       

 

 

 

       

 

 

 

      

 

        

  

  

        

 

 

 

           

 

 

 

         

 

 

 

           

 

 

       




Информация о работе Юродство